Ближе утро. Нехотя и вялоразжимает руки темнота.Я лежу в тенетах одеяла.Отлетает робкая мечта.Стрелки прикоснуться к сновиденьям,будто два отточенных меча,и ресниц испуганные тениоттолкнет зажженная свеча.Догорят в бушующей спиртовкеголубые искорки планет.и вползет в окно моей неловкийпряным кофе пахнущий рассвет.Возвратятся мелкие заботыпод родной гостеприимный кров,и вода змеиным оборотомсмоет с плеч тугие крылья снов.Вот и день. И утренняя сажапонемногу
гуще и темней.Нет, судьбы мне снова не предскажутледяные звезды на окне.
БЕССОННИЦА
Из улицы в улицу — вброд —бродить без расчета, без меры;и прошлое в ногу идет,как тонкая тень Агасфера.До звезд завивает спиральсухая и пьяная вьюга.Бессонная ночь, не пора-льс тобою расстаться, подруга?И город, оседланный мглой,уныло плетется к рассвету.О, чтобы присниться моглоза время напрасное это?Желтеет измятый восток.Не будет заря, как начало,Но как утомленный игрок,как сброшенный фрак после бала.А твой неустойчивый шагскребет тротуар по загривку.И пляшет пустая душаобрывком газеты, обрывком.
ВЕСНОЙ
На сквознякe весенних сутокраскрылись двери, как цветок,и к звездам синий первопутокот сырости почти размок.По крышам рассыпая шорох,на небе трогается лед,и вспыхивает, будто порох,над садом мартовский восход.Там будут выстроены громомдля нас, как радуги, мосты.Там, успокоенные бромом,мы бросим тело, как костыль.И, покидая образ прежнийи заводь сонную земли,заголубеет, как подснежник,душа у звездной колеи.И ветер треплется мочалкой,и в полых водах тонет путь.А ночь, как нищая гадалка,судьбы не может обмануть.
ВАЛЬС
Расцветай, моя ночь, и касайсяшелковистым подолом людей!Мы плывем по широкому вальсув голубой невесомой ладье.Опустевшие столики пенойоседают за нами к стене,и качается ночь, как сирена,на блестящей паркетной волне.От расплывчатой мглы ресторанаотплывая навеки вдвоем,голубые забытые странымы, как молодость, снова найдем.Медный ветер сметет дирижера,раскачает простенки прибой;в повторенных зеркальных просторахстанет тесно кружиться с тобой.И, круги расширяя над залом,покидая, как пристань, паркет,разобьемся мы грудью о скалы —об высокий холодный рассвет.
«Уже твердел сраженный день…»
Уже твердел сраженный день и больше сердцу не был нужен,и звали вывески людейна кружку пива и на ужин.Уже гремучею змеейна двери опускались шторы,и рейс окончила дневноймеждународная контора.Не торопясь, жевал туманотяжелевших пешеходов,и за решеткой океанкачал в ладонях пароходы.И ветер, растолкав народ,в боязни опоздать к отходу,открыв большой и громкий рот,кричал бумажным пароходам— пронзительней, чем муэдзин,чтобы смелее отплывали,что, ведь, не только для витрину них бока обшиты сталью!И вот тоска несла из тьмыживые волны, запах пены,и неспокойная, как мы,ждала флотилия сирену.И, обгоняя пароход,мы шли во мрак Иллюзионавстречать тропический восходи фильмовые небосклоны.
«Какая странная и злая…»
Какая странная и злаятуманом скованная мгла,созвездья спутавши узлами,над нашим городом легла! Мы, как растерянная стая, зовем друг друга через тьму, касаясь легкими перстами слов непонятных никому.И
в тонкой пряже параллелейползут моря на материкпод наши робкие свирели,как гомерический парик. И сквозь всесветные пространства, в географической графе. классическое постоянство проносит бережно Орфей.Хрестоматические души,томясь в учебниках земных,свою любовь, как розу, сушатмеж рифмами стихов своих. Ища и плача на подмостках, и в опереточном аду мы ждем, что красные подростки — испуганные какаду, так непонятно и напрасно нас воскресят за низкий балл — для встречи краткой и прекрасной и смертоносной, как обвал.
«Рисует белые узоры…»
Рисует белые узорына окнах тонкая игла,и стынут стекла, как озера,и, как озера, зеркала.А электрические звездыв витринах искрятся, как лед,и брошен прямо в синий воздухтвоих сонетов перевод.Из тьмы пустого магазинаобложки пламенная вязьзовет, как голос муэдзина,сквозь копоть улицы и грязь.Но смотрит ночь темно и хмурои, каблучками простучав,уйдет с другим твоя Лаура,и вот — оплывшая свеча —твоя бессмертная надеждапогаснет медленно у глаз,между страницами и междулистами, людям напоказ.И будут снова стыть в витринахсухие лавры на вискахи, как широкая равнина,заиндевевшая тоска.
БОЛЕЗНЬ
Мой жар высок. Моя постель крылата.Крепчай, крепчай, прекрасный мой недуг!Через пятно оконного квадратасочится ночь непревзойденных мук. А терпкий яд глухих четверостиший сжигает тело, сушит мне уста. Вскипает кровь, как ртуть, всё выше, выше… Звенит в ушах, и душит темнота.Потом опять в ознобе вдохновеньядуша кликушей бьется на листе.Желанных слов невоплотимы тени —вставай встречать непрошеных гостей! И только Муза, кроткая сиделка, снимает жар прохладною рукой. Так дождь осенний, медленный и мелкий, Неслышно льет над вспененной рекой.
«В девицах Муза счастья заждалась…»
В девицах Муза счастья заждалась;года идут, поддразнивая, мимо;короткий сон — смягчающая мазь,но хворь твоя почти неизлечима.Напрасно льешь под праздники одна,над блюдом разрисованным и плоским,невнятные, как речи колдуна,узоры застывающего воска.Напрасно ждешь. И нет на утро силглядеть опять в заботливые лица.Ты влагой заговоренной чернилНе воскрешаешь высохшей страницы.Уже бессильно вечное перожизнь возвратить рискованной надежде,и никнет стих, сраженный, как герой,и вот, — почти сквозь обморок, как преждене холодеть, не бормотать в слезахдрожащих строф, таких как голос скрипки.Вот потому усталые глазаИ пальцы ослабевшие не гибки.
«Зубочистки грозят, как рапиры…»
Зубочистки грозят, как рапиры, и чернеет рояля помост.Через мутную полночь трактира ты опять вырастаешь до звезд.Мимоходом, как позднюю помощь,ловишь скрипок унылый привет.Этих лиц, этих комнат не помнишь,и легко уплывает паркет.И не пена — ты знаешь заранее,что над пивом плывут облака.Голос твой, освеженный молчаньем,как весеннего грома раскат.А, из пены родившись, Венера,пьяным жестом щеку подперев,эту ночь принимая на веру,будет слушать покорно хорей.Под полями дешевенькой шляпыты увидишь, сквозь дым голубой,как слезами на скатерть закапав,для тебя оживает любовь.О поэт, разве розы не могут,если хочешь, и здесь задышать?!Но, сбиваясь с цветущей дороги,ослепленная бредит душа.И не видит, присевшая сзади,как приходит любовь умиратьна измятом обрывке бумаги,под заржавленным жалом пера.
