Порыв ветра, или Звезда над Антибой
Шрифт:
– О, это другая история. Связанная с Сопротивлением. Вам, наверно, неинтересно. Вы их много слышали, историй о резистантах…
– Одну – две. В основном о русских резистантах. А вы француз. Редкая удача.
– Почему редкая?
– Потому что по официальным данным насчитали на всю страну, на полсотни мильонов французов, двадцать пять тыщ резистантов. Среди них «резистанты последнего часа», а то и вовсе липовые. А сколько их нынче осталось в живых? Так что мне повезло. Встретил настоящего. Расскажите, месье Жак.
– Ко мне в 41 году пришел Арман Фраден, он был из Бельгии. И в здешнем Сопротивлении он возглавлял связь с английской Интелидженс Сервис. Он предложил,
– Да, как я понимаю, былая сеть коминтерна сгодилась Интелидженс Сервис, – сказал я, гордясь своей сообразительностью.
– Для ведения войны, – сказал месье Матарассо.
– Как раньше для ее разжигания. Но все равно. Большой риск. Нужна большая храбрость. И что было потом?
– Потом пришли итальянцы. В 43-ем. А в 44-ом немцы их выгнали и полиция стала лютовать… Сперва они по всей Ницце расклеили плакат «Как опознать еврея?» Потом к моей книжной лавке подъехала машина и вышли двое. Один был черненький, другой блондин. Они обыскали всю лавку, но бумаги не нашли. Они ящик стола открыли не до конца. А там в глубине…
– Халтурщики.
– Но они все равно повезли меня в гестапо. В отель Эксельсиор. На улице Дюрант. Да вы знаете… Там они меня раздели…
– И узнали всю правду.
– Нет. Они увидели, что я обрезан…
– Вот видите, мой друг…
– Но это ничего не значит! – возмущенно сказал месье Матарассо – Мне было семь лет, когда мне сделали обрезание. В гигиенических целях.
– И цель была достигнута, – сказал я, с завистью глядя на бодрого букиниста. – Завтра же запишусь к хирургу…
– Да. Мне уже девяносто четыре и здоров – грех жаловаться.
– Но им ничего нельзя доказать. У них были афиши, НИИ, специалисты, теоретики… Гиблое дело.
– Фраден мне тоже так сказал. Они отпустили меня до утра, а Фраден пришел ко мне и сказал, что мне надо бежать. Я пошел на вокзал. А там стоял эсесовец с особыми очками и смотрел, у кого еврейский нос.
– Чистый Проханов, – сказал я восхищенно. – И вы уехали?
– Да, я уехал в Ориак. Мой кузен Лео издавал там резистантскую газету. Он тоже прятался часто в Кантале, у тещи и тестя… Это было в 44-ом… Де Сталя тогда уже не было в Ницце.
Семья Никола де Сталя двинулась в путь в сентябре. Пересечение границы оккупированной зоны могло им грозить неприятностями. Благоразумнее было бы добираться по местным дорогам с Николаевым-то нансеновским паспортом и громкой национальностью – русский, но им обоим уже не терпелось: в Париж! В Париж! Париж решит все их проблемы – проблемы творчества, здоровья, питания, карьеры. Принесет ему заслуженную славу. Когда она будет заслужена. Или даже раньше… Они поехали напрямую…
И вот первый немецкий патруль. У Жанин не должно было быть трудностей. Бывшая полька снова была француженка.
И вот Николай неторопливо, с достоинством достает бумагу об увольнении из Иностранного Легиона. Немецкий офицер теребит странную эту Николаеву ксиву. И вдруг – чудо. Жанин с восторгом и с гордостью рассказывала в письме подруге, что там, в паспорте, аккуратным писарским почерком было крупно выведено: «Сталь фон Хольштейн». Рассказывала, что немец щелкнул каблуками, почтительно возвращая бумагу. Бывают же счастливые мгновенья в нашей недолгой жизни! Спасибо папе Фрисеро, сохранившему мальчику гордое имя.
