После «Структуры научных революций»
Шрифт:
Т. К у н: Да, я говорил о том, каким, по моему мнению, должен быть интеллектуальный историк. Он должен воспринять то, чем систематически занимаются философы. Излагая историю философии, скажем, рассказывая о Декарте, они поясняют, в чем он был прав, в чем заблуждался. Нужно объединить эти два способа написания истории.
Об отношении истории и философии науки я написал статью [243] , где отстаивал мысль о том, что хотя являюсь руководителем программы «История и философия науки», такой области не существует. Я пытался рассказать о моей попытке собрать в одной учебной аудитории философов, историков и ученых. Между философами и учеными большое сходство, поскольку и тех, и других интересует вопрос о том, что правильно, а что неправильно, а не вопрос о том, что происходило. Поэтому в тексте они видят только то, что правильно или ошибочно
Что же касается истории и философии… Это очень разные области. Я имею в виду, у них разные идеологии, различные цели, соответственно разные методы, разный смысл обязательств. Историк и философ могут сказать: «Да, это тривиально». Но они говорят это по разным поводам. С другой стороны, если удастся наладить сотрудничество между ними, то, как мне кажется, это пойдет на пользу и философу, и историку, хотя такое сотрудничество затрудняется тем, что историк не хочет иметь дело с техническими вопросами. В какой-то мере такое сотрудничество уже идет. Могу привести в пример себя: я никогда не занимался философией и историей в одно и то же время, историк и философ взаимодействовали во мне. Такое положение мне представляется идеальным.
К. Г а в р о г л у: После появления «Структуры» и не вполне независимо от нее история науки разветвилась на несколько обособленных подходов. Наибольшим вниманием пользуется тот, который называют «сильной программой». Хотя вы уже говорили об этой программе, мне кажется, было бы интересно услышать ваше мнение о научном уровне (scholarship) сильной программы.
Т. К у н: Позвольте рассказать вам две истории. После того как я прочел лекцию об отношениях между историей и философией науки, ко мне подошел некий философ и сказал: «Но ведь у нас такая глубокая эрудиция (scholarship)\ У нас в истории философии такие знатоки (scholars)]» Верно, но они не занимаются историей. Тогда я об этом подумал, но не произнес вслух. Теперь я говорю об этом, поскольку вы употребили этот термин.
Ученость (scholarship) часто заслуживает проклятия! Мы с вами обсуждаем удивительную книгу «Левиафан и воздушный насос» [244] , где очень много учености. Меня поражает, что авторы не понимают простых вещей, известных сегодня старшекласснику и даже учащемуся младших классов… Они говорят о «пустоте» диалогов между Гоббсом и Бойлем, а это абсолютно неверно.
Я уже упоминал, что речь шла о колебаниях Бойля в употреблении выражений «давление» и «упругость воздуха». Он не совсем правильно употреблял их, но это объясняется серьезными причинами. Он опирался на гидростатическую модель. Гидростатическая модель имеет дело с несжимаемой жидкостью. Воздух не является несжимаемой жидкостью. Поэтому то, что в одном случае можно получить посредством давления, в другом случае можно получить посредством сжатия. Однако он колебался между этими двумя способами… Они не являются несовместимыми, это просто два разных способа говорить об одном и том же.
Опять-таки авторы утверждают, что невозможно доказать, что объяснения барометра, говорящие о проникновении тонкого флюида в верхний конец пробирки, а мы действительно не можем показать, что это неверно, были отсталыми. Конечно, мы не можем доказать их ошибочность, но Шейпин и Шеффер не замечают их громадной объяснительной силы, стимулирующей прямой эксперимент на горе Пюи де Дом и многое другое. Поэтому существовала очень рациональная причина перейти от одного из этих способов к другому независимо оттого, верили вы в существование пустоты или нет. Подобные аргументы и выводы мне не нравятся.
