Шрифт:
Многие люди поднимались на эшафот с пением марсельезы. Или с криками. Или в слезах. Или…
Так было и с этими тремя. В общем, умирая, они много шумели. А четвертая, женщина, шла спокойно, тихо. В подвенечном платье. Тому была причина. Впрочем, всему остальному — тоже.
Умирать, когда ты к этому не готов, — что может быть хуже? Умирать, когда ты относительно молод, когда в твоих планах столько важных дел… Терять весну и надежду, и тех, кто тебя любит, и кого любишь ты. Разве это не оправдывает смятение приговоренных? Впрочем, знаменитый Д'Антуан по прозвищу Лев на пути к гильотине больше помалкивал. Он рычал в зале суда и ничего этим не добился, только себе навредил. Для закона он уже был немым, как и трое остальных. Речи Д'Антуана, его голос, само его присутствие вселяли ужас во врагов. Свои тоже не питали к нему особой приязни. И не заступились.
По
— Я оставил дела в беспорядке, — заявил он, когда ему вынесли приговор. Для себя он ничего не ждал, кроме смерти. Отсюда эта горечь и смирение с судьбой. Д'Антуан знал, что в мире живых он оставил яркий след. “Покажи толпе мою голову, — скажет он палачу. — Она того стоит”.
Не будем с этим спорить.
Пел Герес, которого везли на том же тамбриле. Пел весело, беспечно. До него обреченные на смерть тоже горланили песни, чтобы хоть отчасти скрыть смятение и ужас. Но Герес не выглядел ни подавленным, ни испуганным. Сейчас ему как нельзя более подходило имя, составленное из слов герой и Эрос. Образ любовника и рыцаря — вот первое, что приходит на ум, когда это слышишь.
Он был одним из красивейших мужчин той эпохи, имел все, о чем может желать человек в час его публичной казни: красоту, изысканность, остроумие, хладнокровие. За недолгую свою карьеру он успел причаститься большинству современных пороков. Он побывал в постелях у принцесс и даже, по слухам, у одного-двух принцев. Аристократ до мозга костей, он знал, как полагается встречать смерть. Он пел, не фальшивя. Для ревущей черни он был холоден и замкнут, для друзей — безмятежен и добр. У подножия эшафота он поцеловал их на прощание и первым взобрался по лестнице, чтобы показать, как легко настоящий мужчина принимает смерть и как скоро все будет кончено. Право, стоило ли парижанам устраивать целый спектакль из подобного пустяка? Он был безупречен.
Дело было еще и в том, что в сердце этого писаного красавца пустил корни росток католической веры и увядать он не желал. В глубине беспечного, легкомысленного разума созрела уверенность, что впереди — ад. Стоит ли горевать из-за потери красивой головы, стоит ли закатывать истерику, если тебя ждут вечные муки в преисподней?
И чем больше Герое думал об этом, тем лучше держался. Давайте же и мы полюбуемся им минутку-другую.
Третьего из мужчин, трясшихся на передней повозке, звали Люсьен. Вовсе не такими хотелось бы нам видеть себя в день нашей публичной казни. Казалось невероятным, что человек способен так бояться. Как утверждали тактичные и снисходительные биографы, Люсьена “не без труда убедили покинуть тюрьму и сесть в тамбрил”. Он весь дрожал, глаза были красны от слез. Только мужественный облик едущего рядом Льва помогал ему сидеть прямо. Когда на повозку нажала вонючая орущая толпа, гнев и страх перемешались, и Люсьен, вместо того чтобы запеть, закричал. Чернь пришла в неистовство, осыпала его оскорблениями, а он вопил в ответ. Рядом с красавцем Геросом и могучим Д'Антуаном он выглядел уродцем — исхудавший в тюрьме, бледный, почти обезумевший, он рвал на себе рубашку, тщась бежать от неизбежного, взывая к оглохшим по собственной воле. Он упрекал и молил, пока не сорвал голос, никогда не отличавшийся силой. Люсьен имел право упрекать. Это его искра воспламенила пороховую бочку революции. Но никто его не слушал. Что бы он ни выкрикивал, подразумевалось одно: вспомните, чем вы мне обязаны! Это я дал вам свободу! Короче: “Пощадите”!
Это было забавно, но, разумеется, не могло убедить голодные немытые массы, которых кровавые пиршества уже превратили в вампиров.
Жене Люсьена, которую он обожал и боготворил, предстояло ехать к гильотине этим же путем. Разумеется, он молил пощадить и ее. И разумеется, тщетно.
Конечно, не больно-то приятно смотреть, как он празднует труса. С прискорбием скажем, что вопли не довели Люсьена до добра. Вернее, его не довели до добра статьи и памфлеты с дерзкими рассуждениями и неосторожными выпадами.
