Поселение

Попов Александр

Тогда они, компания романовских мальчишек, ловили в омуте у разрушенной мельницы раков. Бесстрашно нашаривали их руками в норах под высоким, изрытом корневищами деревьев берегом и, стараясь не напороться на клешни, ухватив рака за хрупко-твердую, панцирную спинку, выбрасывали на берег. Периодически выскакивали из реки и собирали маниакально уползающих в сторону воды раков в плетеную корзину. На берегу сидел, увязавшийся за старшими, пятилетний, вечно простуженно шмыгающий носом, плаксиво-капризный, а потому недолюбливаемый пацанами, Мишка Макаров. Вначале Мишка боязливо и настороженно рассматривал копошащихся, налезающих друг на друга в корзине темно-зеленых раков, похожих на огромных тараканов. Потом осмелел и, пересиливая страх, попробовал даже прикоснуться к одному, самому маленькому и нестрашному, пальчиком. Рак клацнул клешней и больно стеганул Мишке по руке. Мишка взвизгнул, отдергивая

до крови прокушенный палец: «Бяка!» Мальчишки в ликовании, давясь от смеха, попадали на землю и, суча в воздухе белыми, промытыми пятками, зашлись в мстительном восторге: «Бяка! Бяка!»

…На четвертый день пастушества, в субботу, наконец-то, разведрилось и проглянуло солнце. Земля после трехдневных дождей, быстро подсыхая, запарила, разом стало жарко и душно. Виталик, раздевшись к полудню до пиджака, уже несколько раз запускал кнутовище под рубашку, с наслаждением чесал между лопатками, мечтал о вечерней бане. На берегу Кержи не выдержал, разулся, с наслаждением пополоскал опревшие, задыхающиеся в резине ноги в мутной от дождей, холодной, непрогретой воде. Долго рассиживаться, правда, не пришлось. Скотина от оводов и слепней начинала сатанеть. Коровы ломились, спасаясь от кровососов, через кусты подальше от реки на ветерок, на прибрежную горку. Заворачивая их по высокой, еще мокрой траве в очередной раз на луг, чтоб не дали деру с горки в деревню, Виталик совсем выпустил из виду проказливую коровенку Генки Демьянова, которая, пока пастух бегал по косогору, тут же перебралась в брод на другой берег реки, где принялась, подманивая остальных коров, утробно реветь и рыть рогами землю.

Пришлось снова разуваться и босиком, высоко закатав штаны, больно ударяясь о скользкие камни на дне реки, перебираться на другую сторону Кержи. Лезть обратно в речку корова не хотела, хоть тресни. Виталик пытался и уговаривать ее, и подталкивать – бесполезно! Упрямое, строптивое животное, широко и грузно раскорячившись, словно вросло в землю, продолжая призывно трубить, воспаленно косясь на Виталика дурным, на выкате, глазом. Терпение Виталика лопнуло. Кнут он оставил на другом берегу рядом с сапогами. В горячке, не размышляя о последствиях, Виталик решительно выломал в ивняке длинный, гибкий прут и, секанув несколько раз для острастки со свистом воздух, принялся с яростным остервенением, не помня себя, нахлестывать корову по худой, мосластой хребтине. Несколько наиболее сильных ударов хлыстом вспороли корове кожу до крови, на глазах вспухли толстыми, насосавшимися пиявками рубцы. Тут побежишь! Протяжно и обиженно замычав от боли, корова, грузно и неуклюже, как только ноги о камни не переломала, тяжелой махиной ринулась в воду… Виталик не на шутку струхнул, быстренько следом пересек речку, по-солдатски, мигом обулся и, нагнав корову, попытался клочком травы затереть следы от побоев. Рубцы позеленели и стали еще заметнее.

Пас в этот день Виталик как никогда долго, до сумерек. Зародилась наивная мысль, что рубцы, возможно, рассосутся, ранки затянутся, а если нет, то в темноте не будут так заметны. Он несколько раз осторожно подкрадывался к корове, пристально разглядывал ее спину. Нет, рубцы не исчезали, не рассасывались. И Виталик медлил, затягивал с возвращением в деревню. И только, когда солнце окончательно провалилось за горизонт, небо загустело темной синевой, а с речки потянуло холодом и сыростью, Виталик развернул стадо в Романово.

Как назло, встречал в этот вечер свою непутевую коровенку на лужайке перед домом сам Генка Демьянов. Обычно это делала его жена Нинка, рано увядшая, зашуганная, вечно смотрящая в землю сутулым коньком-горбунком, бессловесная раба. Она, принимая корову, обычно мелкими шажками и как-то пугливо трусила за ней до сарая, не особенно оглядывая кормилицу. Генка, тот, наоборот, изображал из себя заботливого, внимательного хозяина. Обычно в заношенном до желтых, просоленных пятен под мышками полосатом тельнике, в нейлоновых, спортивных штанах, в неизменных резиновых шлепанцах на босую ногу, Генка вальяжно распахивал повисшую на одной петле, чертившую землю, калитку, давал корове посоленную корочку, картинно оглаживал ее бока. У Виталика это всегда вызывало улыбку. Он-то хорошо знал, что Генка был тот еще хозяин, корову держал всегда полуголодной, сена запасал до февраля, не больше, а потом побирался с веревкой по соседям, выпрашивая охапку-другую «до лета». Корова у него по весне выбиралась на свет божий из хлева, пошатываясь.

