После долго и счастливо
Шрифт:
— Это… так очаровательно, Эйден. Спасибо.
— Спасибо, что доверилась мне, когда я сказал тебе закрыть глаза и повёз на другую сторону острова.
Она слегка смеётся и потягивает коктейль.
— Естественно, я тебе доверяю.
Накрыв её щёку рукой, я мягко целую её.
— Я не воспринимаю твоё доверие как должное. Последние несколько месяцев вовсе не способствовали доверию. Они вообще ничего не упростили. И за это я прошу прощения.
Опустив взгляд, Фрейя водит пальцем по песку у края нашего одеяла.
—
— И что же?
Она задумчиво морщит лоб.
— Она сказала, что легко говорить кому-то, чтобы тот открыто говорил о боли, но это сложно сделать, когда твоя боль кажется постыдной или… пугающей. Это заставило меня подумать о том, как страшен для тебя провал. Какой дорогой ценой он обходился тебе в детстве и молодости. Провал для тебя и провал для меня — это абсолютно разные вещи. Я хотела, чтобы при столкновении с риском ты вёл себя так, как я, и доверил мне эти страхи. Но когда ты в прошлом чувствовал угрозу или уязвимость, тебе приходилось полагаться на себя, чтобы выжить. Вместо того чтобы помнить об этом, я восприняла это на свой счёт.
Моё сердце гулко ударяется о рёбра. Я провожу ладонью по её руке и сжимаю её ладонь.
— Я рад, что провал значит для тебя не то же самое, что для меня, Фрейя.
Она смотрит мне в глаза, смаргивая слёзы.
— Мне бы очень хотелось, чтобы тебе не приходилось расти в такой обстановке, Эйден. Мне это ненавистно.
— Я знаю. Но это в прошлом. И посмотри, что есть у нас теперь. Посмотри на всё, что перед нами, — я целую её в висок. — Я бы прошёл через это тысячу раз.
— Почему? — спрашивает она.
— Потому что это часть того, что привело меня к тебе. Ты стоишь всего этого.
Она утыкается лбом в мою грудь и слегка водит головой туда-сюда, обвив рукой мою талию.
— Мне жаль, что я не поняла. Когда мне показалось, что ты отстранился, я отстранилась сама вместо того, чтобы пойти за тобой следом. Так и надо было сделать.
— Тебе было больно, Фрейя, — тихо говорю я. — Ты не должна была оказываться в ситуации, когда тебе пришлось гоняться за мной.
Между нами воцаряется тяжёлое молчание, если не считать шелеста океанского бриза в пальмовых листьях, угрожающего задуть наши маленькие свечки.
— И всё равно. Мы оба впредь будем лучше, — решительно говорит Фрейя и поднимает мизинчик, когда я обнимаю её крепче. — Обещаешь?
Я обхватываю её мизинец своим и целую то место, где встречаются наши пальцы.
— Обещаю.
***
— Я объелся, — стону я.
Фрейя удовлетворённо вздыхает.
— Я тоже. Это было невероятно.
Мы лежим на одеяле и смотрим в ночное небо, мерцающее звёздами.
— Я не могу привыкнуть к тому, какое ясное здесь небо, — тихо говорит она. — Столько всего видно. Потрясающе.
Я смотрю на неё, на ошеломительную красоту её лица — длинный прямой
— Да, — говорю я ей. — Потрясающе.
Подняв взгляд, она осознает, что я смотрю на нее. Её щеки окрашиваются мягким румянцем.
— Это напоминает мне о нашем медовом месяце, — говорю я ей.
Она слегка улыбается.
— Я была в восторге от нашего медового месяца.
— О, я тоже, — я не могу остановить улыбку, в которой изгибаются мои губы.
Фрейя вполсилы шлёпает меня по животу и крепче обнимает меня за талию.
— Сотри с лица эту самодовольную ухмылку, Эйден Маккормак.
Я смеюсь.
— Фрейя, дай мужчине насладиться счастливыми воспоминаниями о том, как он наслаждался неделей нудизма своей жены на уединённом пляже.
— О Боже, — бормочет она, тихонько ударяясь лбом о мою грудь. — Я была такой перевозбуждённой.
— Потому что ты заставила нас подождать несколько недель перед свадьбой.
— Я хотела, чтобы наша первая брачная ночь была особенной! — восклицает она.
Кончики моих пальцев невесомо проходятся по её руке, упиваясь сатиновой мягкостью кожи.
— Так и было.
— Да, — её глаза всматриваются в мои, а ладонь ложится на моё сердце. — Это правда.
— И ты пела.
Она запрокидывает голову, и на её чертах отражается непонимание.
— Что?
— В наш медовый месяц. Ты постоянно пела. Ты пела в душе, в океане, в постели, за завтраком, в моих объятиях. Я это так любил… я знал, что тем как ты пела, и что ты пела… я любил, что это говорило мне о твоих чувствах. И что это так часто сообщало мне, что ты счастлива.
Глаза Фрейи блестят от непролитых слёз, искрят, будто в них отражаются звёзды.
— Я любила, когда ты играл на гитаре, — говорит она. — Это ощущалось так же, как ты описываешь моё пение — будто ты показывал мне чувства, которые ты не всегда озвучивал. Это показывало мне твоё счастье с нами, вместе. Сидя на заднем дворе, создавая музыку вместе… это одни из лучших моих воспоминаний.
Моё сердце сжимается от её горько-сладких слов, от красоты воспоминаний о более простых временах.
— Вот почему это было так эмоционально, — говорит она. — Когда ты играл и пел в караоке.
Я улыбаюсь ей.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я тоже это чувствовал, когда ты пела.
— Ты видел меня? — она прикусывает губу. — Я не была уверена, пришёл ли ты к тому моменту, когда я была у микрофона.
— Видел, — заправляя светлую прядь волос за её ухо, я большим пальцем провожу по краю её подбородка, по нежной коже. — У меня аж мурашки были. Ты выглядела такой живой, Фрейя. Будто что-то внутри тебя, чего я так давно не видел, снова ярко пылало. Такая необузданная радость.