После России
Шрифт:
Силясь расширить свои познания о недалёком прошлом, Сева при случае не упускал возможность почитать какую-нибудь старую советскую или российскую книгу, пытаясь её понять. Честно сказать, временами это было довольно неловкое и непривычное занятие: пожелтевшие страницы, покрытые цветастым многословием ещё можно было вынести, но вот душевные терзания и проблемы персонажей из советского прошлого были временами непонятнее, чем самые забористые пассажи мистической прозы современных вьетнамских писателей.
С российской предкризисной прозой было проще, но некоторые бытовые детали и ходы мысли откровенно озадачивали. Особенно загадочным казался Пелевин: стоило автору уйти от метафизических рассуждений, как Сева уже не мог понять, на что он намекал и что хотел сказать. Иногда он просто впадал в отчаяние. Пелевина, между прочим, Севе подсунул
Этот самый Юрий Павлович обычно представлялся «жертвой путинского режима». Свой статус он аргументировал общей нищетой и двумя несчастными детьми, которых он со своей покойной супружницей Вероникой родили в угаре обещанных Путиным «материнских» денег. На момент начала раздачи денег у них уже была старшая девочка Оля, но супруги решили получить обещанное и зачали ещё и Петечку. Естественно, никаких денег на руки они так и не получили: пока истекали положенные три года, ни Путина, ни тех, кто был бы готов отвечать за данные некогда обещания, на горизонте уже не было. Сам Юрий Павлович работал в некоей конторе клерком, как и его супруга. С началом кризиса экономики они разом остались без работы, и, как скоро выяснилось, без всего. За несколько лет они безобразно обнищали и начали попивать. Вероника тяжелее мужа пережила утрату всех перспектив и ориентиров в жизни, даже слегка повредилась умом. Сева застал её уже в тяжёлом состоянии, спившуюся и несчастную. Юрий же Павлович находил себе какие-то случайные приработки, периодически демонстрируя соседям атавизмы отцовских чувств к детям. Впрочем, дети давно уже жили своей тяжёлой и страшной жизнью: Оля работала проституткой, и были все основания полагать, что и брат её промышляет примерно тем же. Сева старался не думать про ужасы и для успокоения совести иногда давал соседу денег. Юрий Павлович чувствовал себя обязанным как-то отблагодарить соседа, и не мог придумать ничего лучше, чем навещать Севу. Обычно эти визиты сводились к пространным беседам на тему: «просрали сволочи Россию, и как теперь жить - не понятно». Иногда приносил какие-то книги, оставшиеся со времён офисной карьеры. Именно так в руках Севы оказался вышеупомянутый Пелевин. Сева внимательно изучил разрекламированную книгу, мучительно пытаясь найти там что-то о той России, но кроме неясных намёков и непонятных шуток ничего про Россию не находил, ну разве что запала ему в душу фраза про то, что «заговор против России несомненно существует, и в нём участвует всё взрослое население». Другие докризисные книги, вроде «легендарной» Робски, повергали в уныние: эта самая Робски вообще казалось чем-то неуместным - страна стояла на пороге жесточайшего кризиса, а огромными тиражами выходили удивительные по своей бездумности и банальности невесёлые похождения бесящихся с жиру тёток.
Но на самом деле, литература увлекала его не сильно, и он всё больше предпочитал изучать доступные общественно-политические документы. Удивительное открытие ждало его сразу после решения поискать какие-нибудь политические книги. При всех многомиллионных тиражах идеологических книг, найти в свободном доступе материалы советских съездов или что-то из жизни Федерации было невозможно. Впрочем, среди литературной макулатуры, на почётном месте у Севы стояли настоящие раритеты: «Материалы XXV съезда КПСС», красиво изданный сборник статей «Мы вместе должны сделать Россию единой, сильной…» без года издания и программа «Российской Партии Социального Прогресса и Реформ», которая вроде как толи участвовала в каких-то выборах, толи просто собиралась это сделать. Кроме красиво изданной программы ничего про эту партию найти не удалось, и даже опрошенные современники бурной жизни Российской Федерации ничего вспомнить про РПСПР не смогли. Материалы съезда КПСС хорошо смотрелись только на полке, где их красный коленкоровый переплёт бросался в глаза. Содержание же книги с окружающей реальностью никак не состыковывалось, будто прошло не несколько десятилетий, а века и геологические эпохи: географические и экономические категории, которыми смело оперировал в своём докладе Л.И.Брежнев устарели безнадёжно. Программа РПСПР вообще содержала в себе все возможные социальные обещания, и была невыразима тускла. Севе даже подумалось, что поменяв слово «Российская» на слово «Уральская», программу можно было бы пустить в оборот, если республике понадобится новая партия.
