Послание из пустыни
Шрифт:
— Что было после твоего рождения?! — сурово и жестко повторил он.
Я рассмеялся:
— Не помню, я был маленький.
Иоанн швырнул в озеро новый камень и долго смотрел на расходящиеся по воде круги.
— Отец говорит, ты родился под звездой…
— Мало ли что говорят, — отозвался я.
— А еще он говорит, посмотреть на тебя пришли издалека богачи. И он говорит, что Мария…
— Зачем ты меня пытаешь? Почему мы не можем быть просто друзьями?
— Мы вроде не враги.
Врагами мы
Иоанн, однако, не унимался.
Когда мы, заигравшись, очутились под цветущими вишнями, где выстроились в ряд Захариевы улья, и я лег на траву посмотреть, как вьются у очка пчелы, Иоанн схватил охапку травы, которую мы нарвали для кроликов, но про которую забыли, и навис надо мной.
— Сотвори Чудо, — велел он. — Иначе брошу.
— И не подумаю.
Тогда он выпустил охапку из рук, и она упала мне прямо на лицо. Я лежал не шевелясь, вдыхая запах травы.
Сначала я чувствовал себя прекрасно. Потом оказалось, что до меня не доносится голос Иоанна, не доносится никаких звуков извне… и настроение мое переменилось. Я словно попал в отдельный мир. Оставшееся снаружи словно подчинялось иным законам, жило в ином времени. Я тут лежу неподвижно, а снаружи продолжает расти трава. Вот она уже выросла высокая, вот она увядает. Теперь там осень. Я представил себе, что Иоанн тоже вырос, состарился и умер. Умерли все, кого я знал. Селение пришло в упадок и разрушилось, на его месте выстроили новое. А я лежу. Лежу, неподвластный времени.
И все потому, что Иоанну взбрело в голову потребовать от меня Чуда. Единственное Чудо, о котором мечтал я сам, была способность летать. А летал я только во сне. До боли стиснув кулаки и напрягши все внимание, я в конце концов отрывался от земли. Приподнимался над ней, пусть даже невысоко. И тут мне обязательно хотелось показать другим, что я воспарил. Для этого надо было повернуть голову, но тогда внимание рассеивалось и я падал. Всегда, стоило кому-нибудь посмотреть на меня, как я уже снова стоял на земле. Это был неприятный сон, который к тому же снился мне довольно часто.
Я не хотел жить в отдельном мире. Меня и так смущали все эти толки обо мне, взгляды, которыми меня провожали на улицах, Иоанн с его неотвязностью.
— Что ты там делаешь? — прокричал он.
Я был далеко. Голос мешал мне.
— Думаю.
— О чем?
— О том, как мне замечательно.
Некоторое время Иоанн молчал, потом закричал снова:
— Теперь я лежу рядом!
— И тоже засыпан травой и ничего не видишь?
— Совсем ничего. Я хотел спросить…
— Что?
— Как по-твоему, когда придет спасение, на земле по-прежнему будут
— Да-а-а. Почему бы и нет?
— Уж очень бывает темно.
— Ты что, боишься темноты?
— Ночью неуютно. Днем куда лучше.
— А я люблю лежать в темноте и думать. В темноте заключено больше, чем в свете. Там скрываются наши желания… хотя можно повстречать и то, чего совсем не хочешь.
— Предположим, ты был бы Мессией. Я говорю «предположим». Что бы ты сделал?
— Во всяком случае, ночь я бы убирать не стал. Я бы вообще ничего не убирал. Впрочем… с людскими бедами пора кончать. И с голодом тоже.
— А с римлянами?
— Да. Римлян я бы убрал. Ну почему тебе обязательно надо болтать?
Теперь мне хотелось полежать в тишине и одиночестве. Но Иоанн уже выбрался из-под травы, и в следующий миг я почувствовал упершуюся мне в живот палку. Я тоже стряхнул с себя траву.
— Что ты затеял?
— Мессии положено сражаться, — сказал он. — Вот твой меч.
Кинув мне палку, Иоанн пошел в атаку.
Он воспринимал наш бой весьма серьезно, а у меня от лежания в темноте кружилась голова. Я пробовал смеяться, дабы умерить его пыл, однако ничего не добился.
Не знаю, долго ли продолжалось наше сражение, когда я заметил подле ульев Захарию. В привычном лиловом плаще, с бородой белее вишневого цвета. Захария помахал мне рукой, тогда как Иоанн, обернувшись и признав отца, вдруг напрягся.
— Мы просто играем, отец, — словно извиняясь, молвил он.
Извиняться было нечего. Кто-кто, а Захария был вовсе не строг. Он был добрый и веселый, хотя ноги его одряхлели, а лицо покрылось морщинами.
— Вижу, вижу. И во что вы играете?
— Сражаемся с сынами тьмы.
— Кто ж из вас тьма, а кто свет?
— Сыны тьмы — это я, отец.
Как он выпалил эти слова!
— В таком случае я — отец тьмы, — отозвался Захария.
— Нет-нет, я вовсе не это имел в виду…
— Разумеется. Время покажет, кто из нас кто. Вообще-то я хотел попросить вас сбегать за оливковым маслом. Скоро обедать.
И мы скрылись меж дерев. Но рядом с нами шло Время. Огромное, черное, холодное. Оно разделяло нас с Иоанном. Оно обламывало ветки вишен, топтало маки и лютики, рассекало надвое червей земных.
Мне хорошо жилось у стариков, да пребудет с ними Господь.
А когда Иосиф вернулся из северных лесов, Захария спросил у него, нельзя ли мне погостить у них еще чуток:
— Они с Иоанном замечательно играют. Обоим только полезно. Я вижу, им нравится вместе.
— Да пожалуйста, — сказал Иосиф. — Мария еще не отошла от последних родов. Если, конечно, Иисус вам не в тягость.
— С двумя не труднее, чем с одним.
— Во всяком случае, в их возрасте, — подтвердил Иосиф.