После долго и счастливо
Шрифт:
У меня вырывается смех, а взгляд находит Фрейю, которая опирается на ладони и наблюдает за нами.
— Жизнь сложная штука, Эйден, — говорит он. — Дети делают её невероятно прекрасной, но точно не упрощают. Убедись… убедись, что вы оба готовы к этому, и только потом ныряй в омут родительства. Нет ничего постыдного в том, чтобы не спешить и сначала позаботиться о себе.
Я киваю и с трудом сглатывая, стараясь сдержать то, что хочется сказать, ибо я знаю, что Фрейя хочет защитить своих родителей от нашего бардака.
Моего бардака.
Который я учинил для нас.
Но
«Как ты это делаешь? Как ты любишь столько открыто? Как ты делаешь это без страха запятнать… всё? Как ты работаешь так усердно, любишь так крепко и успеваешь это всё? Как ты научился это делать? Получится ли у меня?»
Алекс перестает дрейфовать в воде и сокращает расстояние между нами, выдёргивая меня из мыслей. Он сжимает мои плечи и смотрит в глаза, затем говорит:
— Похоже, ты многое несёшь на себе, Эйден, но ты не обязан нести это в одиночку. Я всегда рядом. Пусть я знаю, что я не твой отец, я люблю тебя как родного. Я горжусь возможностью назвать тебя сыном.
В моём горле встаёт ком, после чего я хриплым шёпотом выдавливаю:
— Спасибо.
— Иди сюда, — он привлекает меня к себе, в такое же крепкое объятие, каким он одаривает своих сыновей, и его ладонь стискивает мой затылок.
Я могу расплакаться. И по его примеру я знаю, что это не делает меня слабым или поломанным. Поскольку я видел, что Алекс не раз прослезился, целуя своих сыновей в лоб. Он показал мне, что сила кроется в том, как открыто ты обнажаешь своё сердце, а не в том, как крепко ты его обороняешь. Просто я никогда не думал, что могу так поступить, что я способен на такую уязвимость.
Я начинаю понимать, что это так. И что попытки спрятаться от этой уязвимости обошлись дорогой ценой не только мне, но и Фрейе. И нашему браку. Я не могу исправить то, сколько работы нужно сделать, или сколько долларов предстоит заработать. Но я могу исправить это. Сколько себя я обнажаю, сколько всего я вверяю ей.
Горячая слеза скатывается по моей щеке, пока Алекс похлопывает меня по спине, затем нежно отстраняется, всё ещё держа меня за плечи. Я стираю ладонью слезинку и прочищаю горло.
— Я забыл упомянуть ещё одну вещь, — тихо говорит он, — на которую я очень сильно полагался в те тяжёлые месяцы.
— И что это?
В уголках его глаз образуются морщинки, когда он улыбается.
— Смех.
По негласному пониманию мы оба ещё раз скрываемся под водой, затем всплываем и ловим волну к берегу. Алекс идёт по плотному песку, приковывая всеобщее внимание и говоря что-то, чего я не слышу, потому что вытрясаю воду из уха. А потом он вскрикивает, спотыкаясь и падая лицом в песок.
Я спешу на берег, инстинкт побуждает меня помочь, прикрыть его и защитить от смущения. Но я не успеваю преодолеть и половины пути до Алекса, когда его раскатистый смех разносится по воздуху. Он приподнимается на локтях, поворачивается и плюхается на спину, и тут Элин, опередив меня, опускается рядом. Подойдя ближе, я вижу, что она тоже смеётся — нет, хохочет так, что аж подвывает. Более того, осмотревшись
— Да какого чёрта с вами не так, люди? — спрашиваю я.
Алекс поднимает голову и встречается со мной взглядом, его лицо озаряет улыбка. В уголках его глаз блестят слёзы, но он смеётся ещё сильнее. Элин берёт его за руки, пока он пытается встать, но он лишь продолжает хохотать и дёргает её вниз, отчего она падает поверх него на песок. Она мягко обхватывает его лицо ладонями и целует между приступами хохота.
Прежде чем я успеваю повернуться к Фрейе и попросить объяснения (не то чтобы я его получу, потому что она ржёт аж до слёз), Оливер из ниоткуда появляется рядом как жутковатый светловолосый полтергейст.
— Эй, Эйден, — говорит он, ткнув указательными пальцами в уголки моего рта и растягивая их, пока не получается неестественная улыбка. — Чего такой серьёзный?
Я отпихиваю его руки.
— Твой папа только что опозорился, и вы все засмеялись.
Оливер хмурится и непонимающе моргает, а потом его лицо проясняется.
— Дружок, это шутка. Он делает это каждый раз, когда мы приезжаем на пляж. Живёт ради этого. Как ты этого ещё не понял?
— Что? — я запинаюсь. — Он нарочно наедается песка?
Оливер смеётся.
— Ага.
— Зачем? — мне начинает казаться, что я самый здравомыслящий член семьи. Это весьма пугающая мысль.
— Ну просто, — Оливер пожимает плечами. — Это смешно. Ну, и у этого есть история. Всё началось, когда он не планировал падать, но падал. Это когда мы были ещё маленькими — нет, меня вообще ещё на свете не было — и протезы были не такими хорошими, как сейчас. У него была какая-то старая фигня, не очень подходившая для ходьбы по песку, но что оставалось делать? Кажется, тогда Райдер был мелким, то есть, их было всего четверо, и он, как и любой другой папа, собирался возить их на берег и играть с детьми. Кажется, он тащил за собой ту тележку, в которой вёз старшеньких, и просто эпично упал лицом в песок. Фрейя так смеялась, что её стошнило мороженым.
От этого моё сердце скручивает нежностью.
— Звучит похоже на Фрейю.
— И папа сказал, что в тот день он выучил урок. Ну, даже два. Первый — не падать перед Фрейей, иначе она засмеётся тебе в лицо.
Я кошусь на Фрейю и встречаюсь с ней взглядом, пока она пытается сдержать очередной приступ хохота.
— Верно.
— А второй — мы можем выбирать, как нам жить: страдая из-за того, что мы потеряли, или испытывая благодарность за то, что у нас есть до сих пор. Папа выбирает благодарность. И теперь он запечатлевает это, эпично падая в песок на каждой семейной поездке, и это всегда в разное время, так что мы постоянно гадаем. Мой любимый раз был в прошлом году, когда он сделал это под конец, когда мы уже собирались ехать обратно. Мама сердилась, потому что он весь испачкался в песке, и там не было душа на пляже. А мне понравилось, поскольку он убедил нас всех, что этого не случится, а потом удивил, и так намного лучше.