После России
Шрифт:
– И ещё. Буквально вот полчаса назад были получены все подтверждения, и я могу объявить: послезавтра у нас, в Екатеринбурге, во Дворце Республики пройдет чрезвычайное совещание глав государств и правительств стран Рижского договора. Не всех, а, так сказать, восточного блока… Остальные встречаются в Петербурге. На повестке дня - активная мобилизация всех ресурсов. Мы должны приложить максимум сил для разъяснения населению необходимости вооруженного сопротивления мятежникам, в том числе и на территориях других государств! Иллюзия демилитаризации построссийского пространства рухнула!
Трепаков с язвительным интересом посмотрел на Касимова, а потом на Овчинникова. Теоретизирование Водянкина на темы внешней политики в другой ситуации было бы откровенно неуместным. Касимов между тем изображал лицом крайнюю вовлечённость в ситуацию, хотя было ясно, что рассуждение о международных делах их уст Водянкина его смутило, особенно - контакты с официальными лицами Поморского правительства через голову МИДа. Овчинников удовлетворенно кивал, рассеяно улыбаясь.
«Тряпка! Докиваешься ты со своим Пашкой!», - с ненавистью подумал Трепаков.
Жесточайший кризис, кровавое столкновение, революция и мятеж - это всегда переворот в элите. Трепаков вдруг ясно понял, что дальнейший рост напряжённости смоет не только его, но и Овчинникова, и Полухина и ещё многих других - всех тех, кто последние годы прекрасно себя чувствовал в тихом болоте пост-России и истово верил в нерушимость реальности, подпираемой какими-то там подписанными в Риге бумажками. Но пришла война, время выбирать и отвечать за свой выбор: победа Пирогова стала бы для многих трагедией, но от неё всё-таки можно было бы успеть убежать к припрятанным в банках Астаны сбережениям, а вот от вдруг оказавшегося таким возможным триумфа новой генерации политиков скрыться будет куда труднее. Трепаков совершенно чётко осознавал, что такие как Водянкин не станут церемониться, и после неизбежного подавления пироговского мятежа (которому Роман Геннадьевич вдруг стал искренне желать удачи) создадут новый мир, в котором ничего не останется ни от России, ни от всего этого балагана, называемого Рижской системой.
Заседания правительства закончилось и Трепаков, торопясь и боясь, побежал в свой кабинет. Уходящие минуты гулко отдавались неприятным стуком в висках. Он снова думал о своем будущем и вновь приходил к выводу: чем бы не кончилась вся эта заваруха с Пироговым, на глазах возникала совершенно новая реальность и ему, Роману Трепакову, в ней не было места.
7. Вечерний досуг
…Завершить еженедельный аналитический обзор для «Eurasian Review» так и не удалось, вдохновение улетучилось и стало тоскливо. «Кому всё это сейчас нужно? Пока допишу его, уже и обозревать нечего будет», - в такие моменты Сева Осинцев обычно заходил в одну из компьютерных сетей и ввязывался в какую-нибудь бурную дискуссию, коротая таким образом остаток рабочего времени.
С его служебного коммуникатора можно было зайти во все существующие мировые и локальные системы - хоть в полумёртвый Internet, хоть во Freenet, хоть в Eurasnet, хоть в Chinenet или новомодный Transys.
Промосковским пользователям были доступны только два последних варианта, но и это фактически сводило всю информационную блокаду на нет.
На промосковских сайтах публика упражнялась в угрозах и проклятьях «предателям». На сайте Информационного Канала «Великая Русь», официального рупора нового московского режима, шла ожесточённая полемика.
Самой новой была тема: «Готовьтесь, братья-уральцы, час освобождения близок!». Так называлось зачитанное вчера по московскому телевидению пироговским министром информации Бурматовым обращение Русского Народного Собора, новой московской «партии власти». Московское телевидение фактически вещало только в компьютерных сетях, где Сева его и смотрел иногда, для интереса и по долгу службы (Тот же Водянкин требовал, чтоб ответственные сотрудники идеологического фронта были в курсе московской пропаганды), увидеть же его картинку на обычном коммуникаторе или телеприёмнике было невозможно. Как только «Останкино» было взято сторонниками Пирогова и под грохот вышибаемой двери лицо канала «Московия-ТВ», лощённый журналист Клим Салбазов успел прокричать последние призывы «сохранять спокойствие и выдержку, выполнять распоряжения Администрации ООН (Салбазов, очевидно, только потом узнал, что глава ооновской Администрации Москвы, отставной португальский генерал Франсишку д’Оливейра, покинул город за несколько часов до того) правительства Города Москвы, всемерно оказывать содействия Московской Гражданской Самообороне», была задействована американо-европейская система тотального подавления телесигнала, которая сделала невозможным любое открытое вещание из Москвы или любого другого города пироговской «России». Мало того, что московскую картинку не видели не только за пределами «России», но и в её границах, так по всем каналам на территорию, контролируемую новым московским правительством принудительно транслировались только «нужные» каналы: «Голос Америки», «Евроньюс», «ТВ-Свобода», «Всесвiтное Украiньское Телебаченье» и официозные каналы Санкт-Петербурга, Балтийской, Уральской, Сибирской Народной и Дальневосточной республик, а также официальный канал Байкальской Федерации. Кроме того, был ещё и так называемый «диверсионный» канал, который периодически возникал в эфире и призван был изображать собственно «российское» телевидение, якобы вещающее от имени московского правительства. Обычно там выступали какие-то обезьяноподобные существа, зачитывавшие приказы о казнях и конфискациях, а также демонстрировали «документальные» кадры массовых убийств и изнасилований. Так вот новости московского правительства можно было узнать только в компьютерных сетях, да и то, если знать нужные места. В общем-то, информационная блокада была достаточно организованной, хоть и не безупречной. Впрочем, всё это было сущей ерундой, умельцев везде хватало, так или иначе, каждый чих из Москвы мгновенно разносился по всем сетям. Это, конечно, бесило.
