После прочтения уничтожить
Шрифт:
Оптика антиглобалиста нигде не отказывает ему. Образующие центр османновские дома с пузатыми и глазастыми крышами это перевернутые вверх дном корабли, воплощенный афоризм Маркса о том, что всё стоит на голове и пора бы уже с этим что-то… Открытки с недостроенной Эйфелевой башней показывают, что не зная истории и устройства глобалистского проекта, его не получится перемонтировать. Платаны вокруг Сорбонны все ровесники майского восстания, точнее, его подавления. В 68-ом кон-бендиты тут прежние дерева порубили для баррикад. После «приведения в норму» де Голль бульвар заасфальтировал, чтоб нечего было выколупывать и метать, а подозрительный университет «расцентрализовал» по городу.
На набережной у Нотр-Дама, вместе с другими сувенирами, продаются сделанные на коленке за пару минут кривые и красивые плакаты красного мая. «Запрещено запрещать!», «Под мостовой трава!», «Дважды два уже не четыре!». Можно присвоить любой атрибут восстания, но не само восстание. Сколы обожествленной древесины внутри Нотр Дама — пример кубистской скульптуры, со времен Пикассо используемой радикалами для наглядной пропаганды. Поднявшись по могильным плитам в цветные соты Сент-Шапель, антиглобалист оказывается заперт на дне детского калейдоскопа и в глазах одни павлиньи хвосты. Но уже через минуту, привыкнув, ему ясно, что он окружен не просто радужным кислотным трипом, но всей мировой историей, о результатах которой он и приехал сюда подискутировать. Закрываешь глаза, но продолжаешь видеть тоже самое, потому что историю игнорировать нельзя. Продетый светом Авраам подписывает договор с Всевышним и наступает на вечно пылающую ханаанскую почву. Антиглобалист знает, как связано единобожие со способом производства и кто кем кому приходится в арабо-израильских разборках, отсюда
Антиглобалисты считают, что их «другой мир» рождается не где-то в единственно правильном месте, чтобы начать оттуда триумфальное шествие к окраинам, но возникает сразу в ста местах одновременно и движется отовсюду навстречу сам себе. Их парижский Форум выглядит так же: десятки выступлений, семинаров, воркшопов, концертов, кинопросмотров и уличных акций происходят сразу в пяти точках города.
Штаб радикальных профсоюзов СGТ — пролетарская крепость, откуда весь двадцатый век стартовали массовые забастовки и грозные марши трудящихся, зажат сейчас между мусульманскими магазинами и кебаб-салонами, так что прежде, чем войти, придется несколько раз отказаться от компаса, указывающего на Мекку, ковра, берегущего от сглаза, аппетитных сластей и ожерелья раковин с вырезанными кораническими строками. Внутри СGТ гудящий улей: ходят по рукам анонсы завтрашних акций и подрывные ксероксные листки с взъерошенной черной кошкой (символ несанкционированной стачки), деловито перекликаются активисты, не вылезающие из политического интернета, панки пьют кофе на полу, а листовки пишутся на шатких столах. Тут принято понимающе улыбаться, даже если ты не знаешь языка, и вскидывать кулак над головой. K СGT примыкает клуб «Металос», где Интернет доступен уже для всех сопротивленцев и шаркает винилом ди-джей, национальности которого не видно из-за дрэдов и наушников. Лапа каннабиса с серпом и молотом украшает потолок. Происходят братания: никому не известная голландская активистка зовет всех раскуриваться в Амстердам и обещает устроить всех в тамошнем сквоте. В зале с багровыми стенами люди, будто специально причесанные и нарядившиеся для съемок очередных «звездных войн», обсуждают, как самому сделать революционное видео и даже революционное телевидение. Только здесь, на экране, можно увидеть, как полицейский стреляет из машины в толпу и что осталось от помогавшей партизанам мексиканской деревни. Особенно внимательно это всё впитывают двое русских из «индивидео» — Потапова и Лобан, (очень надеюсь, что известные читателю по их фильмам «Пыль» и «Случай с пацаном»), с пониманием кивают на фразу: «Мы должны уйти от дурацкого стёба. Когда марихуана просто заменяет в рекламе стиральный порошок это не есть альтернатива рекламе».
