ПОСЛЕ ГИППОКРАТА
Шрифт:
Еще я посмотрел, как серого цвета голый человек лечит горло всякой дрянью, а потом пьет Септолете, мгновенно розовеет и идет радостный. Первичных половых признаков у него нет, и я бы на его месте повременил ликовать.
Потом была стенгазета про то, чего нельзя. "Нельзя, играя, топить друг друга, держать под водой, драться и кричать в шутку "спасите"".
"Дети должны уяснить опасность ныряния с барж, пароходов, плотов..." (эсминцев, авианосцев - А. С.)
А напротив дохтурского кабинета - плакат про борьбу с половыми инфекциями. В очереди много читающих деток, всем интересно.
Все-таки прежняя поликлиника была попроще, с ее эксклюзивным плакатом, на котором - корова в шляпке и подпись: "Кады-мады, неси воды, корове - пить, тебе водить".
Но я понимаю, зачем в детской поликлинике советуют презерватив. Поголовье растет, а работать неохота.
Доктор наш новый, кстати, - чудесный молодой человек, совсем еще не испорченный. Я и сам был такой - молодой, красивый, внимательный, вежливый, все знал. Пока не догадался, что большинство клиентов - редкие сволочи.
Жечь глаголом
Иногда в медицине - да и не только, конечно - рождаются неологизмы.
Их родителями становятся удобство и практическая необходимость.
Например, такой вот глагол: дифлюканить. Очень просто родился, слетел с языка без оглядки на благозвучие и прочие лингвистические тонкости.
Мужик приперся в Центр Хирургии Позвоночника, на операцию. У него было что-то с шеей - грыжа диска, по-моему. Есть такое золотое полунегласное правило: шею не трогать, если можно не трогать. Но мужику пообещали, что он будет скакать, как козленок. Он пришел на своих двоих, а уехал лежа, парализованный ниже подбородка и до пяток. Уехал к нам, на реабилитацию. Надо же было его куда-нибудь деть. А у нас и в самом деле была реабилитация, а не реанимация и не интенсивная терапия, но заведующая бабуля взяла его, выпестывая в себе бред на тему физиотерапии и физкультуры.
Ни того, ни другого ему было нельзя. Потому что он сразу затемпературил.
Его так хорошо полечили антибиотиками, что внутри разрослись ядовитые грибы. Пришлось приглашать миколога, что было очень непросто, у нас таких не было, но выдернули, и он явился, и прописал ему еще один чудовищный яд: дифлюкан. Это снадобье выжигает грибы вместе со всем остальным. Его капают. И некому, да и незачем было сказать: сцуко, жжешь. Ибо деваться-то некуда.
И вот мы капали.
И соседка моя, коллега, озабоченно интересовалась у мирового пространства: ну что, будем его сегодня дифлюканить?
Новый глагол обозначал деловитость и контроль над ситуацией, за коим обозначением зиял абсолютный вакуум.
Дифлюканили, понятное дело. Выжигали грибы деловитым глаголом.
Через пару месяцев, добившись двух дней нормальной температуры, его быстренько выписали домой. Конечно, он больше не вернулся. Еще через месяц дура-сестра притворно вздохнула на летучке:
– Ах, где-то сейчас он?
Бабуля бросила на нее острый взгляд и озабоченно произнесла:
– Надо позвонить.
Тут - редкий случай - я не выдержал.
– Не надо, - попросил я ласково.
– Не надо звонить. Зачем ему звонить? Что вы хотите услышать? Что вы намереваетесь сделать?
Убедил.
Ребятам о зверятах
Студенческое, Первый Ленинградский мединститут.
Экзаменуется раба божья Света (Галя, Таня, Наташа - неважно). Экзаменуется на предмет биологии.
Рассказывает про паука.
Довольно толково рассказывает.
Профессор доброжелательно интересуется паучиным желудком. Какое у Светы-Наташи мнение насчет этой проблемы?
Света-Наташа в замешательстве.
Добрый профессор, выводя не то Хор, не то Отл, сам себе отвечает:
– У пауков...
Света-Наташа внимательно следит за движением его ручки. Оценка выведена, подпись поставлена.
– У пауков, - говорит профессор, вручая зачетку, - желудок продолжается в ноги. Вы не находите этот факт весьма замечательным?
Света-Наташа:
– Мне наплевать.
Профессор Молотков
Однажды наш профессор Молотков, преподававший органическую химию, умер.
Это был богатырского вида седой, бородатый дядька.
Расхаживая перед нами, он рубил ладонью воздух и отбивал ритм:
– Та-та-та-та-та-бутан. Та-та-та-та-та-пропан.
Потом брал мел, рисовал ломаное кольцо, присобачивал радикалы. Грассируя, объяснял:
– Это - аспиринчик. А это - анальгинчик.
Он слыл ловеласом, и мои однокашницы писали шпаргалки на бедрах. Все равно же поймает. И уже подумывали, чтобы написать их на груди.
Умер он внезапно. Каким-то бесом меня занесло в аудиторию, где шла панихида. Люди в строгих костюмах отловили меня, надели мне траурную повязку и поставили стоять возле гроба. В почетном карауле.
Зал, устроенный амфитеатром, был полон. Девицы из параллельной группы плакали навзрыд. Это были странные девицы. Позднее, через пару курсов, они вдруг все родили, и Леня Спокойный, составлявший в их коллективе мужское меньшинство, от ярости даже перестал заикаться. Он шептал мне, выпучивая глаза: "Эти бабы со своими детьми заебут кого хочешь".
Но тогда, на момент панихиды, детей еще не было, и они плакали о Молоткове.
Я чувствовал себя довольно неуютно. Мне было грустно, что Молотков умер. Но я не понимал, почему они так плачут. И еще мне было неловко стоять в почетном карауле. Получалось, что я имею некое тайное отношение к администрации и не такой простой, каким кажусь, раз имею право дежурить при гробе.
Потом подошел коллега покойного, тихонько оттеснил меня со словами:
– Хватит, иди.
И замер сам вместо меня.
И я ушел. Какое-то время я думал об усопшем и недоумевал, как же он так. Ведь все же было нормально, ведь еще накануне, считай, рисовал аспиринчик. Но вскоре я отвлекся на какое-то молодое дело, и все кончилось.
Аналитическая психотерапия (Автобиографическое приложение)
1