Сева вздохнул и продолжил чтение дискуссию. «Обломаете вы зубы об уральский хребет, проклятые москали!», - нудел некто «Уральский патриот». «Подожди, чмо, доберёмся и до тебя, ты за каждую букву тут ответишь, козлина!», - парировал «Русич». «Командарм Дробаков - смерть уральских мудаков!», - дразнился «Stalin». «Никакого конструктива!», - подумал Сева. «Мы же один народ, одна нация, как мы докатились до такого развала? Неужели вы там у себя на Урале не видите, что вами манипулируют америкосы, китайцы и жиды?», - прочитал он очередную запись, озаглавленную: «Нам нужна единая Россия!». К горлу подступила досада и он вошёл на форум как «Рассудительный»: «Послушайте, вы, освободители!», - застучал он по клавишам, стремительно свирепея - «Вы что, думаете мы тут только и ждём, пока вы придёте? Ночей не спим, дрочим на вашего мента рязанского? Нихуя подобного, поняли?! Нафиг вы нам тут не нужны, москали проклятые! Только суньтесь - огребете звездюлей по полной! Будем гнать вас до самой Москвы и дальше!». Он хотел ещё что-нибудь добавить, но настроение изменилось. Даже хотел ничего не сохранять, но потом махнул рукой и нажал ввод. Почему он вообще участвует в этих идиотских перепалках? В чём их смысл? Почему он ненавидит незнакомых ему русских ребят, которые пишут всё это из Москвы, Рязани, Твери или Владимира? Почему они ненавидят его? В конце концов, он даже не помнил той России, вокруг которой ломалось столько копий.
…Так случилось, что отца своего Сева совершенно не помнил: его мать была чрезвычайно шустрой девушкой и как-то между делом оказалась «в интересном положении». Уж по какой причине она сохранила ребёнка - осталось тайной. Тем не менее, оправившись от родов и пристроив Севу у бабушки, она продолжила вести прежний образ жизни и в итоге оказалась женой одного местного олигарха средних размеров. В браке она родила ещё двоих детей. Сначала они переехали жить в Москву, а потом, перед самым кризисом - в Америку, где с тех пор и проживали. Сева сначала рос с бабушкой, а после её смерти остался один. Мать изредка ему звонила и иногда даже присылала немного денег, на чём их контакты и исчерпывались. Политикой он стал заниматься года три назад, забросив университет. Причин тому было две - финансовые трудности и общая бессмысленность пребывания в студенческом звании. Изучал он историю Рима, и в какой-то момент решил, что изучать историю каких-то давно вымерших народов, игнорируя происходящее вокруг - занятие глупое и неблагодарное. С такими мыслями он и попал в политическую журналистику - желал описывать историю современности.
Современность оказалась мелкой и суетливой. Тем не менее, он быстро сделал хорошую карьеру. В отличии от своих более зрелых коллег, он совершено не помнил Федерацию и потому писал об уральской политике без туманных аллюзий и полунамёков, воспринимая действующих лиц такими, какими они ему были представлены.
Конечно, будь он чуть постарше, он бы зафиксировал, как в какой-то момент рухнул мир, в котором он родился. Но в те годы на глазах меняющаяся реальность его совершенно не занимала. Его бабушка была учителем истории в средней школе, и по привычке, она больше интересовалась далёким прошлым.
Поэтому для Севы новый учебник по курсу современной истории Урала казался просто новым, потому что старого он не проходил никогда и даже в глаза не видел. И когда, во время летних каникул, он отрабатывал трудовую практику и грузил в самосвал старые учебники, ему даже не пришло в голову оставить один на память. А зря! Его коллега и сверстник Валера Горячев сохранил один и когда уже интересующийся политикой Сева листал его, он, конечно, был изумлён. Вопреки тому, что говорили в школе и по телепанелям, ничего страшного и ужасного в существовании России как бы и не было. Потом он как-то читал газеты последних предкризисных месяцев и даже лет. Ничего! Никаких даже предчувствий! Жила страна, жила-жила, а потом умерла. Осталась только на старых картах. Да и то! В старых энциклопедиях и атласах, которые ему попадались в букинистических магазинах и на развалах, где нищие пенсионеры пытались продать свои ставшие ненужными «богатства» чаще можно было обнаружить СССР. А Россия… Она как-то потерялась, будто и не было её никогда. Точнее была когда-то очень давно, при царях. Потом долго-долго был великий и уже почти полузабытый СССР, а потом мелькнула какая-то невнятная, странная, постоянно меняющаяся и, казалось, стыдящаяся самой себя, Россия.