После войны
Шрифт:
Он поднял на нее глаза.
– Но… мы же были в начале чего-то… – Он уже говорил в прошедшем времени.
– Ты разбудил меня, Стефан. Разбудил во мне то, о чем я забыла. Но… – Рэйчел замолчала, ей не хотелось причинять ему еще больше боли, но она должна была сказать правду. Она дотронулась до его ладони, на которой лежала фотография. – Нас свела вместе потеря. Теперь ты обрел то, что потерял.
Люберт заплакал, и Рэйчел держала его руку, пока он, согнувшись, сотрясался от сдавленных рыданий.
13
Проснувшись,
– Все в порядке, сэр?
– Плохой сон. – Льюис вытер рот и выпрямился. – Я что-нибудь говорил?
– Вскрикивали несколько раз.
– Надеюсь, не выдал никаких государственных тайн.
– Разве что имя жены.
Баркер забрал его из штаб-квартиры, в машине Льюиса разморило, и он уснул. Ему снилась вилла Любертов, но такой, какой он ее еще не видел, – в пышной зелени, лужайка вся в цветах, клумбы нарциссов. Однако было в этом сне, в этом нарциссовом изобилии что-то слишком яркое, неестественное.
– Надолго я отключился?
– Минут на десять.
Льюис потер лицо, похлопал себя по щекам.
– А чувство такое, будто на несколько часов.
Во время войны такой короткий сон взбодрил бы его и дал сил продержаться до самого утра, но сейчас Льюис чувствовал себя разбитым. В Гельголанде его одолела слабость, какой он прежде никогда не чувствовал. Поначалу он приписывал недомогание влажному воздуху и скуке, вызванной бессмысленностью задачи – следить за приготовлениями к самому крупному в истории неядерному взрыву. Но после отъезда с острова стало только хуже. В костях засела тупая боль, вроде той, на которую Рэйчел жаловалась после смерти Майкла.
– Все в порядке?
– Примерно как и раньше, сэр.
– Стало быть, паршиво.
– Отвратительно, сэр. – Баркер ухмыльнулся.
В Гельголанде Баркер был бы не лишним. После того как Урсула уехала в Лондон, а Кутов, Зигель и Болон увидели все, что хотели увидеть, дни потянулись мучительно медленно.
– Контрольная комиссия смягчает правила фратернизации. Теперь, когда парням из разведки приходится переключать внимание на Восток, многие решения по Fragebogen пересматриваются. Большая новость – это пакет помощи, которую предлагают американцы. Даже цифру не помню, настолько она внушительная. Русским это не нравится. Судя по всему, дело идет к двум Германиям. Кстати, вы еще не рассказали, чего хотел генерал.
Льюис и сам еще не определился окончательно с тем, чего хотел генерал.
– Предложить мне работу.
– Видите? Разрушение ценится выше восстановления. Берлин?
– Берлин.
Баркер слегка опечалился:
– Черт побери. Это же следующая линия фронта. Вы согласились?
– С двумя условиями. Что я не буду жить в одном доме с кем-нибудь из русских, французов или американцев.
– Этого можно не опасаться. Там только квартиры. – Баркер шутил,
– Что вы поедете со мной.
Баркер взглянул на Льюиса:
– Разрази меня гром.
– С ответом можете не спешить. Минут пять у вас есть.
– Черт побери.
На заднем сиденье Льюис заметил солидную стопку документов. Вероятно, всякая текучка, которую Баркер захватил для него.
– Больше никаких дел для меня не завалялось?
– Извините. Есть один доклад о незаконном вывозе ценностей, который вам надо срочно посмотреть. Там и знакомые имена встречаются. Дело… препаршивое. Будет что почитать в ванне.
Ванна – это то, чего хотел сейчас Льюис. Через несколько минут они будут дома, «мерседес» уже миновал аристократические дома на Клопштокштрассе. Он снова похлопал себя по щекам, отгоняя бледность, и посмотрелся в зеркальце. Вид, конечно, жуткий. Волосы отросли больше, чем положено по уставу, вдобавок он несколько дней не брился. Глаза от недосыпа заплыли. Его никогда особенно не волновала собственная внешность – хотя нос все-таки чуть длинноват, а лицо слишком худое – и всегда удивляли комплименты Рэйчел. И пусть он не нуждался в подобного рода заверениях с ее стороны, глядя на свое усталое лицо в зеркале, Льюис поймал себя на том, что хочет их услышать.
Машина свернула на Эльбшоссе, и слева, сквозь просветы между деревьями, Льюис увидел реку. Эльба лежала подо льдом сто дней – рекорд, который, как говорили, никогда не будет побит, – но лед уже начал таять, кое-где темнела открытая вода.
– Жалеете, что фрау Паулюс уехала?
– Уайтхолл спросил, знаю ли я переводчика, который не прочь поработать в Лондоне. Я порекомендовал ее.
– Жалко. Не думаю, что берлинки будут лучше.
На глаза Льюису попались цветы – крокусы и подснежники.
– В Германии есть нарциссы?
– Не видел.
– Если увидите, остановитесь.
Внезапно ветровое стекло прорезала трещина, стремительно расползлась по нему паутиной. Льюис решил, что в стекло попал случайный камень, и только когда машина вильнула в сторону, понял, что Баркер за рулем обмяк, голова его упала набок, во лбу, прямо над бровью, алела дырка. Льюис схватил руль, столкнул ногу Баркера с педали газа и дернул ручной тормоз. Машина резко затормозила, вильнула, ободрала ствол дерева и остановилась, одним колесом съехав в кювет.
Кровь и мозги забрызгали заднее сиденье и стекло за спиной Баркера. Даже не проверяя пульса, Льюис понял, что капитан мертв. Он сполз на сиденье и сунулся в бардачок за пистолетом. Проверил патронник. На руках была кровь, ярко-алая, теплая. Ветровое стекло было в патинной сетке, поэтому Льюис осторожно выглянул через боковое окошко. Улица позади изгибалась, исчезая из виду, впереди же бежала прямо, обсаженная с обеих сторон деревьями, потом уходила вправо, в сторону от реки. Стреляли, должно быть, из одного из тех больших домов на берегу. Он увидел человека ярдах в ста, бежавшего к Эльбе.