Посещения. Стихи. 1929-1936

Чегринцева Эмилия Кирилловна

СКУЛЬПТОР

Земные, теплые движенья на глину плещут и скользят всё яростней, всё вдохновенней, но чуда повторить нельзя. Полураздавленный и липкий овал неясного лица, как вызов, шлет полуулыбку глазам прищуренным творца. Припоминая Божье слово, дрожит бесформенная плоть. Сырыми тряпками окован и к муке приближаясь вплоть, ты рассекаешь выход узкий, чтоб голос вышел на простор, чтоб пел и плакал каждый мускул, не вздрагивавший до сих пор. И вот, уже изнемогая, сквозь вопль, исторгнутый борьбой, ты слышишь — дышит грудь глухая, ты видишь — солнце над тобой.

ПРАГА

Растянув

тишину по аллеям, приколов к темноте фонари, теплый вечер мундиром алеет на посту у сентябрьской зари. Каменеет дворцовая стража, каменеют химеры и храм. Смерть на ратуше время покажет: — Горожане, пора по домам! — И тогда из-под арок в извивы узких улиц, сквозь копоть и пыль, золотистым играющим пивом малостранская [1] вспенится быль. Газ больными глазами моргает, и туман вырастает стеной, и, бунтарские песни слагая, бродят души в угрюмой пивной. Хмель их горек, и хмельно их горе, потрясает кружками цех; а в молчании обсерваторий ищет Брагэ счастья для всех. И, пугаясь полночного крика, по подвалам алхимики ждут золотую удачу, и дико над ретортами ночи плывут. И в предчувствии бед и бездолья, одинокий и злой, как скопцы, серым пальцем глиняный Голем королевские метит дворцы.

1

Малая Страна — старая часть города Праги

«В глухое море площадей…»

В глухое море площадей стекают переулки. Опять восьмичасовый день выходить на прогулку. И сотни лошадиных сил перековав в моторы, асфальтом бережно залил свою свободу город. Гуляет время, как палач, выдумывая трюки, и вызывает всех на матч с непобедимой скукой. Туман накинул Гранд-Отель плащом испанских грандов, и ночь орет и пьет коктейль, как негры из джаз-банда. И слышит чахлая луна, как ты кричишь рассвету, срывая гнев, как ордена: «Карету мне, карету!»

ГАДАНЬЕ

Разложены черные пики над сердцем твоим венцом, налево король двуликий с дорогой в трефовый дом. Любовь твою радость погубит, смотри — под сияньем корон уже улыбаются губы, уже розовеет картон. И снова горячие руки, как голуби на плечах. Цыганка гадает разлуку, и медленно тает свеча. У троек недобрые вести, девятка обиды сулит, и с пиковой дамою вместе злосчастье и горе спешит. Что было? — За мастью червонной улыбка, как спрятанный клад. Что было? — Темно и бессонно январская ночь протекла. Что будет? — Нежданная встреча, но снова сжимается грудь, крестами трефово отмечен на вечер предсказанный путь. Зовет дружелюбная дама, торопит вернуться назад, но ты выбираешь упрямо дорогу, ведущую в ад. Вся жизнь под колодою клейкой, и нож над червонным тузом — четыре руки злодейки сметают карточный дом.

«Ночь беспокойна, ветрена — как ты…»

Ночь беспокойна, ветрена — как ты. Над черным кофе — рифмы мотыльками. Неповоротливей, чем камень, как гулко бьется сердце взаперти! В такую ночь бесплодно говорить или вздыхать. Сиди, как можно тише. В такую ночь, нахмурив брови, пишут о пуле в лоб, об умершей любви. А я? А мне?… Мой верный карандаш уже, как опостылевший любовник, мне тягостен. На дьявольской жаровне сгорает… что? Какое имя дашь? Все ненадолго — счастье и мечты. И боль моя непрочна и растает. Что я тебя не поцелую? Что другая… Я свет тушу. Ночь ветрена — как ты.

