Порыв ветра, или Звезда над Антибой
Шрифт:
Жанин без конца читала сама и давала читать окружающим эти сыновние опыты. И все признавали, не могли не признать, что это гениально. Жанин не успокоилась, пока стихи не прочел один из посетителей их дома, который был настоящий, профессиональный поэт – Пьер Реверди. Он подтвердил, что это совершенно феноменально.
– Сколько ему лет?
– Двенадцать. Еще нет тринадцати.
Реверди задумался:
– Да, феноменально. С этим надо что-то делать…
– Надо. Подумайте…
Жанин не оставила в покое Реверди, пока он не придумал, что они будут делать. Реверди покажет эти гениальные стихи своему другу, гениальному художнику
Французские биографы де Сталя цитируют стихи, но когда речь доходит до русских переводов… Молодая Ахматова была озадачена, познакомившись с французской поэзией сто лет тому назад, и легкомысленно сообщила, что уже тогда французская живопись съела французскую поэзию. Но может, и правда съела. Не нам судить… И все же…Обратите внимание на то, как русские переводчики состязаются в бесчисленных переводах все тех же двух, вернее, только двух, стихов – «Моста Мирабо» Аполлинера и Верленовского романса про дождик: вероятно, они только и кажутся русским единственно поэтичными…
Из строк малолетнего Антека чаще всего обращают внимание на его афоризм о стене, мужчине и женщине, хотя нередко цитируют и другие его стихи:
Я сын всего мира,
Гуляющий по Парижу.
Париж принял меня
Я его поглощаю и впитываю
Это наш взаимный Париж
Я брожу здесь и живу,
Я гляжу наяву
Вот иду я в Шатле
Всех спектаклей на земле
Я ищу тот ров бездонный
Куда сбросили Вийона
Прохожу я над веками
Чтоб свою найти судьбу
В жизни тех людей что проходили
По Парижу где иду.
Очевидно, что малолетний Антек уже о многом наслышан, что он считает себя обреченным на славу и живет в окружении гениев авангарда.
Я иду со своей невезухой
Со своей голодухой
Той что вертится
Так как круглая
Мой живот не круглится однако
Со своей голодухой иду
Со своей невезухой и хлебом
По далекой дороге под небом
И вина моя тоже длинна
Голодуха моя видна
Не унять ее даже хлебом.
Поэт Пьер Реверди показал стихи Антека великому художнику Жоржу Браку, и Брак позвал в гости молодого гения, к себе в парижское ателье, в гости. Брак обещал украсить сборник поэзии своим бесценным рисунком, и Жанин с восторгом писала сестре:
«Книга стихов Антека будет называться «Антресоль» и выйдет под псевдонимом Антуан Тюдаль. Это будет роскошное издание с цветной литографией Брака и оно выйдет (тъфу-тьфу не сглазить) до конца месяца».
Сразу два гения в одной семье… Это было большим утешением для бедной, угасающей Жанин.
Роскошное, дорогое издание стихов вышло в свет небольшим тиражом, и Жанин даже удалось продать несколько экземпляров среди друзей. Антек оказался вундеркиндом. После этого он прожил долгую жизнь, но как и большинство вундеркиндов, не превзошел своего чудесного детского триумфа… Помнится, у меня был как-то симпатичный наставник на ялтинском семинаре драматургов, довольно известный московский драматург. В нежном возрасте он написал пьесу, которую похвалил сам Горький. С тех пор он вырос, написал много пьес, которые были поставлены в московских театрах, но былой его триумф не повторился: Горького не было в живых, и никто больше не стоял на такой заоблачной вершине авторитетности…
Пожилой Антек и ныне живет в былом парижском ателье Никола де Сталя, но нет больше ни Брака, ни Сталя…
Впрочем, надо напомнить, что именно благодаря Антеку в жизнь Никола де Сталя тогда вошли (насколько вообще можно было войти в загадочный лабиринт этой жизни) несколько надолго задержавшихся рядом с нашим героем живых существ.
Первым из них оказался прославленный Жорж Брак. Он был больше чем на тридцать лет старше Никола, прошел большой путь от маляра и декоратора до почти, можно сказать, основоположника одного из моднейшего в XX веке живописных направлений. Рассказывают, что именно по поводу его картины, выставленной в салоне, удачливый критик сказал что-то про кубики, из которых Брак слагает свои образы. И вот, мол, пошло-поехало: кубики, кубизм…
Со времен Великой войны Брак несколько отдалился от главнейшего тогдашнего кубиста, от испанца Пикассо, но среди французов он оставался главным и сколько он всего напридумывал в живописи не беремся даже все перечислить.
Поскольку всякого художника историки искусства и маршаны-галеристы стараются в целях лучшего понимания, убедительной рекламы и успешного сбыта приблизить к какой-нибудь эпохальной фигуре, то и Никола де Сталя (который на самом деле стоит особняком и сам вполне эпохален), стараясь как ни то его квалифицировать, причисляют к браковскому окружению. И верно ведь, после истории с «Антресолью», отчим Антека Никола де Сталь, который уже был шапочно знаком по выставкам со знаменитым Браком, стал вхож к великому мастеру, заходил к нему в гости, беседовал с ним, почтительно разглядывал полотна и оглядывал мастерскую.
Понятно, что биографов не может оставлять равнодушным вопрос о том, как Брак влиял на молодого художника «своего круга». Уж наверняка как-то влиял. Хотя бы примером бесконечного труда. Примером вечного поиска. Или, скажем, примером философского отношения к трудностям, к скудости и неудачам… Между прочим, именно супруга Жоржа Брака Марселина предупредила однажды де Сталя, что бедность пережить еще не самое трудное: труднее пережить богатство. Вероятно, Никола принял это за шутку, за парадокс. Да и богатство пока не маячило на горизонте…
Сам Жорж Брак не раз бывал в доме на рю Нолле, но воспоминаний о нем не оставил. На радость биографам сохранились от тех времен дневниковые записи молодого Марка Ивера. Он был сыном доброго доктора Мориса Ивера, наблюдавшего в ту пору за здоровьем Жанин. Дневниковые записи всегда казались мне интересней и достовернее мемуаров, так что позволю себе процитировать эти записи юного докторского сына.
«27.5.45
Антек уже приходил к отцу за справкой для своей матери, у которой больное сердце. Это четырнадцатилетний мальчик, которому на вид не дашь больше десяти.
В воскресенье я в первый раз пошел к ним в дом 54 по рю Нолле. Дом продан, они должны выехать, а жаль, потому что место невероятное и им очень подходит… Антек побежал искать отчима, чтобы открыть дом. Ставни в нем заперты, потому что двери разбиты на куски.
Я вошел в комнату, забитую полотнами Сталя, все разрушено, четыре комнаты без дверей, потолок почти провалился. Несколько полотен, огромные, но хорошие, как правило, очень абстрактные, но мне нравятся, так сказать, «красивая живопись», «хорошая работа» и везде видна его индивидуальность.