Между прочим, в своих статьях он касался и темы потусторонней жизни, писал, что верит в “загробное бытие”. Он и правда верил, если только это слово применимо здесь в его привычном значении. Время от времени он задумывался, гадал, что же кроется там, “за чертой” В тюрьме он много читал и убеждал себя, что душа — его душа — бессмертна.
Но давайте ненадолго оставим Люсьена и приглядимся к созданию гораздо более привлекательному — его очаровательной супруге Люсетте.
Все-таки в Люсьене что-то было, иначе как объяснить несколько лет счастливого брака этого замухрышки и красавицы Люсетты? Между прочим, он был на десять лет старше ее. А может, у него была юная
Красавица в белом подвенечном платье, с коротко подстриженными пышными золотистыми волосами, непринужденно поднялась на помост и опустилась на колени. По словам очевидцев, она почти не обращала внимания на гильотину и не следила за приготовлениями палача.
Гильотина убивает очень быстро и, как принято считать, гуманно. Так оно или нет — кто знает?
Существует немало легенд о том, как отсеченные головы зловеще подмигивали из корзины, а одна даже шепотом попросила воды. Гильотину обычно устанавливали под открытым небом, и, несомненно, погода влияла на это устройство. От перепадов температуры расширяются и сужаются металлические части. В иные дни она убивала на йоту медленнее, в другие — быстрее. Толпа, разумеется, этого не замечала. Следует учитывать и телосложение жертв, толстая шея предъявляет одни требования, тонкая — другие. У приговоренных сбривали длинные волосы, отрывали воротники, с них снимали шейные украшения. Выходит, даже такие мелочи способны помешать гуманной работе лезвия. Мсье Луи Капе не всегда хватало одного удара, и это наводит на размышления. Примем во внимание и нервную систему осужденного. На свете невозможно найти двух людей, абсолютно похожих друг на друга. Напрашивается предположение, что ощущения жертв под ножом гильотины так же различаются, как и отсеченные головы.
Возьмем, к примеру, Льва. Кто возьмется утверждать, что блестящий, могучий Д'Антуан перенес усекновение головы так же, как и его товарищи по несчастью?
Это было как удар. Удар кувалды. Но все-таки недостаточно сильный. И мелькнула ужасная мысль: ошиблись чертовы болваны! И тут картина перед глазами изменилась. Взгляд уловил корзину, пока туда падала голова, и чужие лица — уже почти забытые глаза смотрели на него, и в них застыло нетерпеливое ожидание встречи. Затем сгинул свет, и было лишь одно последнее странное ощущение. Голова лежала там, куда упала, но ей каким-то образом передавались утихающие конвульсии тела. Не это ли чувствует обезглавленная курица, бегая по двору?
Душераздирающая мысль: сколько ж это продлится? И наконец забвение.
Разумеется, забвение, ибо атеист Д'Антуан ни на что не рассчитывал. Для него все кончилось, угасли все ощущения. Пустота. Темнота. Даже не темнота, а… Безмолвие. Даже не безмолвие, а… Должно быть, приятно умереть и обнаружить: все кончено.
Нечто подобнее испытал Герое, казненный чуть раньше Д'Антуана.
Через его шею лезвие прошло легко. Аналогия с горячим ножом по маслу выглядит банальной, но она подходит лучше всего. Герое тотчас потерял сознание. Вероятно, этого он и ожидал. Когда снова открыл глаза, все казалось иным, но именно это он и надеялся увидеть. Дорога в ад выглядела нарядной, почти праздничной. Молнии — бутафорскими, и это еще слабо сказано. Вдоль тропы прыгали по камням алые огни, и вместе с ними плясали тени. Каким-то непостижимым образом у Героса возникла благодарность за все эти краски, за живописный антураж. Кое-что казалось знакомым — его существо наполнилось легким дежа вю. Внезапно к нему спланировал на крыльях летучей мыши демон в маске. Элегантный Герое безропотно двинулся навстречу неизбежным карам.
В ярко освещенных вратах и на пустыре за ними толпились воющие, молящие, бунтующие или смело шутящие грешники. Среди них он замечал старых знакомых, и в этом, разумеется, не было ничего удивительного. Он ожидал появления Д'Антуана, ведь его должны вот-вот гильотинировать. Царственный и надменный Д'Антуан в жизни не знал предрассудков и ждал от смерти только забвения. Интересно будет увидеть его физиономию, когда он поймет, что заблуждался. Да еще, как заблуждался!
Герое не рассчитывал вскоре увидеть Люсьена. За журналистом числился грешок-другой, и ему, конечно, не стоило уповать на торжественный прием в райских кущах, но все же в нем сохранилась невинность, вроде невинности фавна, и она, возможно, спасет его от адских котлов.