Тоскуем над картою рваной:Отсюда свернули сюда,Вот здесь проезжали раноПоселки и города.— А помнишь — вот здесь отдыхали.Какая была тишина,А дали, осенние дали,А воздух, пьянее вина!И снова, как за победой,За радостной новизнойСкользили велосипедыПод гору дорогой лесной.За каждым крутым поворотом,За каждым холмом вдалеке,Манящее, новое что-то,Так чуждое зимней тоске.— Да,
да. Ну, а вспомним, как зябли,Как кутались в полы плаща.Как били холодные каплиБезжалостного дождя!Навстречу ветрам из ЛаманшаНе ехали даже, а шли!…А все-таки — дальше, дальше…Компьен… Бове… Авдели…Как милы названия эти…— А помнишь, вот здесь, за Маньи,Презрев всех жандармов на свете,Мы даже костер развели…И снова шины шуршали,Был в сердце задорный угар.Над Сеной вечерней блуждали,Взбирались на замок Гайяр.Снимались у темных развалин,Снимались в густых камышах.И не было больше печали,По-детски светилась душа.Париж нас неласково встретил.Мы снова тихо живем.Нам кажется милым и ветер,И самый трудный подъем.Теперь нам осталось немного,Лишь карта на темной стене,Да черною ниткой дорогаИ пестрые флаги на ней.1935
«Такой же день, как девять лет назад…»
Такой же день, как девять лет назад.Все тот же дождь и в небе те же тучи.Молчи, молчи! И посмотри в глаза —Все тот же день, не хуже и не лучше.Переменились только я и ты.И стали мы среди суровых будней,Среди пустой и лживой суетыСтарей, скучнее и благоразумней.Нас напугала дождевая даль.Мы не пойдем в этот день в Версаль —Бродить в глухой, осенней мокрой чащеПустого парка (а пруды, как сталь),Чтоб вспомнить вновь влюбленную печаль —Глухую память молодости нашей.1935 (Из сборника «После всего», 1949)
Андай
Ревет вечерний океан,Таинственная даль темнеет,И в нарастающий туманВершины прячут Пиренеи.Мигают ярко маякиНа каменных отвесных кручах.А небо все в тяжелых тучахПолно тревожной и летучей,Нечеловеческой тоски.Безжизненность пустынных дач,Пустые улицы, аллеи…И гул прибоя, будто плач,Взывает к темным Пиренеям.А в лиловеющей дали,Над гладью сонного залива,На узкой полосе земли,В горах, раскинутых лениво,Смешались в прихотливом танцеОгни Испании и Франции.1936
«День догорит в неубранном саду…»
День догорит в неубранном саду.В палате электричество потушат.Сиделка подойдет: «Уже в бреду…»Посмотрит пульс: все медленней и глуше.Сама без сна, мешая спать другим,Не буду я ни тосковать, ни биться.Прозрачный синий полумрак. Шаги…А жизни-то осталось — в белом шприце.Еще укол. В бреду иль наяву?Зрачки расширятся, окостенеют.Должно быть, никого не позову,Должно быть, ни о чем не пожалею…Блеснет заря над крышами вдали.Туман дома окутает, как саван.И в это утро я уйду с земли.Безропотно. Бестрепетно. Бесславно.1936 (Из сборника «Окна на север», 1939)
«Я покину мой печальный город…»
Я покину мой печальный город,Мой холодный, неуютный дом.От бесцельных дел и разговоровСкоро мы с тобою отдохнем.Я тебя не трону, не встревожу.Дни пойдут привычной чередой.Знаю я, как мы с тобой несхожи,Как тебе нерадостно со мной.Станет дома тихо и прилично,Ни тоски, ни крика, ни ворчни…Станут скоро горестно-привычныБез меня кружащиеся дни…И, стараясь не грустить о старом,Рассчитав все дни в календаре,Ты один поедешь на ЛуаруВ призрачно-прозрачном сентябре.И вдали от горестной могилы,Где-то там, в пути, на склоне дня,Вдруг почувствуешь с внезапной силой,Как легко и вольно без меня.1936 (Из сборника «После всего», 1949)
«Пока горят на елке свечи…»
Пока горят на елке свечи,И глазки детские горят,Пока на сгорбленные плечиНе давит тяжестью закат,Пока обидой злой и колкойНе жжет придуманная речь,И пахнет детством, пахнет елкойИ воском разноцветных свеч, —Я забываю все волненьяИ завтрашний, тяжелый день,И от веселой детской лениВпадаю в старческую лень.Смотрю на детскую улыбку,Склоняюсь к нежному плечу.Не называю все ошибкой,И даже смерти не хочу.1936 (Из сборника «Окна на север», 1939)
«Считать толково километры…»
Считать толково километры,На карте намечая путь,Учесть подъемы. Силу ветра.Что посмотреть. Где отдохнуть.Решить внимательно и строго,Что можно брать с собой, что — нет.Вязать пуловеры в дорогуИ чистить свой велосипед.Мечтать о воздухе хрустальном,О тишине лесов и рек,О городке провинциальном,Где будет ужин и ночлег.И в настроении прекрасномНа карту заносить пути…Пока не станет слишком ясно,Что больше некуда идти.1936 (Из сборника «Окна на север», 1939)
Лиле
Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок.Большие трудные года.И от дурашливых девченокУж не осталось и следа.Мы постарели, мы устали,Ни сил, ни воли больше нет.А разве так мы представлялиСебе вот эти десять лет?Забыты страстные «исканья»,И разлетелось, словно дым,Все то, что в молодости раннейКазалось ценным и святым.Жизнь отрезвила. Жизнь измяла,Измаяла. На нет свела.В кафе Латинского кварталаНас не узнают зеркала.— А где-то в пылком разговореСкользит за часом шумный час.А где-то вновь до ссоры спорят —Без нас, не вспоминая нас.Уходит жизнь. А нас — забыли.И вот уж ясно навсегда,Как глупо мы продешевилиИспепеленные года.1938 (Из сборника «После всего», 1949)
«Еще госпиталь снится ночами…»
Еще госпиталь снится ночами,Еще дома, как будто в гостях.Непривычно и странно вначале…И усталость… Но это пустяк.Напряженные слухи. Газеты,Разговоры о близкой войне.И тревога, сверлящая где-то,И бессилье, как будто во сне.И, сплетая привычные строфы,Смутно чувствую в хаосе тьмы —Приближенье большой катастрофыИ, быть может, последней зимы…1938
«Я — человек второго сорта…»
Я — человек второго сорта,Без «широты» и «глубины».И для чего, какого черта,Такие люди рождены?Зачем? Чтоб нищенкой унылойТоптаться на чужом пути?От колыбели до могилыСебе приюта не найти?Всегда никчемной и забитойВсего бояться, все терпеть,Чтоб у разбитого корытаПоследней дурой умереть.Чтоб, ничего не понимая,Смотреть в любимые глаза,За бесконечной чашкой чаяВесь вечер слова не сказав.Молчать весь вечер, дни за днями,Молчать всю жизнь, молчать всегда,Чтоб никудышними стихамиВились ненужные года.Так жить, — смешно и неумело,Не сделав ровно ничего.Прислушиваться в мире целомК биенью сердца своего.И на кровати, в ночь глухую,В ночь униженья, ночь без сна,В давно привычном поцелуеИспить отчаянья до дна.1938 (Из сборника «Окна на север», 1939)