После нас - хоть потом
Шрифт:
На камни причала взбирались по очереди главари да горланы и, надседаясь, норовили переорать сдвоенный ропот преогромной толпы и разболтавшегося Теплынь-озера, где волна шла на этот раз противно ветру, чистоплеском.
– Ну а дальше-то что?..
– жалобно вскрикивал сотник Нажир Бранятич, то и дело подаваясь вперед и хватая себя обеими руками за ребра, будто проверял, целы ли.
– Не ведаете? А я вам скажу, что дальше!.. Перво-наперво Родислав Бутыч даст знать батюшке-царю, что участок наш возмутился против законной власти…
– Это кто нам батюшка?..
– взвыл из толпы десятник Мураш.
– Ты
– Да ты к слову-то не цепляйся!..
– крикнул ему с пристани Нажир.
– Батюшка - не батюшка, а вот прикажет Столпосвяту снять наш участок с кормления - что тогда делать будешь?.. Чурки глодать?..
За махиною перечапа виднелись в розово-млечном мареве темные плоты, влекомые тягою лошадиной вдоль лукоморья. Хитрый все-таки народ эти греки - нарочно для такой оказии дорогу по берегу протеребили: от Истервы и до самой аж до Еллады…
– Да еще и войско нашлет чего доброго!..
– не унимался Нажир.
– Осунется!
– звонко полетело в ответ.
– Чурыня вон с участка Люта Незнамыча две рати одной кочергой разогнал!..
Сотник вновь подался вперед, истово подхватил себя под ребра, желая, видно, возразить, но тут его как бы смыло с причала, а на месте его возник ощеренный Ухмыл.
– Где ты был, Родислав Бутыч, когда солнышку полный откат вышел?..
– выпятив кадык, рыдающе крикнул он, будто и впрямь надеялся, что крик его долетит до речки Сволочи и достигнет ушей главного розмысла преисподней.
Толпа взревела и жаждуще подхлынула к камням пристани.
– Где ты был, когда мы ему окорот давали и попятно на лунку вскатывали?..
– выждав, когда народный вопль спадет, снова возрыдал Ухмыл.
– Ты о чем тогда мыслил, хрыч взлизанный?.. О том, как горю пособить? Или о том, как бы Завиду Хотенычу яму вырыть?.. Думаешь на самого лопаты не выросло?..
Долго, долго не слышно было после этих слов плеска Теплынь-озера. Рев стоял такой, что мнилось, будто и не толпа воет, а солнышко раньше времени падает…
– И вот что я вам, братие, скажу!..
– осипнув, надрывался Ухмыл.
– Надо участок Люта Незнамыча подымать!.. Ежели два участка всколыхнутся - это, считай, половина преисподней!.. Ничего они тогда с нами не сделают!..
Захрипел, махнул рукой и спрыгнул в толпу, а на причал уже выбрался верткий чернявый грек - тот самый, что сидел тогда в клети по левую руку от розмысла.
– Ми, греки - цестны целовеки!..
– начал он.
– Мине Лют Незнамиц сто тетрадрахм [91] долзен… И сотник его Цуриня тозе долзен… Вот они где у меня все - в зепи!..
Стоявшие поближе злорадно взгоготнули, но вскоре уразумели, что грек имел в виду как раз зепь, то бишь привесной карман, причем произнес это словцо на диво правильно. Околотился, видать, в людях-то…
Заслышав смех, чернявый обиделся, взмахнул руками, и стал запальчиво доказывать, что в зепи у него не только розмысл с сотником, но и весь участок Люта Незнамыча…
Распалившись, он уже принялся потрясать бирками, на которых у него были зарублены все должники, однако стоявший дотоле неподвижно Завид Хотеныч внезапно вскинул голову, и по толпе прошла рябь - все тревожно повернулись к розмыслу. Грек растерянно умолк, закрутил башкой.
– Да что они там, пьяные все, что ли?
– гаркнул Завид Хотеныч, уставив обезумевшие темные глаза поверх толпы.
Наконец смекнули оглянуться - и обмерли. Над черно-сизо-розовыми хребтами золы сиял краешек возносящегося в небо нечетного солнышка берендеев. В то время как четное еще только клонилось к закату…
А вот такой оплошности и впрямь никогда не приключалось. Ну, бывало, что протянем с ночью, изредка стрясется и так, что погаснет добросиянное в полете, и волхвы долго потом толкуют доверчивым селянам о каком-то там солнечном затмении… Но чтобы выгнать в небушко оба изделия разом? В один и тот же день?..
Однако Завид Хотеныч ошибся, гаркнув насчет пьяных. Отнюдь не с похмелья метнули до срока из-за Кудыкиных гор светлое и тресветлое наше солнышко. Да и Родислав Бутыч погорячился, объявив на следующее утро, что виной всему - теплынские засланцы-лазутчики. Просто известная сплетница да повирушка Плюгава с участка загрузки шепнула жене сотника, что муженек ее… А впрочем пес ее знает, что она там шепнула!.. Может, и не шептала ничего… Ведомо только, что ревнивая сотница налетела на своего ладушку и, расчепыжив в пух [92], принялась гонять по всему кидалу, то бишь катапульте, причем с греческой лампой в руках, хотя Уставом Работ строжайше запрещено подходить с огнем к загруженному чурками изделию ближе, чем на девять переплевов. Мало того, метнув лампу в головушку супруга, сотница промахнулась и вмазала скляницей в снаряженное, готовое к запуску солнышко. Лампа лопнула, горящее масло затекло в одно из поддувальных дыхалец, и тресветлое, жутко молвить, занялось, да так споро, что и не подступись…
Тушить его даже и не дерзнули. Раскаленное докрасна ядро продержали на рычаге сколько могли, а потом розмысл Вышата Серославич, видя, что начинает уже рдеть само кидало, приказал пущать…
Стон прошел над страной берендеев. Только-только собрались вечерять - и вдруг такие чудеса! Поначалу решили, что конец света, похватали идольцев, какие были, рухлядишку всякую, утварь, что подороже, и кинулись на капище - жертвовать. С собой-то ведь на тот свет не возьмешь… А иные бежали с колами да вилами - чаяли, что успеют еще волхвов порешить. Однако, пока добрались до Ярилиной Дороги, четное солнышко кануло в Теплынь-озеро, нечетное же вознеслось, припекло, засияло, и остановились берендеи в растерянности. Земля вроде не тряслась, небо не падало… Все-таки, наверное, не конец это был света - так, знамение…
Но на капище все же пошли - попытать волхвов, что сие диво означало… Суровый кудесник Докука принял принесенные во множестве берендейки, хрипло спел хвалебную песнь, а когда принялись донимать вопросами, отвечал сердито и уклончиво:
– Блудить меньше стали. Вот солнышко, вишь, и пожаловало вас, треокаянных, двойным днем…
Ишь ты… Покручивая головами, вернулись в слободку, даже и не ведая, что теперь делать-то: опочив ли держать или же, напротив, за утренние дела приниматься?..
Да нет, какой уж там опочив! А тут еще слушок просквозил, что ласковый князюшка Столпосвят ослобонился из-под лютой стражи царской и будет перед народом речь творить…