После Кастанеды: дальнейшее исследование
Шрифт:
ГЛАВА 2
ИЛЛЮЗИЯ ЭГО
ТОЧКА СБОРКИ
На цыпочках тихо бродит
душа в опустелом доме,
упавшую крошку хлеба
разглядывая на ладони.
Как известно, индусы называли феерическую и непостижимую Реальность, непрерывно меняющую формы своего проявления, "космическим танцем Шивы". Можно ли сказать, что мы танцуем, чтобы достичь некой точки на полу? Человек — неотрывная часть Реальности, этого великого танца — склонен полагать, будто он эволюционирует (если не биологически, то духовно), из века в век приближаясь к великому Откровению. В своем воображении он строит линейный процесс, и этот образ уже автоматически заключает в себе дистанцию "Я — Реальность",
Из века в век, из тысячелетия в тысячелетие человек, опираясь на вспышки неописуемого опыта, занимается тем, что ищет все более совершенные, более утонченные способы описания Реальности — и называет это прогрессом, духовной эволюцией. Мистические писания изобретают новые слова, играют оттенками смысла, забывая о том, что всякий смысл — только продукт самопогруженного ума; философские школы укладывают кирпичики метафизических идей во все более изящные (на наш вкус) здания мироустройства. Нам кажется, что сегодня мы понимаем больше, чем вчера, что отшлифованные трактаты духовных философов дают нам более ясный взгляд на Реальность, чем смутные намеки древних визионеров, густо замешанные на изначальных мифологемах. Но по сути все это — лишь самосовершенствование разума внутри самого себя, следующего собственным, только ему присущим законам.
Что же мы знаем на самом деле? Только то, что Реальность открывается в видении — в непосредственном восприятии и чистом переживании, свободном от эмоциональных, интеллектуальных и даже эстетических оценок. Сердце Реальности — непознаваемая Сила — может быть только абсолютно свободным. Сила бесконечно больше человека. Вряд ли многое в Силе соответствует человеческим представлениям о ней. Мы свидетельствуем лишь безграничную избыточность любых качеств Реальности, которые оказываются доступны нашему опыту. Реальность создает и разрушает, растет и умаляется, бурлит и пребывает в покое — все одновременно. Существуют, быть может, миллионы неописуемых и невоспринимаемых процессов и превращений, чуждых человеческому сознанию — шокирующих, неприемлемых, возможно, даже вызывающих отвращение. Что делать нашему обусловленному «Я», вдруг коснувшемуся этих непредвиденных бездн? Да и возможно ли получить доступ к этим областям Реальности, если остается хотя бы тень обусловленности? Скорее всего, нет — сознание в таком случае автоматически блокирует восприятие. И в результате мы по-прежнему имеем отобранный, отсортированный опыт, отретушированное Откровение — огромное зеркало, которым мы благодушно любуемся…
И неудивительно — ведь в нем отражаемся мы сами. Что же такое это самодовольное «Я» и действительно ли оно так замечательно?
На самом деле рефлексивная природа нашего ума — то, чем мы гордимся и что, собственно говоря, делает нас людьми, — порождает в нас такие психоэмоциональные состояния, что в пору бы отвернуться и забыть об этой нашей способности навсегда. Камю, ссылаясь на Гегеля, безжалостно вскрывает гнойный нарыв человеческого эго с бесстрастием хирурга, которому нельзя прислушиваться к воплям пациента. Всю свою недолгую жизнь мы тешимся пустой иллюзией, будто эго — наше величайшее сокровище. Пусть оно приносит с собой боль и страдание, но все искупает это блаженное чувство осознания себя — именно оно ведет нас к реализации, к смыслу, заполняет каждый день целенаправленным движением к неким высотам, где все уже разрешится само собой: придет спокойная гармония, внутренний мир, и сокровенное «я» перестанет источать ядовитые миазмы. Исподволь нам хочется верить в это — ступившие на тропу самотрансформации непрерывно ищут лазейку: как сохранить эго и одновременно обратиться в носителя светлой, безличной Силы, как сверхчеловеческую магию протащить в мир маленького, суетного «я». Ведь, как сказал мудрец, "нет большего счастья на земле, чем личность".
Беда в том, что мы прекрасно знаем, что именно теряем, но вряд ли даже просветленный сможет внятно объяснить, что же мы, возможно, получим взамен. Какие откровения, дары и способности доставят радость существу безликому? Или то, что мы считаем личностью, всего лишь уродливая маска, и нам просто невыносимо страшно снять ее, поскольку неизвестно, что скрывается за ней?
Да, бремя человеческого эго — это пытка, непрерывная пытка от рождения до смерти. Но кто уверит нас, что оказаться без этого бремени не страшнее, чем влачить по жизни привычные и знакомые кандалы? Только предельный опыт, экстремальные переживания перед лицом смерти могут внести ясность, рассеять тревогу.
