Порыв ветра, или Звезда над Антибой
Шрифт:
А война? А как же война? Да, да, война, чуть не забыл. Такая забывчивость непростительна. Как раз в те годы молодая эмигрантская писательница Нина Берберова прислала русским друзьям открытку из Парижа. Вполне оптимистическую, хотя и менее восторженную, чем письмо Никола к другу Маньели. Ей потом пришлось годами оправдываться за эту правдивую открытку перед русской эмиграцией и в конце концов сбежать от упреков в Америку… Впрочем, и наиболее политкорректные из французских биографов де Сталя тоже испытывают некое неудобство, цитируя это искреннее письмо, и с неизменностью добавляют ханжеское:«как это не парадоксально». Иногда даже пытаются объяснить, где тут парадокс: «Лувр был закрыт» и,
На самом деле и в письме Сталя и в открытке Нины Берберовой не содержалось обмана, и словечко «парадокс» может смутить лишь тех, кто не знает, что о некоторых эпизодах новейшей истории Франции вспоминать не положено. К примеру о том, что жизнь оккупированного Парижа очень мало была похожа на жизнь оккупированных Киева и Варшавы.
Париж веселился, пел, танцевал (пели Эдит Пиаф, Морис Шевалье и все прочие), в Париже тогда снимали больше фильмов, чем до войны, выросли сборы театров, в Париже звучала музыка. «Как ни парадоксально», русская музыка. Ярче, чем до войны и до оккупации, Париж сиял огнями увеселительных заведений всех рангов и достоинства. Одних только тех, что были открыты для героев Восточного фронта, было больше сотни.
И, пожалуй, больше других служителей муз выиграли от военных трудностей художники и маршаны, продававшие произведения искусства(во всяком случае те из них, кто мог доказать свое арийское происхождение). Об этом отважился сообщить в своей книге один из ранних биографов Никола де Сталя Ги Дюмюр:
«Большинство крупнейших арт-дилеров были евреями, так что им пришлось бежать, но на их место пришли другие».
Тем временем в Париже (как впрочем и в Ницце, о чем рассказывал мне антиквар месье Жак Матарассо) появилось немало новых покупателей. Дело было не только в том, что исчезли многие возможности для вложения капиталов, но и в том, что появилось несколько богатых покупателей из Берлина. Одни покупали произведения для музея Гитлера, другие – для знаменитой коллекции маршала Геринга. Конечно, и те и другие нуждались в оплаченных советах французских знатоков, но за знатоками и советчиками дело не стало. Один из этих советчиков-галеристов (месье Жак Дюбур) стал в скором времени поклонником и другом де Сталя.
Понятно, что повышение спроса на произведения искусства облегчило жизнь и маршанам и художникам. Упомянутая выше Нина Берберова из тесной бийанкурской квартирки, где она жила с первым мужем-поэтом, переехала с новым мужем-маршаном в пятикомнатную парижскую квартиру. Впервые смогла снять хорошее ателье замечательная художница Зинаида Серебрякова…
Что же касается интереса молодых художников Парижа к абстрактной живописи, то этот интерес (по меткому наблюдению того же Ги Дюмюра) был в немалой степени обострен нападками правой прессы на «дегенеративную» живопись (русские могли бы подтвердить это наблюдение более поздним, послевоенным русским опытом).
Так или иначе, Никола приехал в Париж вовремя.
Глава 21. Новые знакомства, первые успехи
Всемирно известный гений абстракции Василий Васильевич Кандинский, к которому направил де Сталя благожелательный Альберто Маньели, не мог служить новому парижанину опорой в предстоящей ему нелегкой борьбе за выживание и место в искусстве. Кандинский устал, и жить ему оставалось чуть больше года. А вот со вторым собратом Маньели по абстрактному искусству, с голландцем Сезаром Домеля молодого де Сталя связала дружба (как часто бывало со стороны ненадежного Сталя, пылкая и не слишком долговечная).
Домеля жил тогда в известном среди парижских художников «Квартале цветов» на бульваре Араго (том самом, где больше полвека снимал студию герой любовной лирики Анны Ахматовой мозаичист Борис фон Анреп). Никола чуть не ежедневно отправлялся из своего Батиньоля в студию нового друга на велосипеде, да и Домеля нередко добирался в батиньольский «дворец» де Сталя, вызывавший всеобщее восхищение. Вот как вспоминал о тогдашней вилле пасынок Никола Антек Теслар:
«Это был меблированный особняк. Шаре, судя по всему, уехал с одним чемоданом. Там быди настоящие сокровища, экспериментальная мебель, все по эскизам Корбюзье…»
Всей этой мебельной роскоши Никола нашел применение. По наблюдению Домеля, де Сталь не выпускал из рук топорик. Он рубил коллекционную мебель хозяев, полы и двери и топил железную печурку.
Сезар Домеля был на четырнадцать лет старше де Сталя (и пережил его еще на добрых тридцать семь лет). Он был, как и Маньели, автодидакт, самоучка, долго жил в Берлине, увлекался русскими конструктивистами, а потом бежал в Париж и там до конца своей долгой жизни тачал абстрактные «объекты». Чтоб получить представление об изготовленных им произведениях, полезно услышать суждение искусствоведа Михаила Германа о знаменитом шедевре Домеля «Рельеф № 12» и о самом мастере:
«Сезар Домела, уроженец Амстердама, занимавшийся до прихода к власти нацистов фотомонтажом в Берлине и переехавший в начале 1930-х в Париж, забыв отчасти о конструктивистских идеалах своей юности, обратился к созданию пластических конструкций, странно сочетавших редкую смелость пространственного решения, контраст материалов с фактурной изысканностью и даже некоторой избыточной нарядностью, в сущности чуждой самой природе скульптуры. Его «Рельеф № 12» выполнен из бакелита, плексигласа, латуни, и только очень внимательный, непраздный взгляд различит за светской репрезентативностью композиции резкую пластическую драму, свидетельствующую о высоком, хотя и несколько рационализированном мастерстве». Обладавшая как раз таким вот внимательным и непраздным взглядом Жанна Бюше пригласила абстрактного мастера Домеля принять участие в выставке вместе с самим Кандинским. Ну а Домеля посоветовал ей взять к ним для компании молодого де Сталя. Жанна поразмыслила и согласилась. Собственно, ей и самой нравились и работы Сталя и сам Сталь. Так все и началось, Париж определенно принес Никола де Сталю удачу.
Выставка у Жанны Бюше должна была открыться в начале января 1944 года, первая парижская выставка начинающего абстрактного художника. Коллективная, конечно, выставка, не персональная, но в каком соседстве, в каком сообществе – с самим Василием Кандинским, с самим Домеля, да еще у самой Жанны Бюше, которая известна была и галеристам, и маршанам, и художественным критикам точностью своего глаза (глаз алмаз!). Разве это не она пригласила лет пятнадцать тому назад выставиться вместе со знаменитым живописцем Компильи мало кому известного тогда скульптора Джакометти, а в 1939-ом в пару к Кандинскому добавила скульптора Этьена Хаждю?
Жанна побывала в мастерской у Никола и осталась довольна. Кандинский тоже не возражал против участия начинающего де Сталя, ему понравился этот тощий верзила, уроженец Петропавловской крепости…
Никола де Сталю оставалось только писать, писать, писать. На счастье, у него был период возбужденного подъема.
Жанин была рядом с ним. Она больше не писала, уступив ему все место, все недешевые краски. У нее были маленький ребенок и заботы по прокормлению семейства. Так что если это и было жертвой, то счастливой жертвой. Да, пожалуй, и сил у нее и не оставалось на многое.