После нас - хоть потом
Шрифт:
– С кем?
– удивился Ратмир.
– А! С Мадлен… Успокойся. Она не в моем вкусе. Предпочитаю рыженьких худышек. Вернее - рыженькую худышку… - обворожительно уточнил он.
– Я имею в виду: в рабочее время, - пристально глядя ему в глаза, пояснила Ляля.
– Когда хозяева развлекаться изволят… Как это у вас там называется? Вязка? Случка?
Ратмир выпрямился и отложил газету. Не так, конечно, как Боб, но тоже довольно резко.
– Ляля!
– негодующе одернул он.
– Ты что же думаешь: раз собака - то, значит, с ней можно обращаться как с бомжом? Собака - это…
–
– не удержалась она.
– Да, представь себе, звучит!
– С каждым словом Ратмир точно натягивал все туже и туже невидимый поводок.
– Конечно, встречаются и среди нас ублюдки, но это же надо последний стыд утратить, чтобы на такое пойти! Все равно что заявиться сюда на четвереньках и в наморднике!
– В «Собачью радость»? А разве нельзя? Незримый поводок несколько ослаб.
– Да нет, можно в принципе… Пропускают-то - по бляхе. Просто существуют определенные правила приличия… Точно так же и со случкой.
– А прикажут?
– тихо спросила она. Губы ее дрогнули.
Поводок натянулся рывком - и лопнул.
– Кто прикажет?! У меня в аттестате записано - боксер! А Мадлен - болонка! Нас вообще не положено вязать!
Появился официант и поставил на стол дымящееся второе.
Мрачный, будто на цепь посаженный, Ратмир высвободил завернутую в салфетку вилку, наколол кусочек мяса, но, взглянув на несчастное личико рыженькой секретарши, сообразил наконец, в чем дело. Ревнует, дурашка.
– Не бери в голову!
– жизнелюбиво посоветовал он.
– Если такое случится, одно заявление - на стол, другое - в суд, третье - в Общество охраны животных. Не расплатятся…
Ничуть не обрадовавшись услышанному, Ляля медленно-медленно развертывала салфетку.
– А с той боксершей?
– напомнила она, не поднимая глаз.
Ратмир насупился, покряхтел.
– Н-ну… - сказал он.
– Все-таки, согласись, боксерша - не болонка… И вообще! Что за наезды? Сама вон с директором…
Ляля вспыхнула.
– Я - секретарша!
– с достоинством напомнила она.
– Это часть моей работы!
– А это - часть моей! Помолчали сердито.
– Она здесь?
– Ляля вновь осмотрела зал. Ратмир ответил не сразу. Погрустнел, развесил брылы.
– Нет ее здесь, - сообщил он со вздохом.
– Да и быть не может… У нас ведь, Ляля, нервы должны быть железные. А она себе, видать, слабину дала… Ну и результат: выкрутила голову из ошейника - да в бега!
– И что с ней теперь?
– Не знаю. Видел однажды на улице. Издали… Опустилась, по мусорным ящикам бутылки собирает… А работала - классно. Талант.
– Вспоминаешь ее?
Ратмир замялся, заглянул в горшочек с остывающим мясом. Тут же проклял себя за эту заминку, разозлился и, вскинув голову, увидел, что Ляля сидит с застывшим лицом, уставив на него широко раскрытые с дышащими зрачками глаза.
– Покажешь?..
– шепнула она почти неслышно.
– Что?..
– растерянно переспросил он.
– Покажешь, как ты с ней это делал?.. После работы…
Теперь замерли оба. Губы Ратмира мгновенно пересохли. Он попытался взять со стола бокал - рука не слушалась. Наконец любовники (а они уже третий день являлись таковыми) кое-как превозмогли себя и вновь приступили к еде. Беседа их, однако, возобновилась не скоро. Потребовалось вмешательство одного из волосатых гигантов, подошедшего шумно поздравить Ратмира со статьей в газете (вообще-то это было интервью). Причем глядел поздравляющий не столько на коллегу, сколько на его спутницу.
– Колли?
– осведомился он наконец.
– Секретарша.
– Зря, клянусь Сократом!
– добродушно пробасил гигант. По местным понятиям это был комплимент.
– Почему Сократом?
– тихо спросила Ляля, выждав, когда обаятельный завсегдатай - несомненно, кобель - отойдет подальше.
– Шутка такая. Сократ всегда клялся собакой…
– А-а…
Они доели мороженое и одновременно посмотрели на часы, когда на лестнице послышалось отчетливое цоканье пластиковых налапников о деревянные ступени.
– Ну вот и Дже… - завел было чей-то радостный голос, но осекся.
В зале стало тихо. А тут еще обмерший у стойки бармен сделал неловкое судорожное движение - и под каменными сводами снова зазвучал «Собачий вальс».
Да, это был Джерри. Рыжий Джерри. Живой и относительно здоровый. С пластырем на левом ухе. Но главное заключалось не в этом. Он вбежал в зал на четырех. В ошейнике и наморднике.
Нагловатый пьяненький подросток (надо полагать, сын или племянник хозяина) оглядел мутными глазенками замерших от изумления посетителей и, поддернув поводок, произвел губами омерзительный чмокающий звук, за который порядочная собака могла бы и глотку порвать. Но Джерри - повиновался. Задирая узкую длинную морду и преданно кося глазом на чмокнувшего, а может, напротив, старательно отворачиваясь, чтобы ненароком не увидеть лица коллег, он запрыгал, засеменил, подстраиваясь под неровный шаг нетрезвого оболтуса.
– Сидеть!
– скомандовал тот, когда оба оказались у стойки. Потом спросил кружку пива.
Все оцепенело смотрели на происходящее и прикидывали в смятении, какие же неслыханные сверхурочные сумел выговорить себе этот рыжий ублюдок за нынешний свой позор.
Бармен медлил, не зная, на что решиться. Действительно, ситуация складывалась непростая и, мягко выражаясь, диковатая. С одной стороны, в правилах нигде не записано, что в «Собачью радость» разрешается входить только в человеческом обличье, но это как бы подразумевалось само собой! Да и отставной бульдог Азорыч формально был прав, пропустив обоих в зал, поскольку на ошейнике Джерри болталась бляха, а поводок недвусмысленно указывал на то, что нагловатый тинэйджер пытается проникнуть в погребок отнюдь не самочинно, но в качестве протеже своего же собственного пса.
Бармен взял бокал, поднес его к сияющему кранику и снова засомневался. Но тут на помощь ему пришел тот самый волосатый гигант, что несколько минут назад поздравлял Ратмира со статьей. Медленно приблизившись к стойке, он подобно утесу воздвигся перед ожидающим пива щенком. Протянул окутанную рыжеватой шерстью лапищу - и «Собачий вальс» оборвался.
– Собакам сюда… нельзя… - тяжко, будто камни ворочая, известил великан, непонятно, впрочем, кого имея в виду.
– Тут… люди… обедают…
Подросток смерил громаду дерзким взглядом, прыснул.