После нас - хоть потом
Шрифт:
– Ой, хреново… - обессиленно выдохнул он наконец.
– Кому?
– теряя терпение, спросил Глеб.
Внезапно старый колдун Ефрем Нехорошев выпрямился и широко раскрыл мгновенно прояснившиеся глаза. Похмелья - как не бывало.
– Сядь!
– отрывисто повелел он.
Глеб поспешно опустился на табурет. Ефрем встал стремительно, без кряхтенья - и, присматриваясь, двинулся в обход заробевшего ученика.
– «Заземлили»?
– осипшим от ужаса голосом предположил тот.
– Похоже… - глуховато отозвался колдун, ощупывая какие-то
То есть даже не порча. «Заземляют», как правило, с помощью проклятия. Техника злодеяния примерно та же, но с одним существенным отличием: недоброжелатель замыкает жертву не на себя, а на какую-либо стихию. Чаще всего на землю. Энергия покидает тело несчастного мощным потоком, и что самое обидное - поди пойми, кому за это бить морду!
– Ну не тяни, не тяни!
– взмолился Глеб.
– На что замкнули?
Вопрос - далеко не праздный, хотя, какую стихию ни возьми, добычу она отпускает редко. В организм проникают её тонкие сущности, поэтому вслед за неудачами неминумо приходят болезни, как правило, смертельные и неизлечимые: от земли - онкология, от огня - гангрена, от воды - разжижение мозга, от воздуха - атипичная пневмония. Так что, строго говоря, хрен редьки не слаще.
Вместо ответа старый колдун насупился и принялся одеваться.
– Ты куда?
– всполошился Глеб.
– Пойду… учителя своего проведаю… - угрюмо отозвался Ефрем, влезая в ветхую шубейку из чебурашки.
– Может, что присоветует…
– Так он у тебя… Жив?
– Живёхонек…
– А чего пешком? Проще ж через астрал!
– Ты б ещё «по телефону» сказал… - ощетинился кудесник.
– Дело-то, чай, не шутейное…
Сердито ткнул клюкой - и в воздухе проявилось прозрачное мерцающее подобие извилистой пульсирующей кишки, один конец которой крепился под левым соском Глеба, а другой уходил сквозь стену к какой-то из четырёх стихий. «Пиявка».
– Только, слышь… - ворчливо предупредил старый чародей.
– Оборвать - даже и не пробуй… Хуже будет…
Вернулся Ефрем - ещё мрачнее, чем уходил. Выпростал плечико из шубейки, хотел выпростать другое, но взглянул на ученика - и не поверил своим скорбным глазам. Прозрачный фосфоресцирующий рукав «пиявки» был окольцован этакой орбиталью, дрожащим смутным облачком, в котором старый колдун, вникнув, угадал зыбкого от проворства барабашку, упоённо пытающегося поймать себя за пятку. Сама кишка пульсировала теперь без содроганий, вполсилы.
Шубейка из Чебурашки со вздохом осела на пол.
– Ну ты даёшь… - только и сумел вымолвить Ефрем. Отшвырнул клюку и, не разуваясь, кинулся осматривать диво. Приспособление поражало простотой: зациклившийся барабашка (он же, выражаясь научно, вечный двигатель первого рода), вращаясь, создавал поле, значительно замедляющее утечку энергии.
– Молодец… Ай, молодец… - всплёскивая руками, приговаривал старикан, однако заискивающие нотки в его голосе выдавали, что хитроумное устройство почти ничего не меняет в отчаянном положении ученика.
– Вот умелец! И догадался же…
– Да ладно тебе!
– прервал его восторги Глеб.
– Жить захочешь - ещё не то смастрячишь… Узнали, чья работа?
Увял колдун, погрустнел.
– Много там чего узнаешь!
– с досадой бросил он опускаясь на табурет.
– Проклятие - это тебе не порча. Кто угодно мог… по злобе…
– Никодим - мог?
– Да почему же нет! Тем более политик… Что-что уж проклинать…
– Значит, он, - приговорил Глеб и хмуро покосился на зыбкое кольцевое облачко.
– Слушай, а если ещё пару барабашек добавить?
Колдун покряхтел, виновато развёл ладони:
– Думаешь, сила назад пойдёт? Не пойдёт, Глебушка. Вытекать, понятно, будет помедленней, а назад не пойдёт, нет… - Помялся и добавил: - Опять же: уменьшишь напор - в тебя тут же тонкие сущности полезут. Сейчас-то им против течения приходится, а так…
– Что хоть за сущности-то?
– нервно сжимая и разжимая кулаки, осведомился Глеб.
– К какой меня вообще стихии «прицепили»?
Кудесник смущённо кашлянул.
– К народной, Глебушка…
– Какой?
– К народной, - с неловкостью, словно прощения прося, повторил колдун.
– Тут, видишь ли… Вообще-то считается, что стихий у нас четыре, а на самом деле пять…
Глеб недоверчиво покосился на учителя:
– А к какому народу? К нашему?
– Да к нашему, конечно, к баклужинскому… Всё, гад, рассчитал! Остальные-то четыре стихии в городе - слабенькие, травленные… в трубы загнанные, асфальтом крытые…
Глеб не слушал. Лицо у него было отрешённое и усталое: то ли сказывалась потеря сил, то ли тонкие народные сущности уже просачивались потихоньку в его душу.
Всю ночь, не прилёгши ни на минуту, провёл старый чародей у постели ученика. К утру вокруг призрачно мерцающей кишки стараниями Ефрема закрутилось три барабашки. И всё-таки жизненная сила слабыми толчками продолжала покидать тело Глеба.
Иногда казалось, что юноша уже не дышит.
Светало, когда он наконец открыл глаза и, уставившись незряче в потолок, проговорил, как в бреду:
– Систему пора менять…
– Да куда ещё менять, Глебушка?
– кривясь от жалости, отвечал ему безутешный колдун.
– Ты уж под этой пока полежи. Сам знаешь: больше трёх барабашек разом закручивать не след - пространство схлопнется…
Чело больного омрачилось.
– Я не про них, - сдавленно произнёс он.
– Я про Баклужино. Прогнила система…
Лицо его уже не принадлежало этому миру.
Внезапно вскинулся, нашарил одежду.
– Да куда ты? Лежи…
Но удержать порченого не удалось.
– Пошли!
– приказал Глеб, лихорадочно облачаясь в джинсы и куртку.
– Там митинг на площади…
Явно был не в себе человек. Впрочем, бывают моменты, когда в хвором пробуждаются собачьи инстинкты - и лучше ему в этом случае не перечить: сам себе травку найдёт…