«Над фитилями билось пламя…»

Над фитилями билось пламя шла,

застревая в колеях, весна неверными шагами через игорные поля. Цвели трефовые созвездья, как розы. Росчерком мелков кабалистически возмездье навек слепило игроков. И вздох, задержанный экстазом, внезапно всхлипывал, как крик; судьба мигала черным глазом, судьба-цыганка, дама пик. И ждало замершее тело последней ставки. Ночь текла. Тринадцать карт на стол летело, как звон разбитого стекла. И в сердце, в туз червонной масти, бубновая вонзалась грань, сквозь боль, распахнутую настежь, в упор, на гибель шла игра. Дрожали карточные стены; ночной сменяя караул, заря входила в зал надменно, и, опрокидывая стул, ты слышал приговор суровый, приказ двойного короля, чтоб жизнь отыгранную снова ты нес в суконные поля.

СТИХИ О ГУЛЛИВЕРЕ

1

Тишина, как глухая пещера, крепко спит лилипутья страна; только душная ночь Гулливера вновь с пустыми руками — без сна. Гулливер, на листах иллюстраций ты на бодрого янки похож, ты раскатисто должен смеяться, чтоб спасти эту детскую ложь. Но бессильная горечь по-крысьи гложет сердце все глубже и злей, головой ты в заоблачной выси, а ногами — на этой земле. И над сердцем твоим без опаски лилипуты ведут хоровод, и твою простодушную маску букинист на прилавок кладет. Гневной рифмой хмелей на рассвете! Чахнет муза с тобою в плену, и завидуют малые дети, что нашел ты такую страну. Задыхаешься, плачешь и стонешь, окружил мелюзгой тебя Свифт, и широкие эти ладони подымают их к солнцу, как лифт. И сквозь строй заколдованных суток по игрушечным верстам равнин гонят душу твою лилипуты, заклейменную словом — «один».

2

Томясь в тисках обложки серой, еще не предано земле, лежит бессмертье Гулливера огромной книгой на столе. Спеша взволнованно пробраться сквозь сон библиотечных лет, над темным пленом иллюстраций растет и крепнет силуэт. И вот, круша ногой булыжник миниатюрной мостовой, вновь Гулливер из ночи книжной выходит в город неживой. Опять напрасно ожидала душа увидеть в этот раз дома размеров небывалых и над собой фонарный глаз. Как надоело Гулливеру на гномов сверху вниз смотреть! Где души равных по размеру? Где все смиряющая смерть? Склонись — торопят лилипуты резвиться с ними в чехарду, — вот так пустеют склянки суток двенадцать месяцев в году! Зачем придумал сочинитель улыбку бодрую тебе? Ты гневно рвешь гнилые нити, и крошки воют, оробев. И, сняв со всех границ запреты — как безграничен строк простор! у самого плеча поэта душа сгорает, как костер. И, гранки заслоняя тенью густых ресниц, ты видишь тут — венок чудесных приключений кладет у гроба лилипут.

ШАХМАТЫ

Вадиму Морковину

Длинные пальцы большой руки, — ястребом кружить тень. Мир оплывает в размах доски. Белая клетка. День.

– ----------------

Деревянны шаги королевской четы, деревянны хвосты коней. Офицерские очи прозрачно — пусты от бессонных ночей и дней. Очарованно двинулась белая рать, за квадратом берет квадрат. Обреченно клялись короля защищать деревянные души солдат.

– -------------------

Как золотисты волосы под шлемом! а белый плащ как крылья на плечах! Король, король! Любовь страшней измены. Я подымусь, я глухо крикну — шах!

– ---------------------

Черная дама, как Жанна д'Арк, гордо ведет войска. Шелест знамен, как весенний парк. Мутно блестит доска. Белый квадрат, черный квадрат, гулкая тьма и свет. Нежность молчит. Души молчат. Копья несут ответ. Конь вороной, сбив седока, крошит копытом мир. Саван на лоб сдвинув слегка, смерть сторожит турнир.