Поселение
Шрифт:
– Ты только матери ничего не говори, – снова напомнил Виталик, по-своему оценив замешательство сына, – да и вообще никому…
В клуб Андрюха пришел где-то в начале одиннадцатого в самый разгар бурного, разухабистого веселья. Пошарил глазами по скачущим, подпрыгивающим в трассерах пульсирующих огней изломанным фигурам танцующих. Людки нигде не было. Подошел к барной стойке, где бармен, он же и диск-жокей в наушниках, в розовой рубашке и желтом в белый горошек галстуке-бабочке, с факирской ловкостью орудуя бутылками, приплясывая, сооружал кому-то, высокому и пижонистому, в дорогой, тонкой кожи черной куртке и белых штанах, стоявшему спиной к Андрюхе, какой-то замысловатый коктейль. Бармен сделал знак глазами, снял наушники с головы, что-то коротко сказал, и человек в кожанке обернулся.
– О, кто к нам пожаловал! Здорово, мент поганый! – сказал он довольно доброжелательно
– Здорово, урка вонючая! – в тон ответил Андрюха, тоже не протягивая руки, и вскарабкался неуклюже на неудобный, длинным кукишем торчащий из пола барный стул. Перед ним был Витек Орешников, однокашник до восьмого класса. Не виделись они лет семь. Витек сильно изменился. Из жидкого «глистеныша», как звали его в школе за худобу и заморенность, Витек раскачался в крепкого, вполне бойцовского вида «быка», нагулял вес, как-то весь раздался, заматерел. Карие, влажные глаза, большие и красивые, смотрели нагловато и твердо. «Вполне уверенный в себе бандит», – почему-то подумал, интуитивно весь подобравшись, Андрюха. Ростом он был пониже и массой пожиже, но неожиданно почувствовал, что, если придется сцепиться, он завалит Витька. Он ощутил себя собранным, хладнокровным и готовым рассудочно применить то, чему учили на занятиях рукопашного боя.
Витек, усмехнувшись и как бы что-то уловив, с небрежной барственностью привычно и ловко угнездился на стуле напротив, картинно откинул руку назад, в которую бармен услужливо вставил фужер с коктейлем.
– Выпьешь? Это мое заведенье, угощаю… Денис, два по сто коньячку! – отставляя стакан с коктейлем, приказал бармену.
– Выпить всегда можно… А вот угощать меня не надо! – положил на барную стойку две сотенные бумажки Андрюха, принимая рюмку с коньяком.
– Брось ломаться… можно подумать, в ментовке платят, как на фирме? – насмешливо заблестел красивыми глазами Витек.
– Нормально платят, – сухо отрезал Андрюха, – выпить хватит. – И еще раз оценивающе оглядел Витька. Черные густые волосы с природным сильным блеском, словно налаченные, хорошо, тщательно стриженные с модным коком надо лбом; почти сросшиеся у переносья брови вразлет, тонкий, горбатый носяра, маслянистые глаза – Витек был не по-местному, экзотично красив. Проступала во всем его облике резкая, завершенная очерченность. Отец Витька когда-то проработал с год ветврачом после сельхозинститута в совхозе. Был он откуда-то из Дагестана, звали его Алиаскер, или что-то в этом роде. Но в Романове он был просто Алик. Неугомонным и любвеобильным оказался Алик парнем. Стремительным всадником гонял он по фермам на выделенном ему совхозом «Ижаке», пока не вынесла его горячее, страстное тело тяжелая, упрямая машина на одном из крутых поворотов на груду собранных на меже валунов. Хоронить увезли его на родину. Романовцы искренне жалели, говорили «хороший был человек», многие девушки и женщины плакали. Особенно рыдала и убивалась по покойному доярка Файка Орешникова, пышногрудая и крепкозадая деваха, к тому времени ходившая уже с приличным животом. Большая охотница погулять, повеселиться родила Файка с тех пор еще двоих от разных ухажеров, но не унывала: «Советская власть всех на ноги поставит!» Но тут советская власть внезапно приказала долго жить, и пришлось Витьку с младшими братом и сестрой с ранних лет впрягаться в изнурительную борьбу за кусок хлеба. Ходили они втроем, оборванные и голодные, по селу, подрабатывали как могли у одиноких женщин и старух – кому грядки за сто рублей вскопают, кому дрова за двести переколют и приложат. После восьмого класса Романовской средней школы отправился Витек в город, в ПТУ, учиться на токаря. Но кому нужен был токарь в Иванграде, где к той поре все производства встали! Подрабатывал Витек кое-как в шиномонтажках и автосервисе. Кругом бандиты, обман и свирепая резня за деньги. Кончилось приобщение Витька к когда-то гордому классу пролетариев тем, что подался он к «пацанам», был замечен сборщиком «дани» на рынке, угодил в темную историю выбивания долгов с какого-то барыги посредством паяльника и получил пять лет колонии строгого режима. Это все доходило стороной до Андрюхи, так что в целом он про Витька кое-что знал.
– Когда откинулся-то? – спросил он Витька, пригубливая, не чокаясь с Витьком, рюмку.
– Да с полгода уже, – с вызовом сказал Витек, отхлебывая тоже из своего стаканчика, – а что?
