Поселение
Шрифт:
– Карл, – гортанно выдохнул немец, протягивая широкую ладонь, и добавил наполовину по-русски, наполовину по-немецки: – Здравствуй, kamerad!
«Не воевал, на вид – перед войной родился», – подумал Виталик, пожимая руку немца.
– Карашо? – сказал Карл, махнув ветошкой вокруг себя.
– Хорошо, – сдержанно подтвердил Виталик и неожиданно начал объяснять на смеси немецкого и русского: – nach Heimat bauen auch Haus… хочу сделать такой же дом… на родине… nach Heimat!
Немец и это понял.
– Карашо, очен карашо! – схватил он еще раз и потряс, смеясь, руку Виталика. – Kom… kom, kom! – показал на вход в дом.
Виталик замялся, вспомнив строгие наставления капитана.
– Бистро, очен бистро! – понимающе увлек его под локоток немец.
Виталик был уже не рад, что связался с этим «фрицем», но любопытство пересилило страх. «А-а, семь бед, один ответ. Когда еще посмотришь, как изнутри они живут!» Дом изнутри, однако, на взгляд Виталика, был не совсем правильно спланирован – слишком много маленьких комнаток, кладовок и подсобок, все это было бы лучше укрупнить, расширить, придать размах… Но вот кухня ему понравилась с первого
– Тебя только за смертью посылать, рядовой… Почему так долго? – подозрительно ощупав Виталика взглядом, процедил сквозь зубы тоном, не предвещающим ничего хорошего, Генерал-капитан, когда Виталик нарочито суетливо, энергичной трусцой подбежал к машине, стараясь не расплескивать в одной руке воду в ведре, зажав другой под горло пакет с пивом и колбасой.
– Да бауэр пахал на задворках, я ему махаю, махаю… далеко, пока он подъехал… а колодезь у него на замке, – соврал первое, что пришло в голову, и прикинулся валенком Виталик, забираясь на высокий бампер «Урала», залить воду в радиатор.
– «На задворках… махаю… колодезь»… деревня! – недовольно передразнил Генерал-капитан. – А что у тебя тут? – осторожно, двумя пальцами, поднял за ушки пакет с земли, аккуратно приставленный Виталиком к переднему колесу грузовика.
– Да немец что-то сунул в руки, когда я побег обратно с водой, – сказал Виталик, вытирая пилоткой пот со лба. «Вот влепит под горячую руку пяток нарядов вне очереди, карячься потом со шваброй в казарме после отбоя!» – подумал Виталик, физически ощущая, как нарастает, готовый вырваться огнем, нешутейный гнев в капитане.
– Что-то в руки сунул! А если он тебе гранату в штаны сунет, так и побежишь придурком! – заорал капитан. – О, пивко, запотевшее… холодненькое, колбаска домашняя! – заглянув в пакет, резко убавил обороты Генерал-капитан. – Не отравленное? – сурово пронзил взглядом Виталика.
– Давайте на мне испробуем, товарищ капитан, – облизнул сухие губы Виталик.
– Ты у меня испробуешь, ты у меня испробуешь наряд вне очереди! – машинально смягчившимся голосом пропел Генерал-капитан, точным, отработанным движением срывая крышку с бутылки о край подножки. – Хорошо, рядовой, на жаре холодненького пивка принять!
Виталик понял, гроза миновала, и с облечением вздохнул.
– Не вздыхай, – сделал несколько крупных глотков из бутылки Генерал-капитан, – пива я тебе все равно не дам, ты за рулем, а вот колбаски пожуй, заслужил! – и протянул пакет Виталику.
После армии Виталик как-то очень тихо и незаметно женился. А что оставалось делать. Не шляться же с парнями по деревенским улицам с переносным магнитофоном до рассвета, не травить же по лавочкам, лузгая семечки, байки и анекдоты, не пить же портвешок до одури и беспричинных драк до увечий. Нет, Виталик был другой, ему нравилась полезная, правильная жизнь. Во всем размеренная, во всем аккуратная и с какой-то своей завершенной ладностью. Скажем, копает Виталик грядки, так он их так приподнимет, глубоко, на весь штык, врезая лопату в землю и перекидывая пласт повыше, так тщательно потом каждый комочек руками разомнет, граблями любовно разрыхлит и обхлопает для стойкости лопатой по боковинам, что вырастут в огороде выровненные в строгую линейку не грядки, а настоящие клумбы как в каком-нибудь ухоженном немецком городке. Любо-дорого посмотреть. Или колет он дрова на дворе, так поленья бросает не как попало, куда рука «поширше маханет», а в кучку поладнее и повыше прилаживает, чтоб лужайку меньше засорять. А когда дрова подсохнут, перенесет их в поленницу в сарай, и каждую щепку, завиток бересты соберет в корзину, и на дворе чисто, и на растопку зимой сгодится. В кладовке, где держали инструмент, устроил специальные гнезда для раздельного хранения лопат, граблей, вил, мотыг. Все должно быть на своем месте и под рукой.
