После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Ободовская Ирина Михайловна

«Сульц, Верхний Рейн, 19 июня 1838 г.)

Сударь,

При заключении брака вашей сестры Катрин с Жоржем, соблаговолите вспомнить, вы взяли на себя обязательство по отношению к ней, ее мужу и ко мне — обеспечить ей еже­годный пенсион в пять тысяч рублей ассигнациями. Этот пенсион регулярно вами выплачивался Катрин в январе, феврале и марте 1837 года; с этого времени ваш поверен­ный в делах в Петербурге уплатил господам Штиглиц и К°: 30 апреля 1837 г. 415 рублей и пятого августа того же года 1661 руб. 60 коп. С тех пор всякие платежи прекратились. Следовательно, я получил на счет Катрин 2076 рублей 60 коп., тогда как мне причитается за 15 месяцев ее пенсиона, начиная с 1 апреля 1837 года до июня сего года включитель­но, 6250 рублей. Из этой суммы надо вычесть 2076 руб. 60 коп., которые уплатил

г-н Носов; следовательно вы должны мне 4173 р. 40 коп.

В оправдание того требования, с которым я к вам обра­щаюсь сейчас относительно выплаты мне этой суммы, рав­но как я надеюсь, что в будущем вы будете так любезны упол­номочить господина Носова регулярно выплачивать Кат­рин ее пенсион, я вынужден обратить ваше внимание, су­дарь, на то, что я с своей стороны не ограничиваюсь регу­лярной выплатой пенсиона вашей сестре, но что я всеми имеющимися в моем распоряжении средствами стараюсь предупреждать все ее желания. Ее дом здесь так же удобен и так же хорошо обставлен, как и в Петербурге; у нее есть свой экипаж, верховая лошадь и т. д. Недавно я ей предоста­вил возможность совершить крайне дорогостоящее путеше­ствие в Париж, и мне хотелось бы верить, что когда она бу­дет писать вам, она засвидетельствует свое полное и совер­шенное удовлетворение.

Благоволите рассудить, с другой стороны, каково бремя моих расходов: Катрин теперь мать, и это обстоятельство требует новых и значительно больших расходов; следова­тельно, я вынужден быть как нельзя более аккуратным в вы­даче денег, чтобы удовлетворить потребности нашего се­мейства.

Я полагаю, бесполезно, сударь, далее настаивать на этом вопросе, я знаю, что адресуюсь к честному человеку, а также к брату, который всегда изъявлял искреннюю привязан­ность к сестре. Достаточно будет поэтому, что я изложил в нескольких словах мое положение в отношении вашей сест­ры, чтобы вы поспешили пойти навстречу моему законному требованию.

Именно с этой надеждой имею честь заверить вас в моем высоком уважении и совершенном почтении, ваш нижай­ший и покорнейший слуга

Б. де Геккерн».

«Париж, 2 января 1840

Приехав в Париж по делам, я пользуюсь этой возможно­стью, так как она вряд ли представилась бы мне в Сульце, чтобы написать вам без ведома Катрин и ее мужа и чтобы поставить вас в известность о тех затруднениях, которые до сих пор мне удавалось скрывать от наших детей, но не удаст­ся в дальнейшем, если вы не придете мне на помощь. Одна­ко чисто отеческая привязанность, которую вы всегда питали к нашей славной Катрин, является мне порукой, что вы сделаете все зависящее от вас, чтобы не причинить ей горя, которое она испытала бы, узнав правду, в особенности те­перь, когда она готовится стать матерью в третий раз. Мне очень нелегко быть вынужденным сделать этот шаг, обра­щаясь к вам, сударь, и если бы я не ценил по достоинству родственные чувства, доказательства которых Катрин не раз имела с вашей стороны, и в особенности если бы мною не руководило настойчивое желание избавить вашу сестру и ее мужа от всего, что могло бы им причинить малейшее огорчение, желание, которое, я совершенно уверен, вы со мной разделите, я, конечно, постарался бы избегнуть необ­ходимости вам докучать.

Со времени моего отъезда из Санкт-Петербурга собы­тия, происшедшие в моей стране, и обстоятельства, в силу которых мое правительство было вынуждено намного со­кратить количество своих чиновников, не дали ему возмож­ности предоставить мне место. Таким образом, я вынужден был ограничиться только своими личными доходами, к ним я присовокупил 5000 рублей, которые вы обязались ежегод­но выплачивать вашей сестре. Этого было достаточно, что­бы обеспечить скромную, правда, но приличную жизнь Кат­рин и ее мужу, и Бог свидетель, что не было такой жертвы, которую бы я не принес, чтобы окружить моих приемных детей всем, что могло бы сделать их жизнь спокойной и приятной. Однако мне приходилось самым неукоснительным образом вести свои расчеты, и в особенности было не­обходимо, чтобы никакая недостача денег не нарушала мо­их планов. Но случилось обратное. Семья увеличилась, ро­дились двое детей, и скоро появится третий, соответствен­но, увеличились мои расходы, тогда как вы оказались не в состоянии прислать Катрин условленную сумму. Я вошел в долги, срок погашения которых приближается и, признаюсь вам, у меня нет никаких возможностей их погасить. При таком трудном

стечении обстоятельств, и опасаясь в особенности, как я вам сказал выше, сделать свидетелями моих затруднений тех, кто нам так дорог, я не поколебался воззвать к вашей дружбе, будучи совершенно уверен, что мой призыв будет услышан и что вы поймете мое положе­ние.