Последняя же книга, синеобложечная «Мы вместе…» более всего поразила Севу. В одно хмурое похмельное утро именно она стала своеобразным открытием России для Севы.
Он проснулся в квартире, где жила его тогдашняя любовница, энергичная 30-летняя редакторша отдела новостей и от скуки начал ковыряться в библиотеке, оставшейся от уехавших куда-то далеко хозяев. Судя по дарственным надписям на книгах и многочисленным подарочным фотоальбомам, бывший хозяин при Федерации был влиятельным человеком, депутатом или крупным чиновником (впрочем, и квартира хранила следы былого величия, уже изрядно потускневшего). Так вот среди всяких видовых альбомов и книг о различных городах России, он обнаружил пластиковый портфель с надписью «Единая Россия». Внутри лежала вышеупомянутая книжка, блокнот, ручки и календари с портретами неизвестных Севе людей. Судя по всему, на каком-то мероприятии хозяину квартиры выдали этот сувенирный портфель, и он, даже не открыв его, закинул в шкаф. Сева заинтересовался книжкой и начал читать.
Больше всего его поразило какое-то совершенно слоновье убеждение неизвестного автора в том, что Россия и её единство - это какие-то само собой разумеющиеся вещи. Ощущения можно было сравнить с ощущением жителя пустыни, которому в руки попала рекламная брошюра торговцев фонтанами. Сева ещё больше был шокирован датой выхода брошюры. Выходило, что она была написана и выпущена примерно за пару лет до кризиса. Короче говоря, брошюры Сева изъял для коллекции, и с тех самых пор начал аккуратно интересоваться предкризисным временем. Многие вещи стали понятнее, но далеко не все.
Вчитываясь в пространные рассуждения об «особом пути России», «выполнении национальных проектов», и «укреплении вертикали власти», Сева всё время думал - ну неужели же ничего вокруг не настораживало неизвестных авторов статей? Неужели они не видели вокруг себя совсем скорого крушения России? Да и что вообще было для автора эта самая Россия? Никаких ответов на этот животрепещущий вопрос в книге не давалось. За трескучим многословием возникал странный образ страны-лозунга - не земли, ни народа, ни нации, а именно лозунга. «Россия - то! Россия - сё! Россия - туда! Россия - сюда!» Но практический смысл всего этого оставался неясным.
Если бы автор дал простой и внятный ответ на вопрос - для чего нужна Россия миллионам её жителей, это, возможно, наполнило бы книгу неким смыслом. Но в том-то и беда, что этим роковым и главным вопросом автор совершенно не интересовался. Всё велеречивое рассуждение велось именно с той позиции, что Россия - это объективная данность и она сама собой разумеется как абсолютная ценность и безусловная реальность, как небо и солнце.
Короче говоря, судя по текстам начала века, тогдашняя реальность совершенно не предполагала сценария стремительного развала России, а грозные филиппики в адрес «неконструктивной оппозиции» выглядели какой-то ритуальной бранью. Да и где была вся эта оппозиция в судьбоносные дни Кризиса? Там же, где и исчезнувшая в миг «многомиллионная центристская партия патриотов России».
Настольные часы с голографическим видом Владивостока пробили шесть, Сева отключился от сети и вышел из кабинета, на ходу одевая пиджак. На банкет его не пригласили, а потому он поехал на альтернативную вечеринку в модный клуб со ставшим провокационным названием «Mo’s Cow». Там должны были собраться все остальные молодые и энергичные кадры Уральской республики, в силу скромных должностей не приглашённые на официальное празднование Дня конституции в ресторан «Порто-Франко».
8. Mo’s Cow
В баре было пусто, поэтому Сева сел за любимый столик в углу и заказал ужин. Клуб этот открыл некий мутный американец-экспат, которого и звали Мо. На самом деле его звали Моузес Винт и был он дёрганным и татуированным верзилой двухметрового роста. История его появления в Екатеринбурге была туманной, и разные рассказчики рассказывали её по-разному.
Говорили, что Мо изначально жил во Владивостоке, где у него был бар, который тоже назывался «Мо’s Cow». И с кем-то он там повздорил, что-то с его баром случилось и он переехал на Запад. По другой версии, более романтичной, но вполне реалистичной, в каком-то кабаке он познакомился с уральской девицей, которая танцевала стриптиз. И вроде как именно с ней он и приехал в Екатеринбург.