Не любил Виталик в жизни беспорядок, неряшливость или разор какой… Все в нем от «бардака» протестовало, появлялось желание поправить, сделать хорошо. Но Виталик понимал, что он очень «маленький» человек, и потому особо не высовывался, не лез без команды вперед… Хотя душа болела… Случится, пошлют его на машине сено перевозить куда-нибудь в дальнюю, «неперспективную» деревеньку, где остались три одинокие бабки куковать, а дома все брошенные стоят, так пока разнорабочие сено в кузов навиливают, Виталик пройдется по оставленным избам, повздыхает, что ушла большая и налаженная жизнь, и ничего другого не придумает, как что-нибудь полезное найти, сохранить или запомнить, с расчетом на будущее, так сказать. Хоть так, чтоб не все пропало бесследно. Однажды подобрал в старом сарае топор с подгнившим топорищем и немецким клеймом двадцать пятого года. Оказался топор крупповским, Виталик вымочил его в керосине, очистил от ржавчины, насадил на новое топорище, наточил в кузнице на электрическом точиле, и стал топор острее бритвы – одно удовольствие было им с деревом работать. А с деревом Виталику очень по душе пришлось неторопливыми зимними вечерами заниматься. Полюбилось ему всякие финтифлюшки деревянные вырезать. Взялся он как-то покосившееся крылечко
Незаметно Виталик с головой ушел в хозяйство, зарылся в домашних делах так, что даже мать, неторопливая, степенная женщина, сама дальше дома и огорода не любившая никуда высовываться, однажды не выдержала: «Ты бы, сынок, хоть в клуб сходил, промялся… не старый еще». А отец, всю жизнь проходивший в кладовщиках, всегда на людях, бойкий и речистый, сидя как-то на лавочке и наблюдая, как Виталик сноровисто наводит метлой порядок во дворе, насмешливо бросил сыну: «Тебе бы вот так, как с метлой, с девками научиться управляться… Я в твои годы ни одной гулянки не пропускал, мама ты вылитый!» Виталик обиделся, но смолчал, хотя что-то в голове у него щелкнуло, и он подумал о Томке Лисицыной, бухгалтерше в совхозной конторе, присланной недавно после техникума к ним в Романово. У Томки были добрые, всегда весело и дружелюбно смотревшие из-под густых черных бровок сияющие бирюзовые глазки. И Виталику они нравились, хотя ни статью, ни фигурой Томка не удалась. Угадывалась в Томке будущая колобковатая округлость. Но Виталик сам был среднего росточка, плотный крепышок, и в этом смысле, понимал Виталик, они были пара. К тому времени Виталика, как башковитого и непьющего работника, отправили от совхоза на шестимесячные курсы автокрановщиков, и он стал частенько бывать в бухгалтерии то с командировочными отчетами, то за очередной стипендией. Томка всегда посматривала на него из-за своего стола ласково и участливо, когда не было старшей, бралась ему помогать. Виталик обычно тушевался в конторе среди женщин, мямлил что-то о печатях и подписях, незаметно вытирая вспотевшие ладони о штаны. С Томкой у него с оформлением бумаг выходило всегда ловко и без напряга.
Виталик стал снова появляться в клубе и несколько раз проводил Томку до квартиры, к одинокому дому бабы Зои Котовой, куда Томку определили, как молодого специалиста, на постой. Дом стоял на отлогом берегу перерезавшего село ручья, заросшего непролазными травами, ольхой, бузиной и черемухой; пышно цветущее и до болей в висках пахнущее весной раздолье для соловьиных страстей. Обычно перед тем, как расстаться, Виталик и Томка садились на скамейку под самыми окнами бабы Зоиного дома, вглядывались в голубовато-зеленое свечение умирающей и нарождающейся зари, вслушивались в соловьиные, страстные песенные схватки, неловко молчали. Виталик веточкой отгонял комаров, Томка сочно шлепала их ладошкой на голых икрах. Так бы они, видно, промолчали бы еще очень долго, если б не баба Зоя, высокая, крепкая старуха с властным, решительным лицом боярыни Морозовой.
– Ты, вот что, касатик, либо женись, либо в другое место ходи соловьев слушать! – Выросла она однажды в ночи, словно из-под земли, грозной фурией перед заробевшим Виталиком. – Томка девка честная, работящая и чистоплотная… Бери, не пожалеешь! Или – другую поищи!
Виталик подумал-подумал и женился. Без ора и шума всех этих бестолковых деревенских свадеб, гудений клаксонами свадебного поезда, красных лент через плечо шаферов, двухдневного пьянства, корявых речей с подмигиваниями: «Дарю тебе зайца, чтоб засунул по самые яйца», фальшивых братаний с невестиной родней и всей этой кутерьмы и суеты, от которых нестерпимо болит голова и свадьба превращается в испытание воли и силы духа брачующихся. А сколько денег, на мотоцикл с коляской, улетает просто на ветер. Виталик подумал и предпочел скромный вечерок в родительском доме, где с его стороны был старший брат Федька с женой, родители само собой, да старый дружок еще со школы, он был свидетелем, местный силач, гулена и большой авторитет среди парней, широкогрудый, весь прошнурованный мускулами, налитой силушкой немеряной Ванька Кузнецов. С невестиной стороны приехала из соседнего района мать Томки, простая, без фокусов женщина, сразу полюбившая «рассудительного» зятя и от всей души одарившая молодых «на обзаведеньице» ста рублями. Отца, как выяснилось, у Томки не было. Он был, конечно, но давно состоял с тещей в разводе, где-то «странствовал по свету», так, что его уже все и забыли. Приезжал еще на бракосочетание Томкин брат из Москвы Николай, со своей благоверной, толковый мужик, как показалось Виталику, он возил на «Волге» директора завода в столице. Внимательно и строго оглядывала присутствующих из-под очков свидетельница со стороны Томки, тоже недавно присланная в Романово после пединститута, учительница химии Любовь Максимовна. Некоторое время, пока не подготовили комнату в школьном общежитии, она также была на постое у бабы Зои Котовой, и девчонки задружились, хотя Любовь Максимовна была и с высшим образованием… Тихо-мирно посидели, не напиваясь, познакомились, часам к двум ночи разошлись. Правда, Федька с Ванькой Кузнецовым все-таки удалились куда-то в темноту, на огород, выпили там на двоих бутылку водки из горла и, поплясав для куража на лужайке перед домом, поорали одиноко в ночи непристойные частушки. Так Виталик перешел в новое для себя качество женатого человека.