Стебалово — одна из главных антиглобалистких проблем, о которых тут спорят. Сожжение гигантского идолища капитализма у Гранд Халле тоже, в общем, на большее не тянет и выглядит не революционнее, чем какие-нибудь «проводы зимы» в лужковской Москве. Пылает этакая раздутая рогатая дылда со знаком радиации, Голливуда и большой восьмерки, а вокруг пляшут под «зажигательные латинские ритмы» несколько тысяч обкуренных студентов. Внутри Гранд Халле раскинулась мелкая революционная торговля: в этом сезоне лучше всего идут майки со стилизованными под корпоративный шрифт лозунгами: «Class War», написанное как «Carlsberg», «Anti–Capitalism» как «Coca-Cola» и такое прочее, значки с Мао и часы с батькой Маркосом, экологически безвредная пища, кассеты с уличным махачем в разных частях света под протестный хардкор. Книги конечно же: «Экспрессионизм и немецкая революция», Тарик Али, речи Кастро, письма Маркоса, документы ЭТА и ИРА, самая смачная новина: «Революционный ислам» — исповедь опытного бомбиста Карлоса Шакала, написанная в тюрьме. Курдские женщины кормят всех за бесценок национальной едой. Повсюду попадаются феминистские бабки, как ёлки, в феньках. На их секции делегатка от Чечни рассказывает по-английски, что за полтора века кавказской войны население региона уменьшилось наполовину и сейчас там кавказцев меньше, чем было в начале российской колонизации. В это верится. Дальше она рассказывает, что чеченская женщина не знала никакого угнетения, пока не пришли колонизаторы. В это как-то сразу поверить не удается и идешь на ретроспективу Кена Лоуча. По дороге с тобой знакомятся жизнерадостные сеульские хакеры из «Электронного театра против спокойствия» и рассказывают, как они атаковали сервер Всемирной Торговой Организации, какой классный парень бразильский президент товарищ Лулу, потому что переводит всю страну с «Майкрософт» на «Линукс», какой еще лучше финский парень Линнус Торвальдс, придумавший этот самый «Линукс», чтобы поскорее наступил электронный коммунизм, и какой совсем лучше некуда Пека Химманен, этот самый электронный коммунизм теоретически описавший в «Хакерской этике»… Выпив банку «Мекка-колы» (в отличие от «Коки» этот «жидкий щербет» антиглобалисту пить не зазорно, так как арабская корпорация активно финансирует палестинскую борьбу) промахиваешься мимо Лоуча, но зато оказываешься у латиносов, празднующих победу на выборах алькольда Боготы своего брата-левака и пролетариста. «Я его знаю, как себя» — чуть не плачет седой колумбиец со значком Троцкого на груди — «он не из интеллигентов и не из буржуев, я вместе с ним чемоданы на продажу делал». Потом он же делает доклад о том, как и почему министры десяти стран отказались на конференции в Канкуне от условий вступления в ВТО, слово в слово повторив все антиглобалистские, давно напечатанные в «Монд Дипломатик» претензии к этой буржуйской конторе. От латиносов стараешься успеть туда, где учат барабанить, плести дрэды и пробивать шеренгу полиции, но встреваешь в филологическую дискуссию: в последней версии академического словаря Вебстера появилось новое слово «mcjob», обозначающее безмазовую работу и происходящее, понятное дело, от Мака Дональдса. Желтый клоун подает на честных филологов в суд, считая это намеренной антирекламой. В этот момент все снимаются слушать только что прилетевшего из Италии Тони Негри. Это его первое выступление после семи лет римской тюрьмы, где профессор и депутат парламента мотал срок за свою связь с «Красными Бригадами». Негри выступает в отдельном павильоне, но народу собирается столько, что в последний момент он решает перенести всё на улицу. Его голос оглушает, он раскачивается у микрофона как боксер, его пытаются громко переводить, хотя и сам он не может выбрать, на итальянском говорить или на французском. Никто, впрочем, особо не вслушивается в текст, многие поднимают над головой диктофоны, чтобы разобраться потом. Что-то про рабочий класс, к которому мы все относимся и которого, благодаря медиа, как бы и нет, о мировой Империи, её единстве и нашей «множественности», против которой она ничего не сумеет сделать, о межимпериалистических противоречиях, выразившихся в разной реакции элит на войну в Ираке и появлении второй мировой валюты, о глобализации, которая стала политическим успехом наших классовых врагов, но обернулась экономическим провалом, о новых рабах и новых рабовладельцах, … Это не так важно. Важен сам эффект рок-концерта, которого добивается оратор. Понимаешь, почему эти самые «красные бригады» слушали его в 1980-ых, как пророка. Так и не попав, куда собирался, но зато, попав в десять других важнейших мест, едешь на окраину в школьный спортзал, где спит на полу в спальниках русская делегация. И, засыпая под храп двух профессоров, социолога и экономиста, думаешь детскую мысль: настоящее будущее таким и должно быть: интенсивным и непредсказуемым, а горький труд пускай забирают себе машины.