За 1838 год остались невыплаченными 4000 рублей, так­же за истекший год — полностью 5000 рублей; этой суммы мне хватило бы, чтобы уплатить долги. Благоволите, следо­вательно, сударь, сделать все от вас зависящее, чтобы мне ее вручили. Я не требую процентов и буду счастлив, и я бы даже сказал — признателен, если, идя навстречу моему жела­нию, вы избавите меня от моих треволнений.

В случае, если, вопреки тому, что я ожидаю, вам будет абсолютно невозможно собрать всю сумму полностью, я осмеливаюсь рассчитывать на все ваше старание прислать мне большую часть, а остальное как только вам представит­ся к тому возможность. Прошу извинить мою настойчи­вость, но вы найдете ее обоснованной, учитывая срочность дела.

Будьте добры ответить мне в Париж в адрес г-на С. Дюфура № 1а, улица Вермейль, чтобы ваша сестра и не подо­зревала о вашем письме, что неизбежно случилось бы, если бы вы адресовали ваш ответ в Сульц.

Примите, сударь, выражение моих самых дружеских и преданных чувств.

Б. де Геккерн».

«Сульц, Верхний Рейн, 7 апреля 1840 г.

Сударь.

Спешу, любезный друг, сообщить вам о благополучном разрешении Катрин; к несчастью, это опять девочка, но крепкая и хорошо сложенная. Надо надеяться, что в четвер­тый раз ваша сестра подарит, наконец, своему мужу мальчи­ка. Последний написал бы вам сам, но он не отходит от своей жены, и я попросил доставить мне удовольствие вам написать, чтобы поблагодарить вас за письмо, которое вы мне прислали в Париж, оно вселило в меня уверенность в вашем дружеском расположении к нам троим, и я настолько рассчитываю на выполнение ваших обещаний, что решил хранить молчание в отношении Жоржа и его жены. Я обра­щаюсь к вам по этому поводу без церемоний и не буду торо­пить вас в этом письме, уверенный, что вы понимаете мое критическое положение с тремя маленькими детьми.

Сохраните мне вашу дружбу, любезный сударь, рассчи­тывайте всегда на мое старание сделать вашу сестру счаст­ливой, а вы с своей стороны сделайте все, что можете, что­бы облегчить мою задачу.

Так как мне предстоит еще написать много писем, изви­ните меня за краткость данного письма и примите повтор­ные уверения в моих самых сердечных и преданных чувст­вах.

Б. де Геккерн.

Новорожденной будет дано имя Леони. Катрин чувству­ет себя хорошо».

Тон письма от 19 июня 1838 года очень жесткий, исклю­чающий какие бы то ни было намеки на «родственные» от­ношения. Нас не должны удивлять расчеты этого торгаша от дипломатии. За время длительной службы при россий­ском дворе он, несомненно, нажил солидное состояние. Предприимчивый посол занимался попросту... спекуля­цией. В архиве Министерства иностранных дел того време­ни сохранилась объемистая папка с документами «о пропус­ке через таможню вещей, привезенных из-за границы на имя нидерландского посланника барона Геккерна». Только

в 1835—1836 годах (с июля 1835-го по май 1836-го), когда Геккерн выезжал в отпуск за границу, он привез с собой 12 ящиков (оцененных в 10 ООО рублей), в которых находи­лись: серебряная, хрустальная и фарфоровая посуда, вазы, античная утварь, художественная бронза, картины в рамах, громадные запасы разнообразных вин, часы, статуэтки и т. д. и т. п. В течение всей службы в России (а пробыл Гек­керн на посту посла ни много ни мало 14 лет) непрерывным потоком шли из-за границы все эти ценные вещи в адрес голландского посольства. В Петербурге барон перепрода­вал их столичным негоциантам. Как говорится, коммента­рии излишни...

Что касается расходов на содержание семьи Жоржа Дан­теса, то и старик Дантес, и Геккерн делали это совсем не ра­ди Екатерины Николаевны. К тому обязывало положение семьи в Сульце, им нельзя было держать невестку в черном теле. Личных же денег у нее не было даже на шпильки. И она засвидетельствовала брату, как мы видим, не «свое пол­ное и совершенное удовлетворение», а чувства совсем про­тивоположные... Что касается «дорогостоящего» путешест­вия в Париж, то, мы полагаем, предпринято оно было для скучавшего в Сульце Дантеса, а отнюдь не для его жены.