– Ровным счетом ничего… просто спросил, – в сторону сказал Андрюха, внимательно еще раз оглядывая танцующих, – и сразу бизнес открыл… молодец.
– Я в твоих похвалах, мент, не нуждаюсь! – мгновенно ощерился Витек, – я за пять лет речей ваших поганых наслушался – вот вы где у меня! – провел он ладонью по горлу.
– А коньячок-то паленый, – принюхался, усмехаясь, к рюмке Андрюха, – ванилькой отдает.
– Ну и работенка, даже на отдыхе все вынюхивать… легавые везде легавые, – парировал Витек, вглядываясь куда-то за спину Андрюхи. – Вот и Людок, красавица наша, пожаловала!
Наверное, Андрюха слишком поспешно оглянулся, наверное, с излишним интересом вгляделся в приостановившуюся у порога Людку с подружкой, наверное, слишком эффектна и заметна была Мальвина в узких в обтяжку джинсах и светлой рубашке, завязанной узлом на оголенном животе, что он залюбовался, не сумел скрыть свои чувства, и что не укрылось от Витька.
– Что, нравится? – ухмыльнулся Витек и наклонился ближе к Андрюхе. – Рекомендую… трахается, как зверь, на х… у юлой вертится… а как подмахивает! Не знаю, может, это у меня с ней с голодухи… Ты что делаешь?! Ты что творишь, сучара?! – внезапно выпучил от ужаса и боли глаза Витек, ломая зажатую в руке рюмку.
– Умолкни, гнида! – страшным шепотом, не помня себя, зашелся Андрюха, с силой вдавливая кулаком причинное место Витька в упругую, дерматиновую подушку барного стула. И только когда Витек, нехорошо побледнев, стал хватать воздух ртом, Андрюха отдернул руку.
– Андрюш, ты куда? Что с тобой? – жалобно пискнула Людка, когда Андрюха с перекошенным от злобы лицом, брезгливо вытирая кулак о штанину, решительно двинулся к выходу.
– Отвяжись! – кажется, оттолкнул он Людку и выскочил на воздух.
То, что напохабничал ему Витек, было так похоже на правду, было так близко к тому, что он сам испытал с Мальвиной, что ему казалось невозможным, что она могла так же щедро и бурно раздавать себя другому. Этого не могло быть! Так не бывает! Она же не машина! Но эти подробности… их придумать нельзя. «Тварь! Дешевая тварь!» – бесконечно повторял Андрюха, шатаясь бесцельно до утра по деревне.
Глава 3
Утром в воскресенье Виталик залеживаться не стал. Хотя вечером после бани, разнежившись, пообещал Томке, что завтра работать не будет, а будет весь день отдыхать. «Ты бы поберег себя, отец, не все чертоломить», – ласковым, медовым голоском баюкала Томка, смазывая зашибленное ухо какой-то противовоспалительной мазью и для пущего эффекта подкладывая под бинт, налагаемый на больное место, листья подорожника. Ее мягкие пальчики, почему-то со временем совсем не огрубевшие от ежедневной, деревенской работы, проворными барашками прыгали вслед за бинтом вокруг головы Виталика. Сердце Виталика таяло от благодарного чувства к жене, и он покорно, молчаливыми кивками головы, соглашался, что нужно отдохнуть. Но думал он только о том, как поведет себя на лугу навесная косилка, которую давно уже нужно было менять. Но она стоила денег, а лишних денег у Виталика после покупки сыну машины не было. Да и трактор, похоже, свое отработал, размышлял Виталик, тридцать лет… так, говорят, работает только японская техника… движок надо перебирать, на ходу глохнуть стал. А когда этим заниматься? В сенокос? Кто ж так делает! И Виталику не терпелось поскорее начать, врезаться в круговерть сенокоса, забыть проблемы. А там посмотрим, а там, если что-то пойдет не так, по ходу решим, выкрутимся, придумаем…
И потому, несмотря на вчерашнее согласие отдохнуть «хотя бы в воскресенье», Виталик, как заведенный, вскочил в половине пятого, размотал бинт на голове – ухо, кажется, прошло, не саднило, опухоль начала спадать; подоил и выгнал коров в стадо, выпустил овец, успокоил зашевелившуюся в постели Томку, что «уже выспался… не спится», попил парного молочка и с нескрываемым удовольствием завел стоявший на задворках трактор…
Косить он начал по отлогому, просторному склону неглубокого, с пересыхающим летом ручьем и небольшими болотистыми бочажинами оврага, километрах в двух от Романова. Это были когда-то самые удобные, самые лакомые покосы в окрестностях села. Рядом с домом и сено на солнечных покатых угорах выходило всегда необыкновенно душистое от зрелого разнотравья, плотное и тяжелое. Когда-то за делянки здесь, как рассказывали, романовские мужики крепко и с остервенением бились. Теперь они и даром никому не были нужны. Виталик уже лет пятнадцать здесь косил, и все свыклись с мыслью, что это Смирнова угодья. Да если бы кто-то заехал и другой, Виталик не стал бы возражать, травы хватило бы всем. Но те, кто держали скотину, предпочитали заготавливать сено еще ближе к селу, на одичавших, бывших клеверных, совхозных полях. И Виталик тоже больше по привычке обкашивал в овраге самые лучшие, ровные участки, а затем переезжал на давно облюбованное им поле у соседней Хорьковки.