Человек изобрел Петуха,Чтобы утром вставать на работу,Чтобы ночь не томилась заботой,Чтобы ночь была сладко-тиха.Когда воздух тревожен и глухИ пугают сплетения линий,Тишину стережет на каминеМеталлический звонкий Петух.Ночью комната спит. И во снеЕе сердце спокойно и точно.Ее сердце всегда непрочноВ напряженной пустой тишине.Только шепот упрямых часов,Металлический блеск на камине,И судьба, и тоска, и любовьВ напряженной до боли пружине.А когда безобразным пятном,Никогда не закрывшейся ранойПосветлеет (до ужаса рано)Голубое,
большое окно, —Веки сдавит назойливый сон(Утром сны тяжелей и тревожней),И по всей земле — безнадежныйОтвратительный звон.1931
Монпарнас
…А сказать друг другу было нечего,Разговор был скучный и скупой…Шумный, долгий монпарнасский вечерВдунул жизнь в «Ротонду» и «Куполь».Громкоговоритель надрывалсяНад большой и пестрою толпой.Звуки резкие танго и вальсаПутались с трамвайной трескотней.Мы сидели молча на диванах,Скучные от пива и вина.— «Тот уехал?» — «Да». — «А этот?» — «В Каннах».И опять надолго — тишина.И в тяжелом папиросном дымеПоднимали взоры к потолку.Кто у нас вот эту боль отнимет,Эту безнадежную тоску?Становилось скучно, страшно даже.Ждем, что кто-нибудь сейчас придетИ со смаком в сотый раз расскажетЗлой литературный анекдот.Так под сонным, неподвижным взглядомПролетал за часом мертвый час.«Так и надо… Значит, так и надо…»И ревел неумолимый джаз.1931
«Можно все друг другу рассказать…»
Можно все друг другу рассказать,Все открыть,До самого святого,Заглянуть нечаянно в глаза,Угадать несказанное слово.Можно все условности стереть,Как свое, принять чужое имя,Вместе жить и вместе умереть —И остаться все-таки чужими.1931
«Глядишь на звезды взором вдохновенным…»
Глядишь на звезды взором вдохновеннымС откинутой красивой головой.Тревожно мыслишь о судьбе Вселенной:«Ведь, в сущности, не знаем ничего!И из каких таинственных расчетовЯвился воздух, и тепло, и свет?..»— А у меня сейчас забота —Куда поставить твой велосипед?1931
«Просто, без слез и проклятий…»
Просто, без слез и проклятий,С горстью наивных стихов,В стареньком ситцевом платье,В темной тоске вечеров,С запахом лука и супа,В кухонном едком чаду —Женщиной слабой и глупойТихо к тебе подойду.И без упрека и стонаОструю боль заглушу.Снов твоих страшных не тронуИ ни о чем не спрошу.Все, что копила годами,Молча отдам навсегда.И заструятся над намиНезолотые года…1931 (Из сборника «Окна на север», 1939)
Ночью
Два будильника ночью стучат,Четко слышен двойной перебой.Тянет левую руку с плечаПритупленная, нудная боль.На полу — неподвижная рябь,За окном — мертвый свет фонаря…Где-то Богом забытый корабльУкачали чужие моря.Где-то долго гудит паровозВ черном холоде мертвых полей,С усыпляющим ритмом колес,С переливом призывных огне.Утомленная память легка,Память медленно клонит ко сну…Где-то в небе скользят облака,Закрывая над крышей луну.В неподвижной, таинственной мглеУмирают большие слова,Два будильника там, на столе…Но зачем же их все-таки два?И над горечью счастья и слез,Над сомненьем — любовью — тоской —Где-то в детстве гудит паровоз,Далеко, далеко, далеко…1931
«Я знаю, как печальны звезды…»
Я знаю, как печальны звездыВ тоске бессонной по ночамИ как многопудовый воздухТяжел для слабого плеча.Я знаю, что в тоске слабея,Мне темных сил не одолеть,Что жить во много раз труднее,Чем добровольно умереть.И в счастье — призрачном и зыбком, —Когда в тумане голова,Я знаю цену всем улыбкамИ обещающим словам.Я знаю, что не греют блесткиЧужого яркого огня;Что холодок, сухой и жесткий,Всегда преследует меня…Но мир таинственно светлеет,И жизнь становится легка,Когда, скользя, обхватит шеюХудая детская рука.1932 (Из сборника «Окна на север», 1939)
Поэту
Так бывает: брови нахмурив,Зверем смотришь по целым дням.Отвращенье к литературе,И в особенности — к стихам.Ненасытная злоба к фразам,К разговорам о пустяках,Да к шатаньям по Монпарнасам,Да к сиденьям — в кабаках.И кому это только нужно,Чтоб от споров ночей не спать.Ведь полезней сготовить ужин,Чем пустые стихи написать.Скажут мне: «Не единым хлебом…»Но без хлеба не проживешь.Вся земная тоска по небуВековая, большая ложь…— Ты бы лучше занялся делом,А не вылущенным стихом.Ты бы встал на рассвете беломДа в метро побежал бегом.И работал, работал, работал…Целый день в жестоком труде,Не отмахиваясь от заботы,От земных, от священных дел.Не гнушался бы скромным заданьем,Не витал бы в бездне времен,Лучше — каменщик, строящий зданье,Чем хранящий тайну масон.…Но, устав от последней тревоги,Подойдя к последней черте —Снова чтенье стихов о Боге,О бессмертье, о красоте.1932
Бессонница
На столе записка белеет:«Никого не прошу винить».За гардинами небо светлеет,В фонарях потухают огни.Необычно, резко и новоТень легла на паркетном полу,И на половине шестогоОмертвели часы в углу.И впились в полоску рассвета,В щель гардин неживые глаза…В жизни день начинается где-тоНаложили в ящик газеты,И кухарка ушла на базар.В детской спят, улыбаясь, дети,Сладок крепкий, утренний сон.Только в запертом кабинетеНадрывается телефон.1932
В деревне
Игорю Софиеву
Пробежимся со тобой до распятья,Вдоль сухих, оголенных полей.На ветру мое пестрое платьеЗамелькает еще веселей.Я сгрызу недозревшую грушу,Ты — хрустящий, сухой шоколад.И в твою нерасцветшую душуПерельется широкий закат.А обратно мы наперегонкиПобежим без оглядки домой.Будет голос твой — тонкий и звонкий —Разрезать предвечерний покой.И, завидя наш маленький домик,Ты забьешься в густую траву,Ну, совсем белобрысенький гномик,Чудом сбывшийся сон наяву.А потом, опуская ресницы,Ты задремлешь в кроватке своей.И тебе непременно приснитсяБелый зайчик с колючих полей.30 — VIII — 1932 (Из сборника «Окна на север», 1939)
«Давно не говорим — “Спокойной ночи”…»
Давно не говорим — «Спокойной ночи».Все горше жизнь от постоянных ссор.И с каждым днем все резче и корочеНаш деловой несложный разговор.Я не спрошу — где проведешь ты вечер,Я не скажу, кому пишу письмо.Я часто жду какой-то яркой встречи,И часто дом мне кажется тюрьмой.Нам трудно жить, самих себя скрывая,И все мучительнее быть вдвоем.Мы оба сердимся и оба знаем,Что больше мы друг друга не вернем.1932