На определенном этапе своего развития маг сбрасывает эго — это тяжкая ноша, с ней далеко не уйдешь. С ней не обрести свободы. Не существует третьего пути: либо ты оставляешь ненужный груз и действительно освобождаешься, либо ты прикован к земле навсегда. На пути мага не бывает лазеек. И тем не менее отказ от эго всегда сродни хирургической операции. Вот почему я вспомнил скупой медицинский язык Камю. Он не утешает, да здесь и не может быть утешений, но его строгая и ясная мысль поможет укрепиться в своем намерении, когда зов его уже невозможно заглушить: "Человек — это существо, которое отрицает для того, чтобы утвердить свое бытие и свою особенность. От природного мира самосознание отличается не простым созерцанием, в котором оно отождествляется с миром и забывает себя самое, а вожделением, которое оно может испытывать к миру… Самосознание, таким образом, есть вожделение. Но для того, чтобы быть, самосознание должно быть удовлетворено: удовлетвориться же оно может лишь насыщением своего вожделения. Поэтому, чтобы насытиться, оно действует, а действуя, отрицает, уничтожает то, чем насыщается (Курсив мой — А.К.). Самосознание есть отрицание. Действие — это уничтожение, рождающее духовную реальность сознания… <Однако> потреблять — еще не значит быть сознательным. Нужно, чтобы вожделение сознания обращалось на нечто отличное от бессознательной природы. Единственная в мире вещь, которая отличается от такой природы, — это самосознание. Следовательно, необходимо, чтобы вожделение обратилось к другому вожделению и чтобы самосознание насытилось другим самосознанием. Проще говоря, человек не признан другими и сам себя не признает человеком, пока он ограничивается чисто животным существованием. Он нуждается в признании других людей…
<…> Для признания другим сознанием человек должен быть готов рисковать своей жизнью и принять возможность смерти. Фундаментальные человеческие взаимоотношения, таким образом, это отношения чисто престижные, постоянная борьба за признание друг друга, борьба не на жизнь, а на смерть… (Вновь курсив мой — А.К.) Это первобытное и неистовое желание быть признанным, которое совпадает с волей к бытию, утолится только тем признанием, которое, постепенно расширяясь, станет всеобщим. Поскольку точно так же каждый желает быть признанным всеми, борьба за жизнь прекратится лишь с признанием всех всеми, что будет означать конец истории… В шуме и ярости веков каждое сознание, чтобы существовать, желает смерти другого".
Не правда ли, шокирующее в своей откровенности признание? По мере развития у человека рефлексивного «я», он чаще и чаще сталкивается с неприглядными плодами такого рода «рефлексии». Здесь все спутано в едином клубке, и человек, не склонный к интроспекции, чаще всего не способен разобрать природу того изначального зловредного импульса, что запускает программы тотального уничтожения, предельно логическое завершение любой из которых (как это ни парадоксально) — самоуничтожение.
Дискурсивный разум человека в своем прямолинейном движении неминуемо достигает абсолютного предела — абсолютное доказательство собственного эго требует уничтожения любого иного эго, и порочный круг замыкается, поскольку положение становится равным изначальному: единственное эго более не актуально, ибо лишено взаимодействия с иными самосознаниями. То есть убей соперника, чтобы доказать свою самость, и утратишь самость вместе с соперником. Логическая мысль здесь находит тупик, отчаяние и мрачную эсхатологию. Требуемые условия для торжества индивидуального эго неисполнимы, поскольку одновременно устраняют само эго, породившее самоубийственную экспансию.
Рассуждения Камю не утратили актуальность, поскольку экзистенциальный кризис, породивший их, разворачивается и по сей день. Быть может, именно здесь, а не в демографическом взрыве и не в "ядерной зиме" заключена самая серьезная причина для наступления Апокалипсиса.
Метапсихология, разработанная различными школами духовной мысли, пытается развернуть порочный круг и раскрыть "первородное зло". Еще Будда выразил необыкновенно простую истину, до сих пор многими воспринятую как бесплодная тавтология азиатского ума: "В чем причина смерти, о монахи? Причина смерти — в рождении". Проницательный разум Гаутамы не изощрялся в логических вывертах — он просто указал, что причина любого конца лежит в его начале. Возникновение и развитие эго — процесс для животной психологии патологический, а поскольку человек все еще разумное животное, то данная патология для него чревата летальным исходом.
Рождение и смерть — вот две пропасти, меж которых суждено обитать непробужденному эго (если оно вообще способно пробудиться, а не исчезнуть при пробуждении, как сон, ведь именно так считал Будда Гаутама).
Если мы отвлечемся от теории реинкарнаций, то акт рождения еще ничем не запятнан — оковы эго скуют его несколькими годами позже, — а вот смерть, величайший страх, непрестанное бегство, неосознаваемое и мучительное, следует за нами по пятам с того самого момента, как рефлексия разума вступает в свои права. Страх смерти — оборотная сторона вожделения, нескончаемой битвы с себе подобными, «вожделения», за которым стоит неутолимая жажда экспансии. Позади этого чудовищного отростка ментальности горы трупов соплеменников, безумные деяния, нескончаемые разочарования и мимолетные триумфы — от самых мелких до грандиозных взлетов творчества, рассудка и общечеловеческой бойни. Бессмертный Шекспир, бессмертные пирамиды фараонов, бессмертие Римской империи, Наполеона, Эйнштейна, Гитлера — какое разное «бессмертие»! На самом краю этого психолого-исторического дискурса родилось термоядерное оружие — как своеобразный восклицательный знак, где бессмертие гениального эго недвусмысленно угрожает своему творцу зримым и ощущаемым концом патологического развития собственного праотца. Хронос, пожирающий собственных детей, — эгоистическая цивилизация, добившаяся своего: вот, казалось бы, логический конец единственного дискурса разума, вот рефлексия, достигшая ядовитым жалом собственного сердца.