После Куликовской битвы
Шрифт:
Во-первых, Н. В. Шляков определил, что «Симоновский» – это игумен подмосковного Симонова монастыря Федор, ученик и племянник преп. Сергия, один из многих троицких иноков, ставших настоятелями монастырей, «вследствие чего появились названия Спасский для преподобного Андроника, Высотский для преподобного Афанасия, Симоновский для преподобного Федора… Махрищский и Пермский для двух Стефанов». От себя добавим, что «Симоновский», судя по отсутствию имени собственного, для автора записи в Троицком Стихираре был, безусловно, лицом конкретным, более того, хорошо знакомым, и это мог быть только Федор Симоновский, практически выросший на Маковце и покинувший Троицкую обитель совсем недавно, не позднее 1377 г.; год спустя Федор уже игуменствовал «на Симонове», в монастыре, находившимся под особым покровительством великого князя [936] .
936
Кучкин В. А. Начало Симонова монастыря
Во-вторых, Н. В. Шляков истолковал глагол «приездил» как спешный и короткий визит [937] , и это должен был быть «не незаурядный приезд ученика и племянника к учителю и дяде», а значительное, не допускающее отлагательств дело. Послать Федора Симоновского в Троицу из Москвы по какому-то спешному делу мог, полагает автор, только кто-то из первых лиц великого княжества, и это был глава русской православной церкви, митрополит Киприан, поскольку 21 сентября 1380 г. великого князя Дмитрия Ивановича в Москве еще не было (московские полки в это время возвращались с Куликова поля).
937
Ср.: Сл. РЯ XI–XVII вв. Вып. 19. М., 1994. С. 147.
В-третьих, наконец, келарь, «лицо важное, но не самостоятельное», не мог поехать «на Резань» без благословения игумена и, следовательно, Федор Симоновский приезжал в Троицу для каких-то переговоров о миссии в Рязань к Сергию Радонежскому, от имени и по поручению которого келарь собственно только и мог отправиться «на Резань», надо думать, к великому князю Олегу Ивановичу.
В итоге И. В. Шляков предложил следующую реконструкцию последовательности событий и их объяснение. 21 сентября 1380 г., две недели спустя после победоносного сражения на Дону, до Москвы дошли слухи о намерении Ягайло напасть на Русь. В связи с этим митрополит Киприан, находившийся в этот момент в Москве, обратился к игумену Симонова монастыря Федору с просьбой уговорить дядю, преп. Сергия отправиться к Олегу Ивановичу с целью убедить его, союзника литовского князя, воспрепятствовать намерениям Ягайло, ради чего монастырский келарь и отправился в Великое княжество Рязанское.
Наблюдения И. В. Шлякова дополнил и развил И. С. Борисов. Автор, во-первых, определил имя келаря, посланного в Рязань, Илья, кончина которого отмечена записью в Рогожском летописце под 1384 г. [938] Во-вторых, И. С. Борисов попытался объяснить, почему к рязанскому князю отправился не сам игумен, а монастырский келарь: очевидно, миссия требовала поспешности, а преп. Сергий, по святоотеческому завету, совершал свои путешествия пешком, на что ушло бы много времени [939] .
938
«Того же лета…преставися рабъ Божии Илиа, келарь Сергиевъ игуменовъ, добрыи. послушливыи… бывъ послушливъ и до смерти» (ПСРЛ. Т.15. Стб. 149–150).
939
Борисов Н. С. Сергий Радонежский. С. 192.
Вышеизложенное объяснение содержания записи л. 40 Троицкого Стихираря, при всей его кажущейся логичности, вызывает ряд вопросов.
Безусловно соглашаясь с идентификацией «Симоновского» с игуменом Федором, равно как и с официальным характером миссии последнего в Рязань (к вышесказанному можно прибавить, что Федор Симоновский в 1380 г. был еще и духовником великого князя [940] ), все-таки остается неясным, от чьего имени он мог действовать и к кому ездил. 21 сентября 1380 г. в Москве не было не только Дмитрия Ивановича, но, и, вопреки мнению Н. В. Шлякова, митрополита Киприана [941] . Что же касается цели поездки, Рязани, то ранние летописные рассказы о Куликовской битве повествуют о бегстве Олега Ивановича за пределы собственных владений сразу после поражения татар в Куликовской битве [942] . Следовательно, если это так, то неясно, с одной стороны, кто в Москве уполномочил преп. Сергия на посылку келаря и, с другой стороны, с кем Илья мог встречаться в Рязани.
940
Подробнее см. гл 3 настоящего издания.
941
Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? С. 258–275.
942
Памятники Куликовского цикла. С. 10, 41.
Кроме того, И. В. Шляков не уточнил, что за «Летву… с агаряны», «весть» о возможном нападении которых дошли в Троицу, имеет в виду автор записи в Троицком Стихираре. Всего двумя неделями ранее «агаряне» как будто бы были наголову разбиты на Куликовом поле армией московского князя Дмитрия Ивановича и его союзников, а «Летва», несмотря на союзнические отношения с Мамаем, так и не дошла до места битвы.