Как-то Виталик зашел к Генке во двор и поразился толстому слою окурков перед низеньким, прогнившим крылечком. Так и представилось, как хозяин изо дня в день посиживает на трухлявых ступеньках, непрерывно смолит, бросая экономно

выкуренные до корешка окурки под ноги. «Сколько же денег улетело с дымом! – подумал тогда Виталик. – И сколько новых крылечек можно было сделать на них!» А какая замызганная, с сухими наростами корма для скотины у ручки, ободранная, с клоками пакли из-под полуистлевшей мешковины, вела дверь в дом Генки! А какой запущенный, с чмокающей под ногами темно-коричневой навозной жижей, не просыхающей даже летом, ржавыми консервными банками, битой посудой под забором, щепой от колотых дров, без единого деревца был у Генки двор! «Ты бы сюда хоть пару машин щебенки бросил, – помнится сказал тогда Виталик, с ужасом оглядывая дикость и разруху кругом, – все бы до сарая легче было добираться». «Щебенку, говоришь? – с вызовом посмотрел на него Генка карими, с сизой дымкой в зрачках, глазами. – На щебенку денег надо… Это у вас, у прихватизаторов, их много, а у нас, простых колхозников, денег нет!» «У каких таких прихватизаторов?» – изумился Виталик. «Да у таких, как ты, – недобро оскалился Генка, – разжились на народном добре…» «Не понял?» – снова удивился Виталик. «Все ты понял, – сплюнул под ноги Генка, – когда совхоз делили, тебе вон трактор с навесной техникой дали, а мне пососи только…» – похлопал он себя ладонью ниже пояса. «Вон оно как!» – по-прежнему, изумляясь, подумал Виталик и хотел было добавить, что и при совхозе надо было больше работать, а не спать под кустами на телогрейке, тогда, глядишь, и тебе что-нибудь досталось бы, но благоразумно промолчал и дал себе зарок больше к Генке не заходить.

– Что-то ты сегодня, пастух хренов, запаздываешь! Корова, она животное такое, любит вовремя доиться! – крикнул недовольно Генка Виталику от криво откинутой, так и не починенной за лето, калитки, тыча встречаемой корове одной рукой горбушку хлеба в губы, другой нарочито ласково похлопывая ее по спине.

– В дожди пригонял раньше, сегодня решил добрать время… – мимоходом бросил Виталик, норовя побыстрее проскочить мимо Генки.

– Э, стой, зазноба моя, это что тут у тебя?! – услышал Виталик крик Генки, и, стараясь не оглядываться, прибавил хода. – Да на тебе живого места нет! Ого, до мяса приголубили! А ну-ка, погодь, пастушок, ты что это с коровой нашей сделал? – Виталик услышал за собой, как часто зашлепал резиновыми тапками по голым пяткам Генка, и понял, что тот догоняет его…

– Я нечаянно, я не хотел! Она все через реку лезла! – развернулся Виталик лицом к преследователю и интуитивно прикрылся рукой с кнутиком, улавливая каким-то особым чувством, что Генка настроен решительно.

– Нечаянно?! А, если она скинет, она в марте огулялась, ты за нее телиться будешь?! – Плотный, на голову выше ростом, Генка с ходу, не размахиваясь, коротко отвесил тяжелым, как гирька, кулаком Виталику в ухо. Виталик почувствовал, как его ноги отрываются от земли, и кувыркнулся в грязную, мокрую траву. Бейсболка с головы слетела, закатилась в лужу. Кнутик выпрыгнул из рук.

– Будешь знать, как над домашним животным издеваться, гад! – назидательно сказал Генка и, презрительно отплевываясь, развернулся к дому.

Виталик, оглушенный, встал на ноги, достал бейсболку из лужи, отжал и, прижимая холодную, влажную ткань к стремительно наливающемуся жаркой тяжестью уху, огляделся. К счастью, сумеречная улица была пуста, скотину уже разобрали и развели по дворам, никто, кажется, ничего не видел. Хотя, показалось, шевельнулись занавески в темных окнах, еще без света, у Ваньки Кузнецова… Виталик машинально накинул мокрую бейсболку на голову, потоптавшись на месте, нашел в траве кнутик и, повертев его бессмысленно в руках, закипая: «Да чтоб, вас всех!», с треском сломал о колено.

Глава 2

В выходные Андрюха Смирнов старался побывать у родителей. Он видел, как достается отцу. И когда приезжал домой, помогал старикам по хозяйству с полной выкладкой. Чистил хлева, вывозил на тачке в огород горы слежавшегося, утрамбованного коровами навоза, который, пуп надорвешь, прежде чем вырвешь вилами из сопрелой толщи и кинешь на тележку; колол дрова – комлистые, перевитые древесными жилами чураки, в которых колун застревал и взять их можно было только железным клином; копал по весне бесконечные гряды в огороде, после чего спина не разгибалась; летом впрягался в сенокос – подменял отца, валил тракторной косилкой траву, потом с матерью и сестрой разбивал валки, шевелил, сгребал сено, складывал в копны, перевозил к дому, скирдовал… Иной раз зайдут друзья вечером, в клуб приглашают, так Андрюха деликатно уклонится, что не могу, мол, завтра рано на работу надо ехать, а сам с отцом возьмется обшивать тесом дом с улицы. К слову, когда все сделали, покрасили в голубой цвет, наличники причудливой резьбы на окна навесили – заиграла халупа.