Кульминация, финал-апофеоз и оргазм Форума это общая демонстрация. Она похожа на здешний фонтан Стравинского: всё непредсказуемо движется, шумит и блистает эклектикой, как танцующая баррикада. Двести тысяч человек под самыми немыслимыми флагами собираются на
Отбывая небом назад с Форума, перелистывая ворох партизанских листков, подрывных инструкций, крамольных постеров и крайних книг, антиглобалисту кажется, что для будущего всё решено и готово, вот только нет пресловутой «объективной ситуации». В иллюминаторе он видит город, светящийся внизу как китайский иероглиф «кризис», т.е. слово «опасность», стоящее над словом «возможность».
Глава тринадцатая:
Как я всё рекламировал
Несколько лет я был согласен с покойником Адорно и вообще с франкфуртскими марксистами: сегодня только искусство, отвязанное от так называемой «актуальности», «доступности» и прочего «формата», не будет чьей-то рекламой и останется территорией свободы. Но в этой блядской капиталистической действительности, созданной специально для того, чтобы нам было что ненавидеть, приходится продавать часть своего времени, чтобы иметь время на искусство. До недавних пор у меня это время выкраивалось, потому что я постоянно что-нибудь рекламировал.
Пока у меня были политические надежды, я рекламировал своих приятелей лево-радикалов. Писал про них в разных «комсомолках», а так же в «общих» и «новых ежедневных» газетах, а так как писать часто было решительно не про что, я привык выдумывать происшествия, людей, организации и их съезды, существование которых меня бы устроило больше, нежели то, что я ежедневно наблюдал. Кое-какой рекламной деятельностью я занимался и в самом движении. Я выдумывал сжигать всяких картонных буржуев в красных пиджаках, что, помнится, бесконечно показывали «До 16 и старше». Напечатал серию футболок с лозунгом «Eat The Rich!» на «веселом Роджере», где над костями вместо черепа, то есть вместо Роджера, контрастный портрет Ленина. Идеолог украинского «политического дзена» Дмитро Корчинский немедленно использовал этот мой рисунок уже на майках своего «братства», заменив английский лозунг местным: Усих паразитив ждёт беда!. Один раз (каюсь, за деньги!) я даже устроил на Пушкинской площади во время выборов рекламную акцию: «Поколение РЕЙВ выбирает КПРФ!», которая обеспечила моим друзьям-анархистам неделю безбедной жизни. После опыта рекламы такого инфантильного и беспонтового дела, как левизна середины 1990-ых я мог рекламировать, наверное, что и кого угодно, вопрос лишь в готовности. В лимоновской газете я изложил главные рекламные приёмы партийного активиста в виде лекций-инструкций, ну и выдумывал что-нибудь запоминающееся, вроде: «Делай историю вместе с нами!», «Мы — это вы!» или «Сядут в Риге наши МИГи!».
Уже заканчивая институт, я заметил, что людей называют экстремистами по двум очень разным причинам: либо это неудачники, которым не светит карьера, либо наоборот: оверквалификейшн, слишком насыщенные существа, для которых карьера была бы слабоватым оправданием жизни. Большинство экстремистов неоправданно относит себя ко второму виду, объективно принадлежа к первому. Не делая резких движений, я ни к кому себя не относил, надеясь, что это выяснится само. Случай подвернулся: один мой во всех отношениях могущественный знакомый предложил попробоваться в качестве «аналитика-стилиста» в серьезном российском холдинге со слегка мафиозным имиджем. Это был вполне подходящий тест.
Я был единственным в этом огромном офисе, кто к возмущению охраны и недоумению коллег ходил в кедах и футболке. Иногда на футболке был тот самый Ленин с костями и приглашение к столу. По тому же адресу находился офис МТV, поэтому первое время мне все говорили, что я, наверное, ошибся дверью. Я так же был единственным, кому искренне нравился наш босс, благотворительную и меценатскую деятельность которого я всячески рекламировал. Остальные тихо ненавидели его, как и полагается холопам. Нравился он мне не тем, что спонсировал детские дома и хоккейные команды, проплачивал драгоценные побрякушки Патриарха, заграничную операцию Марка Захарова на сердце, иконописные артели на владимирщине и избирательные компании на орловщине. Он нравился мне своей подкупающей непосредственностью, вытекающей из непростой судьбы: немало отмотал за «экономические преступления» и целый год зависал под домашним арестом в Майями, как «русская мафия».
Типичный пример: я пишу «его» новое интервью, как правило, он в «свои» интервью не вчитывался, но редакция возвращает текст пресс-секретарю с ответом: напечатать можно, но за другие деньги. — Мне нужно за эти деньги — спокойно говорит босс. — Но у них редактор не согласен — испуганно блеет пресс-секретарь, пидорливый старец, работавший раньше у Довганя. — Тогда почему ты не пробил ему башку пепельницей, чтобы он стал согласен? — вплотную прислоняется босс к старцу. — Посадят ведь — невинно заводит пресс-секретарь глаза к потолку. — Ты не должен бояться, что тебя посадят — голосом питона Каа поясняет босс — ты должен бояться только меня!