Впрочем, последняя строка – это моя слабонервная русская импровизация. Никола ни к кому не испытывал этого плебейского чувства благодарности… И меньше всего к приемным родителям.
Ну а что до оккупированного Парижа, то Париж сулил им обоим удачу (если помнить о том, что всей жизни Жанин оставалось каких-нибудь три года).
Трудно сказать, с кого начался парижский успех Никола – со знакомства с художником-голландцем Сезар Домеля, адрес которого дал ему Маньели, или со встречи с галеристкой Жанной Бюше. Может, и Жанне Буше рекомендовал Сталя тот же Домеля еще до своего отъезда на каникулы. Впрочем, Никола однажды уже знакомили с Жанной Бюше года четыре тому назад, и хотя у него тогда не было работ, которые он мог бы ей показать, сам он произвел на нее благоприятное впечатление. Он вообще производил благоприятное впечатление на женщин, двухметровый блондин Никола, его лицо, его осанка, его бас, его странная речь, его романтическое происхождение, его баронство… Жанна Бюше впустила семью де Сталя в пустовавшее ателье художницы Марии Елены Виейра да Сильвы, бежавшей с приходом немцев в Бразилию, а чуть позже вручила ему ключи от двухэтажного особняка в квартале Батиньоль (улица Нолле 54), где жил известный декоратор Пьер Шаре, сбежавший от немцев в США. По свидетельству пасынка де Сталя, бежали Шаре с одним чемоданом, оставив дом, полный чудес и сокровищ. Не могу сказать, отчего из связки ключей, вверенной ей беженцами на хранение, очарованная галеристка выбрала ключи роскошного особняка на рю Нолле. Может быть, Никола рассказал, что он уже ночевал там однажды. То есть как бы не был за этой оградой человеком случайным. Так или иначе, все устроилось мгновенно, и в конце сентября Никола написал письмо на Лазурный Берег Альберто Маньели:
«Мой дорогой Маньели, нынче вечером получил ваше письмо и спешу сказать вам, как оно меня растрогало. Дело не только в том, что меня трогает все, что вы делаете, даже не замечая этого, но и в том, что в душе моей зародилось по отношению к вам истинно дружеское чувство, я не умею все это должным образом выразить в письме, но вы представить себе не можете, до какой степени и ваши произведения и вы сами были там и остаетесь здесь мне близки.
Париж производит впечатление необычного достоинства, я никогда не видел его таким красивым. Я видел Кандинского совсем коротко, он уехал на отдых, а Домеля еще не вернулся.
Я просто шалею от удовольствия во время прогулок, и несмотря на разнообразные трудности нашего здешнего устройства до конца войны, я очень рад, что я здесь. Что касается абстрактной живописи, то здесь ее не видно, в этом смысле мало что изменилось».
Пересказав своему благодетелю кое-какие новости о парижских художниках и выставках, Никола не без гордости сообщает о роскошном своем столичном обиталище:
«… Я живу в особняке, который снимал Пьер Шаре, отсюда я ушел на войну, и случаю было угодно, чтобы вернулся сюда: большое ателье внизу, другое наверху, дети весь день проводят в саду, а я работаю без передышки. Жанин в Бретани у своей матушки, вернется к субботе. Мы все еще не придем в себя от того, что поселились в таком дворце. У меня настоящая лихорадка, как бывает, когда хочется работать, а в Ницце с этим было так трудно».
Такое вот восторженное письмо прислал из Парижа старшему другу Никола де Сталь, и его можно понять. Тем более, что период очередной депрессии сменился у него подъемом, и ему снова хотелось работать. И все, о чем он пишет в письме, было правдой: красиво, тихо и малолюдно было в тогдашнем Батиньоле, после былого затемнения сиял огнями центр Парижа, звучали музыка и смех в кафе, кабаре и «заведениях» (число которых было щедро увеличено по рекомендации ученого душеведа и человеколюбца доктора Геббельса). Лирически склонялись над Сеной влюбленные пары…