Всю жизнь тоскливо думать про искусство,Писать стихи о том, что очень грустно.День изо дня назойливо молчатьИ, не дождавшись, терпеливо ждать,И отвозить покорно и упорноСвоих любимейших и неповторныхЛитературных маленьких детейНа кладбище «Последних Новостей».1930
«Опять о том же: о годах войны…»
Опять о том же: о годах войны,О грохоте уродливых орудий,О черном дыме в синеве весны,О том, что было и чего не будет.Как шли в атаку, брали
города,Снаряды рыли вспаханную землю,О пафосе, который навсегда, —До самой смерти — свеж и неотъемлем.И только я средь пламенных людей,Не возражая, не кляня, не споря, —Твержу о несмываемом стыдеИ о неискупаемом позоре.1930 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)
«Мы в жизни мучительно разные…»
Мы в жизни мучительно разные,Иными не стать никогда.Мы тоненькой ниточкой связаныНа незолотые года.Не честные в счастье, не лучшие,Не верные в долгой борьбе,Покорны обидному случаю,Нелепой и трудной судьбе.И в ночи высокие, синие,И в зимние мглистые дни,Как две параллельные линии —Навеки — без цели — одни.1930
«Пар над чашками, тетрадь, вязанье…»
Пар над чашками, тетрадь, вязанье…Вечер скуден, как огонь свечи.— Ну, поговорим о «несказанном»,Или так стихи побормочи.Расскажи, кого сегодня встретил,Что видал на матовой заре.Поворчи, что трудно жить на светеВ этом проклятущем январе.И о том, что завтра на работуНужно встать в шестом часу утра.Рабская, тяжелая заботаЗаполняет наши вечера.Голос твой — нерадостный, незвонкий,Взгляд усталый, скучный и больной…Если б не было у нас ребенка,Мы давно бы умерли с тобой.1931
«Уже не девочка — жена и мать…»
Уже не девочка — жена и мать.Суровый опыт, а не мысль о чуде.Уже пора бы, кажется, понять,Что это — жизнь, и что другой не будет.А все-таки еще бывает жальЗабытых слов, разрушенных желаний,И о небывшем поздняя печальМешает спать в предутреннем тумане…Уж создан быт, свой дом, своя семья,Ну пусть не так, как думалось когда-то,Пусть не дорога — жизнь, а колея,Не зори в ней, а ранние закаты.Пусть большего не будет никогда,Но то, что есть, — сурово и велико,И беспощадно-трезвые годаПрекрасней нашей юности двуликой.А все-таки…1931 (Из сборника «После всего», 1949)
Мыши
Мыши съели старые тетрадки,Ворох кем-то присланных стихов.Мыши по ночам играют в пряткиВ сонном сумраке углов.Мыши съели письма из России,Письма тех, кого уж больше нет,Пыльные огрызочки смешные −Память отошедших лет.Мыши сгрызли злобно и упрямоВсе, что нам хотелось сохранить:Наше счастье, брошенное нами,Наши солнечные дни.Соберем обгрызенные части,Погрустим над порванным письмом:Больше легкого, земного счастьяПо клочкам не соберем…Сделает иным, ненастоящимЭтот мир вечерняя заря.Будет в окна падать свет мертвящийУличного фонаря.Ночью каждый шорох чутко слышен,Каждый шорох, как глухой укор:Это гложат маленькие мышиВсе, что было до сих пор.1931 (Из сборника «Окна на север», 1939)
Роза Иерихона
Вдруг стало ясно: жизнь полнаНепоправимою угрозой,Что у меня судьба однаС моей Иерихонской розой.Вот с той, что столько долгих днейСтоит в воде, не расцветая,В унылой комнате моей,Безжизненная, неживая.Будильник, пудра, пузырьки,Игрушки — рядом на камине.Ее корявые росткиОкутывает сумрак синий.И я над страшным и сухимНеумирающим растеньемСлагаю мертвые стихиО небытье, о нецветенье.И из сплетенья длинных строк,Из неожиданных созвучийВстает уродливый цветок —Сухой, бесплодный и колючий.Но словно в огненном бреду,С упрямой безрассудной веройДень ото дня я жадно жду,Что зацветет комочек серый…Себя стараюсь обмануть,Другим — сплетаю небылицы.О, только бы, хоть как-нибудьОт пустоты освободиться!Проходят дни и вечера,Я с каждым днем скупей и строже.Сегодня — то же, что вчера,А завтра — заново все то же.И мой цветок не расцветет;Быть может, и бывают розы,Что зацветают дважды в годИ что не вянут от мороза.Но только это не для нас,Не для таких, как мы, должно быть,Томит вечерний, синий часТомленьем напряженной злобы.И вот с безжизненной тоскойСклоняюсь грустно и влюбленноНад неудачливой сестрой,Над розою Иерихона.1931 (Из сборника «После всего», 1949)
«Надоели скитанья без цели…»
Надоели скитанья без цели,Примитивно-непрочный уют.Одиночество темных отелей,Одиночество темных минут.Закоулки глухие, кривые,Нищета, темнота, полутьма,И облупленные, неживые,Двухсотлетние эти дома.Ни романтики старых кварталов,Ни фальшиво-восторженных слов!Слишком много я в жизни видалаЭтих грязных и темных углов.Жить, подобно бездомной собаке,Не приткнуться нигде, никогда…Надоело мне на бивуакеПрожигать неживые года!А над жизнью — тугой, неизменной,Навсегда заколдованный круг……Ночью снятся мне белые стеныИ широкие окна на юг.1931 (Из сборника «Окна на север», 1939)
«Так — кружусь в назойливом круженье…»
Так — кружусь в назойливом круженье:Приготовлю вечером еду;Точным, методическим движеньеПеред сном будильник заведу.И, убрав последний чай и ужин,Оборву листок календаря…Вот и все. И — кончен день ненужный,Прожитой бессмысленно и зря.Вот и все, И поздняя усталостьМне не даст ни думать и ни спать.А наутро — все опять сначалаПравильно и точно повторять.Хоть бы раз один явилось чудоДерзкой, невозможною игрой,Хоть бы раз немытую посудуВыбросить в помойное ведро.И потом, в неповторимой лениЛечь в большую теплую кровать.И хотя б до светопреставленья —Спать!1931
«Жизнь — это рай? Рассыпанные звезды?..»
Жизнь — это рай? Рассыпанные звезды?Цветущий сад, весна и мотыльки?— А звон будильника? А пыльный воздух?Все эти дни неверья я тоски?А жалобы задавленных нуждой,Расчет, подсчет («на вечер бы хватило…»)?Такой вот неприглядной и пустойЯ жизнь увидела — и полюбила!1931