Наконец, совершенно не очевидно, что миссия Ильи в Рязань была прямо связана с «вестью» о литовцах и татарах – мнение И. В. Шлякова скорее надо рассматривать как вероятное, но не очевидное. Известия о событиях в монастыре 21 сентября всего лишь соседствуют, соединившись в единый блок по воле переписчика Троицкого Стихираря, но необязательно вытекая одно из другого. Во всяком случае, доставка вести о «Летве… с агаряны» в Троицкий монастырь не приписывается ни «Симоновскому», ни Исакию. Точно также совершенно неясно, имела ли запись в виду совместный поход «Летвы… с агаряны» или две различные военные акции, повторимся, дошедшие в монастырь только в виде слуха, не более.
Противоречия в построениях И. В. Шлякова (но не все) попытался разрешить В. А. Кучкин. Исследователь предположил, что дошедшая в монастырь «весть» о «Летве с агаряны» имела в виду действия Мамая после поражения в Куликовской битве.
Действительно, ранние летописные рассказы о битве сообщают, что сразу после разгрома 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле темник как будто бы планировал новый, так и не состоявшийся, поход на Русь. Что же до троицкого келаря, отправившегося в Рязань, то целью его визита была встреча не с великим князем, а с рязанскими боярами, потому что Олег Иванович в это время находился у Мамая, собиравшегося вновь напасть на Русь, на этот раз с литовцами [943] .
943
Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV в. С. 262.
Как представляется, и в этих построениях есть ряд досадных нестыковок. Во-первых, если верить записи, то согласно «вести», дошедшей в Троицкий монастырь 21 сентября 1380 г., ожидалось едва ли не совместное нашествие литовцев и татар. Но ранние летописные рассказы о событиях, последовавших за Куликовской битвой, не упоминают «Литвы» вообще и говорят только о планах Мамая. После разгрома на Дону темник «не во мнозе убежа… и паки… собра остаточную свою силу еще восхоте изгономъ ити на Русь», однако планам этим не суждено было сбыться: «и се приде к нему весть, что идетъ на него некыи царь… именемъ Токтамышъ», против которого, отложив план набега на Русь, Мамай и выступил «с тою ратин» [944] .
944
Памятники Куликовского цикла. С. 41, 81–82.
Во-вторых, если верить тому же летописному рассказу, Мамай готовил не просто новый поход на Русь, а «изгон» т. е. неожиданное нападение, что вполне логично – летописи подчеркивают, что в распоряжении темника находилась всего лишь «остаточная сила» Орды, основная же полегла на Куликовом поле, и вряд ли новый масштабный поход на Русь был в принципе осуществим.
Какие меры секретности, дабы «весть» о подготовке «изгона» не дошла до Руси, предпринимались в таких случаях ханами, хорошо известно по Повести о нашествии Тохтамыша на Москву в 1382 г., когда они дали ожидаемый результат [945] . Между тем, даже в удаленной на сорок верст от Москвы Троице 21 сентября 1380 г., если верить записи, уже знали о планах Мамая. Кстати, ни о каком участии «Летвы» в планировавшемся «изгоне» летописи не сообщают, хотя запись Троицкого Стихираря гласит, что «грядет» не Мамай, а «Летва с агаряны», отдавая в этом союзе Ягайло едва ли не пальму первенства.
945
«И того лета царь Тахтамыш… поиде изгономъ на великого князя Дмитриа Ивановича… Ведяще же рать внезапу из невести…злохитриемъ – не дающи вести преди себе, да не услышано будет на Руси устремление его» (Памятники литературы Древней Руси. XIV – середина XV вв. М., 1981. С. 190.).
Как помним, куда из Рязани после Куликовской битвы бежал Олег Иванович, ранние летописи не сообщают. Вероятность того, что рязанский князь скрылся из своей столицы во время похода Мамая, достаточно велика, и это был далеко не первый случай такого бегства Олега Ивановича. Между 1365 г., когда в летописи отмечено первое бегство князя из столицы в связи нрападением татар, и 1402 г., годом смерти рязанского князя, последний, в случае опасности, ордынской, литовской и московской, не менее одиннадцати раз куда-то бежал из Переяславля-Рязанского [946] , но летописи ни разу не сообщают, где князь скрывался. В то же время пребывание рязанского князя после разгрома татар на Дону в стане ордынского темника, как предположил В. А. Кучкин, вряд ли возможно. Еще М. М. Щербатов справедливо замечал, что «должны мы по его поступку с татарами заключить, которым он обещанной им помощи не дал (Олег Иванович так и не явился на Куликово поле. – А. Л.), что он не мог… к сему народу бежать» [947] . Так что, в любом случае, 21 сентября 1380 г. Олега Ивановича в Рязани не было.
946
Селезнев Ю. В. Русско-ордынские конфликты XIII–XV вв. С. 80, 83, 92, 99, 102. 105–108, 110, 116; ПСРЛ. Т. 15. Стб. 146; Там же. Т. 25. С. 227.
947
Щербатов М. М. История Российская от древнейших времен. Т. 4. Ч. 1. М., 1781. С.171.