После любви

Платова Виктория Евгеньевна

– О чем? О твоей рубашке. Как там близнецы? Джамиль и Джамаль?

– Джамиль разбил нос, а Джамаль разбил локоть.

– А Наби?

– У Наби вскрылся фурункул на правой руке.

– Кто же теперь готовит?

– Это не мешает ему готовить. Я купил четыре новых доски для серфинга.

– Ты снова будешь рисовать?

– Не знаю… Подожду, пока ты вернешься. И мы вместе решим…

– Вряд ли это случится скоро. Я не слишком тебя подвела?

– Подвела? Почему ты должна была меня подвести?

– Ты давал приют женщине, незаконно находящейся на территории Королевства Марокко. Это могло обернуться для тебя неприятностями.

– Пустяки.

– Я

сказала, что ты ничего не знал. Можешь сказать то же самое.

– Пустяки, Саш'a. Все в порядке. Не стоит переживать.

– Хорошо… Там, в шкафу, в жестяной коробке, мои фотографии. Пусть они побудут у тебя. И машинка. Portative. И сумка с вещами, их не так много. И…

Голос мой срывается. Пятнадцать минут – слишком маленький срок. Пятнадцать минут – ничто по сравнению с тремя годами, которые я провела рядом с Домиником. И за все три года я не нашла для него ни одного теплого – по-настоящему теплого – слова. А ведь я нежно привязана к Доминику. Так какого же черта?..

– Пять минут! – гортанный голос охранника неумолим. Для пущей убедительности он показывает растопыренную пятерню. – У вас осталось пять минут.

…так какого же черта?! Доминик – единственное, что у меня есть.

Жирдяй. Трусишка, на дух не переносящий исламских фундаменталистов, русской мафии, глобального потепления, поломок кондиционера, приливов, отливов, электромагнитных излучений от мобильников и микроволновок. Гипотетическая жертва лифта-убийцы и вора-карманника. Художник, которому не хватило смелости стать знаменитым. Владелец отеля, которому не хватило упорства прибавить к двум гостиничным звездам хотя бы еще одну. Романтик, лысеющий со лба. Потный, неуклюжий, вечно небритый, не внесенный в кроссворд Доминик -

единственное, что у меня есть.

В целом мире.

– Я не совершала убийства, Доминик.

– Я знаю.

– Ты веришь мне?

– Я верю.

– Меня просто подставили… Я не выживу здесь, Доминик.

– Я… Я вытащу тебя отсюда. Чего бы мне это ни стоило. Обещаю. Ты веришь мне?

– Я верю.

Скулы Доминика обостряются – или я просто перестала замечать складки кожи на щеках? И оторванные пуговицы на рубашке, и скрытый щетиной второй подбородок.

– Я очень люблю тебя, Саш'a. И я тебя не оставлю.

– Ты знаешь Ясина? Парня, который торгует рыбой на пристани, рядом с рыбным рынком?

– Нет.

– Черт…

– Я найду его. Не думаю, что это сложно. Что должен сделать я? Что должен сделать он?..

Я и сама не знаю, что должен сделать Ясин. Мысль о Ясине посещала меня и раньше, но ни во что не оформлялась. Разве что в надпись на стене: буквы, из которых сложено его имя, примыкают к буквам, из которых сложены имена Хакима и Хасана. В моем кроссворде Ясин выглядит инородным телом – только теперь, когда до окончания свидания остались считанные минуты и нервы мои напряжены до предела, – только теперь я начинаю понимать почему.

Вещи и люди, которыми забита стена в моей камере, – безусловны, одномерны, процарапаны одной линией. Даже покойный Фрэнки. Даже Алекс Гринблат, Спаситель мира и знаменитый галерист. Ясин – другое дело. Ясин оперирует символами, которые сам же и создает при помощи рыб, вытащенных из океана. Его дурной глаз видит не то, что лежит на поверхности, а то, что скрыто внутри: в толще воды, в глубине рыбьего брюха. Ни одна вещь, которую я приняла из его рук, не была случайной. Ни бусина (темная, с зеленоватыми прожилками, так похожая по цвету на чертовски красивые глаза Алекса), ни ключ, открывший мне дверь к ночи со Спасителем мира, ни курительная трубка – до нее дело еще не дошло, но когда-нибудь придет и ее час.

Ясин вбивает колышки, а точнее – расставляет вехи.

Следуя за ними, переходя от одной к другой, можно резко изменить траекторию собственной жизни. Так было всегда, может, и на этот раз сработает?..

– Купи у него рыбу.

– Какую? – Доминик растерян.

– Любую. Выбери сам. И скажи, что это для меня. Для мадам, о которой ему приснился сон. С кошками, змеями и сломанными стрелами.

– Он должен вспомнить?

– Он вспомнит.

– А потом?

– Потом попроси его, чтобы он выпотрошил рыбу. Вспорол ей живот.

– А потом?

– Потом возьми то, что он достанет из рыбьего живота.

– Что он должен достать?

– Не знаю. Но чертовски хочу узнать.

– Я должен передать то, что он достанет из рыбьего живота, тебе?

– Хотелось бы… Трудно было получить свидание?

– Не стоит думать об этом, Саш'a. Я сделаю все, как ты сказала.

– Очень хочется курить.

– Разве ты куришь? – От удивления Доминик трясет подбородком.

– Как оказалось. Вот если бы ты достал мне сигарет! Хотя бы пачку.

– Я достану сигареты. Какие именно?

– Любые. Желательно с фильтром.

– С фильтром. Я понял.

– Я надеюсь еще увидеть тебя, Доминик. Но если ничего не получится…

– Получится, обязательно получится!..

– Если не получится – я все равно благодарна тебе. Ты – единственное, что у меня есть…

…Медная монета диаметром около двух с половиной сантиметров. Квадратное отверстие посередине, стилизованное изображение лошади, больше похожее на наскальный рисунок. Два крупных развесистых иероглифа сверху и снизу – они идут по крупу лошади и по ее животу. На обратной стороне – четыре иероглифа попроще, сориентированные на стороны света. Монета довольно тяжела, в некоторых местах медь покрывает зеленый налет.

Монета до сих пор пахнет рыбой, и это совсем не то, что я ожидала увидеть.

Совсем не то.

Ее передает мне тот самый полицейский, который присутствовал на нашем с Домиником свидании. Передает тайком, во время раздачи обеда, состоящего из сухой лепешки и плошки с супом, или, вернее, мясным бульоном отвратительного серого цвета. Мой бизнес-ланч, то-то бы повеселился Алекс Гринблат, интересно, вспоминает ли он о моем существовании хоть изредка? Я слабо верю в это, да и сам Алекс отдалился, чертовски красивые глаза – не более чем фигура речи, даже воспоминанием их не назовешь. Теперь, когда мой мир сосредоточился на стене камеры, все люди воспринимаются не так, как раньше. Они и правда кажутся процарапанными одной линией, они состоят не из плоти и крови – из осыпающейся каменной крошки. Фантомы, стилизованные изображения. Наскальные рисунки, по технике ничем не отличающиеся от рисунка лошади на монете. В этом новом взгляде есть и свои преимущества: со стилизованным Алексом нельзя переспать, стилизованного Жюля нельзя уличить в банальной лжи, стилизованные спички нельзя зажечь, стилизованные негативы нельзя проявить, стилизованная кровь никого не может испугать, ее потеря никогда не приведет к смерти, сама смерть – тоже фантом.