Как я уже говорил вам, Костас, во всем этом меня в основном беспокоит, что студенты, специализирующиеся по истории науки, сами становятся поверхностными. Я говорил об этом Нортону, и он посоветовал мне прочитать «Левиафан и воздушный насос». Это чрезвычайно
Не ученость вызывает во мне беспокойство. Нортон, который сам был физиком, понял, что я прав, и поговорил об этом со своими студентами. Потом он сказал мне, что ни один из студентов не увидел в этом чего-то важного. Именно это меня беспокоит. Я не считаю, что все, кроме меня, ошибаются. Я говорил вам, что термин «общение» представляется мне вполне приемлемым, за исключением случаев, когда, скажем, говорят об «общении с природой». Ясно, что здесь он употреблен метафорически, хотя во многих других случаях может быть употреблен буквально. Но вы ничего ценного не скажете о науке, если не будете учитывать роль природы. Некоторые люди утверждают, что без этого можно обойтись… Я не читал последнюю книгу Пикеринга «Искажение практики» [245] .
В. К и н д и: Что вы можете сказать о группе Штегмюллера?
Т. К у н: Мне трудно что-либо сказать об этом, я имел дело в основном со Снидом. С его работой я познакомился благодаря Штегмюллеру. Я уже говорил Аристиду, что искал его работу, и Штегмюллер прислал мне оттиск журнала. Потом прислал свою работу «Структура и развитие теорий» [246] с прекрасной надписью и письмо, где характеризовал себя как последователя Карнапа, который постепенно становится сторонником Куна. Я начал смотреть эту книгу и понял, что мне еще нужно научиться читать ее. Это было на немецком языке, там была сплошная теория множеств, а я не знал теории множеств и не понимал, как некая функция может быть представлена в этой теории. Я все еще не разбираюсь в теории моделей и недостаточно хорошо владею немецким языком. Однако я понял, что должен прочитать эту книгу. Это заняло у меня два или три года. Я продвигался шаг за шагом, проникая в ее содержание. Это было замечательно! С одним только я не могу согласиться – с редукционистским тезисом, который в принципе равнозначен тезису одноязычия.
Мне кажется мнение Штегмюллера о парадигмах гораздо ближе моему представлению о них, нежели высказывания других философов. Он рассматривает парадигмы как примеры и выражает точку зрения, что у вас нет структуры до тех пор, пока вы не включили в нее хотя бы несколько примеров. Все это чрезвычайно важно, и, кроме того, там были идеи, к которым я пришел позже. Мне кажется, без знакомства с работами Снида – Штегмюллера я никогда бы не написал статью о значении примеров в обучении. Думаю, это первоклассные работы. Они оказали на меня несомненное влияние, и я скажу об этом в своей книге. Я говорил Сниду, что вряд ли он пришел к своим результатам благодаря мне, а он ответил: «Нет, нет, я читал ваши работы!»
Я пытался заинтересовать этими вопросами философов. Довольно длительное время мне вообще ничего не удавалось. Сегодня все говорят о семантическом истолковании теорий, но не упоминают при этом Снида и Штегмюллера. Кажется, теперь я понимаю, в чем тут дело. Я посмотрел книгу Фреда Суппеса: они не хотят возвращаться к тому, что напоминает…
А. Б а л т а с: Модели?
Т. К у н: Нет, нето. Думаю, структуры являются формальными. Они рассматривают использование Рамсей-предложений как введение заново чего-то похожего на дихотомию теория – наблюдение. И они считают, что этого нельзя делать. Я не верю в различие между теоретическим и наблюдаемым, но пока у вас нет чего-то похожего на предварительный или общепринятый словарь… Если вы рассматриваете развитие, вы должны допустить изменение терминологии и введение новой терминологии как составную часть принятия новой теории, новой структуры. Не думаю, что без этого можно обойтись, и поэтому указываю на вариант Снида – Штегмюллера как на одно из лучших выражений этой точки зрения. Они приспособили формальные структуры к историческому подходу.
К. Г а в р о г л у: У вас было по крайней мере два ученика по истории науки, но ни одного по философии науки?
Т. К у н: Я никогда не руководил работой аспирантов-философов. У меня был лишь один студент, он получил ученую степень не под моим руководством, Джед Бухвальд, который занимался историей аналитических идей так, как делаю это я. На последнем курсе я обратил его к истории науки, он получил ученую степень в Гарварде. Однако остальные мои студенты пошли дальше… Нет, не совсем верно. Они обратились к изучению социального окружения науки, научных институтов и тому подобного. Вполне естественно пойти в новую область и получить ученую степень независимо от учителя. Но я был бы рад, если бы не только Джед пошел по моим стопам.