Последнее Евангелие
Шрифт:
— Говорят, Иешуа, сын Иосифа, ты можешь совершить чудо, — сказал вдруг Ирод. — Но у тебя вряд ли получится превратить воду в вино!
Он вновь расхохотался. А потом, зачерпнув рукой воды из озера, облил назареянина. Иешуа рассмеялся вместе с ним. Мужчины начали шутливо толкать друг друга, раскачивая лодку из стороны в сторону.
— Ну не сидеть же тут вечно! — воскликнул Ирод, откинувшись назад. — Я умираю от жажды. Кто со мной в таверну?
Сумраки окрасили небо в красный цвет, когда Клавдий вновь взялся за весло, сидя на этот раз рядом с назареянином. Высадившись на берег, Ирод тут же направился обратно в Тверию, надеясь встретить там молодых солдат и покутить на славу. Женщины отправились в Мигдал в гости к Марии. А Клавдию не хотелось расставаться с назареянином. Хоть бы этот день длился вечно! О скольком еще хотелось поговорить! Он предложил Иешуа помочь развесить невод в нескольких сотнях ярдов от воды там, где они познакомились.
Назареянин молча шел рядом. Потом вдруг замер, глядя в багряное небо цвета пролитой крови. Солнце совсем скрылось из виду.
— Завтра будет ясный день, — сказал он. — Невод высохнет за ночь. Самое время засеивать поля. Осенний ветер будет дуть с запада. Вскоре из-за иудейских холмов он принесет проливные дожди и очистит землю. Галилейское море вновь наполнится. И здесь, где мы сейчас стоим, будет вода.
— Ирод говорит, ты пророк.
— Знакомство с Иродом мне очень приятно, — ответил назареянин. — Во мне горит тот же огонь.
— Ирод считает тебя грамотным человеком, жрецом! Он сказал мне, что ты принц дома Давида.
— Я служу ha'aretz — народу этой земли, ноя не жрец.
— Ты целитель?
— Хромые и слепые пойдут дальше всех и увидят больше всех, потому что они хотят ходить и видеть сильнее, чем все остальные.
— Но кто же ты тогда?
— Я тот, кем назовешь меня.
Клавдий вздохнул:
— Ты выражаешься аллегориями. Там, откуда я пришел, предсказателей считают Божьими оракулами, и они тоже говорят загадками. Я часто бываю у Сивиллы. Ты наверняка слышал о ней. У Кумской Сивиллы. Ирод называет ее старой ведьмой. Но я все равно хожу к ней. Он не понимает, насколько там, в пещере, мне становится легче. — Клавдий, задумавшись, замолчал. — Величайший римский поэт Вергилий тоже ходил к Сивилле. — Он закрыл глаза и продекламировал по памяти, переводя латинские строки на греческий: — «Круг последний настал по вещению пророчицы Кумской, Сызнова ныне времен зачинается строй величавый, Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство. Снова с высоких небес посылается новое племя. К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену Роду железному род золотой по земле расселится, Дева Луцина!» [41]
41
Вергилий, Эклога IV.
Назареянин внимательно выслушал, а затем положил руку на плечо Клавдию.
— Пойдем. Поможешь мне с сетью.
— Ты когда-нибудь видел Рим? — спросил его Клавдий. — Все чудесные творения человека собраны там!
— И среди них много того, что преградой стоит на пути к Царству Небесному, — ответил назареянин.
Клавдий, задумавшись, взял одной рукой долото, а другой — рыбацкую сеть.
— Объясни подробнее.
Назареянин улыбнулся, вновь дотронувшись до Клавдия:
— Я расскажу тебе о моей миссии.
Через полчаса почти совсем стемнело. Корабль слегка покачивался у берега в нескольких милях от того места, где они сидели. Огни Мигдала и Тверии перемигивались друг с другом. Несколько точек слабого света спешили к берегу. Назареянин вытащил из ящика у мачты две масляные лампы, наполнил их оливковым маслом, оставшимся после ужина, и поджег фитили, потерев кремень о железо. Лампы ожили. Золотистое пламя, не дающее дыма, запылало ярко. Назареянин поставил лампы на небольшую полочку у мачты и развернулся к Клавдию:
— Где я могу найти книги вашего поэта Вергилия?
— Я попрошу Ирода привезти их тебе. Он останется в Тверии до конца года. Дорога в Рим ему пока заказана. Может, Ирод согласится даже перевести стихи для тебя. Это ненадолго отвлечет его от сомнительных занятий.
Клавдий бросил кости. Старая привычка. В последнее время он не расставался с костями ни на минуту. Клавдий закрыл глаза, прежде чем поднять кости и взглянуть на выпавшее число, сомневаясь, что в этот раз хочет знать предсказание. Назареянин наклонился за костями, вложил их в руку Клавдия и крепко сжал его пальцы в кулак. Так они стояли какое-то время, потом назареянин убрал руку. Клавдий открыл глаза и со смехом бросил кости за борт, не взглянув на выпавшее число.
— Кстати, о Вергилии, — сказал он. — Иешуа, ты должен пообещать, что выполнишь мое желание. Запиши то, что только что рассказал мне. Создай свое Евангелие — euangelion.
— Мой народ не умеет читать. Моя миссия основана на устном слове. Написанное слово только мешает найти дорогу к Царствию Небесному.
Клавдий покачал головой:
— Если Царствие Небесное действительно существует на земле, то рано или поздно оно подвергнется насилию. Недруги попытаются разрушить его. В знак благодарности за этот день я обещаю тебе, что сделаю все возможное, чтобы написанное тобой слово хранилось в тайне вечно, пока другие люди не изменят сказанное тобой слово, превратив его в нечто совсем иное.
Назареянин молчал, а потом, видимо, решившись, спросил:
— У тебя есть папирус?
— Я всегда ношу его с собой! — Клавдий открыл тонкую сумку, которую носил через плечо. — Я записываю все интересное, что вижу. Остался последний чистый лист бумаги высшего качества и несколько черновиков. Такую бумагу изготавливают в Риме для специальных указов. Она будет храниться вечно! К сожалению, я израсходовал все чернила во время путешествия, но в Тверии, оказывается, продаются специальные химические смеси, которые используют для письма.
Назареянин помыл доску, на которой обычно чистил рыбу, протер ее крем набедренной повязки и полжил себе на колени. Потом взял у Клавдия лист бумаги и тростинку. Клавдий открыл деревянную крышку чернильницы и поднес ее поближе к Иешуа. Тот окунул в чернила тростинку, поднес руку к верхнему левому углу папируса и задумался.
— Сивилла пишет пророчества на дубовых листьях! — Клавдий усмехнулся. — Стоит только наклониться, чтобы прочитать, налетает ветер и уносит их! Ирод считает, что в пещере спрятана греческая демоническая машина.
Назареянин пристально посмотрел на Клавдия и начал писать, уверенно, но медленно выводя буквы. Он, видимо, умел писать красиво, но делал это довольно редко. Он часто опускал тростинку в чернильницу, которую Клавдий старался не уронить. Назареянин перешел к четвертой строке, когда Клавдий заглянул ему через плечо.
— Ты пишешь на арамейском?! — выпалил он, испачкав руку чернилами.
— Это мой родной язык.
— Нет, так не пойдет. В Риме никто не знает арамейского языка.
— Но я пишу это для моего народа, а не для римлян.