Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
Слепец поднялся, взял псалтирь под мышку и, не говоря ни слова, удалился.
— Помилуй меня, Боже, помилуй меня, Боже, — раздраженно передразнивал трактирщик. — Как будто Давид не смотрел на чужих жен… А этот слепой идиот сделал то же самое — и вот, пожалуйста. Почему страдаем только мы?.. Господи, ради всего святого, оставь меня в покое!
Наконец он налил, и они выпили. Симон тут же налил себе еще и немедля осушил чашку.
— Ну а теперь пойду поставлю в печь голову барашка для вас. Первый сорт! Мамаша вытащила бы такую пищу изо рта собственного младенца! — и он выскочил во двор, где стояла сложенная им небольшая печь, принес щепки и сухую
Но галилеяне были не в том расположении духа. Они молчали, лишь изредка перекидываясь репликами, и все время поглядывали на дверь, словно чувствовали за собой вину. Наконец Иуда поднялся и, подойдя к выходу, остановился на пороге. Его раздражал вид этих малодушных, трясущихся от страха людишек. Как у них ушло сердце в пятки, как они бежали, как быстро добрались от Иордана до Иерусалима, а теперь схоронились здесь, в этой харчевне. И сидят — ушки навострили, от каждого шороха вздрагивают… «Черт бы вас побрал, храбрые галилеяне! — ругался про себя Иуда. — Слава Тебе, Господи, что Ты создал меня не таким, как они. Я родился в пустыне и высечен из идумейского гранита, а не слеплен из мягкой галилейской глины. Вы все лебезили перед Иисусом, рассыпались в клятвах и поцелуях, а теперь каждый трясется за свою шкуру. Но я, я — дикарь, дьявол, головорез, я не покину его, а дождусь Иисуса здесь, пока он не вернется из пустыни, и посмотрю, что он скажет, а тогда уж поглядим. Я не боюсь за свою шкуру. Меня мучает лишь одно — это страдания Израиля».
Из харчевни послышался приглушенный спор. Иуда обернулся.
— По-моему, надо вернуться в Галилею, там безопаснее, — сказал Петр. — Помните наше озеро, парни! — вздохнул он, мысленно увидев свою зеленую лодку, покачивающуюся на синей воде, и сердце его заныло. Он вспомнил гальку, олеандры, сети, полные рыбы, и глаза его наполнились слезами.
— Пошли, ребята! Пойдем, а?
— Мы дали ему слово, что будем ждать его в этой харчевне, — возразил Иаков. — Мы должны сдержать обещание.
— Можно все устроить, — предложил Петр, — попросим киринеянина сказать ему, если он придет, что…
— Нет, нет! — запротестовал Андрей. — Разве можем мы бросить его одного в этом жестоком городе? Мы должны дождаться его здесь.
— А я говорю, надо вернуться в Галилею, — упрямо повторил Петр.
— Братья? — взмолился Иоанн, хватая их за руки. — Вспомните последние слова Крестителя! Он воздел руки над мечом палача и прокричал: «Иисус Назаретянин, явись из пустыни! Я ухожу. Возвращайся к людям! Не бросай мир!» Эти слова имеют глубокий смысл, друзья. Да простит меня Бог, если я святотатствую, но… — Сердце его замерло.
— Говори, Иоанн! — потребовал Андрей. — Что мучает тебя, что ты не осмеливаешься нам раскрыть?
— Что, если наш учитель… — Иоанн снова запнулся.
— Кто?
— Мессия, — наконец закончил Иоанн прерывающимся испуганным голосом.
Все вздрогнули. Мессия! Они уже так долго были с ним вместе, и эта мысль ни разу не приходила никому в голову, кроме Иоанна. Сначала они считали его просто необычно добрым человеком, святым, несущим мир людям; потом — пророком, но не яростным, как пророки древности, а веселым и доступным. Он умел дать почувствовать Царствие Небесное на земле, он мог заставить оценить в этой жизни справедливость и покой. Он называл сурового Бога Израиля «Отче», и грозный, несговорчивый Иегова мягчал и действительно начинал казаться отцом. А теперь! Что это сорвалось с губ Иоанна — Мессия?
— Беру назад свои слова, парни, — воскликнул Петр, заливаясь краской. — Я никогда не покину его!
— И я!
— И я!
— И я!
Иуда злобно сплюнул и стукнул кулаком по двери.
— Чертовы соратники! — набросился он на них. — Когда он показался вам слабым, вы собрались смыться. А теперь, когда запахло величием: «Я не покину его!» Помяните мое слово, наступит день, когда вы все оставите его, лишь я не предам Иисуса! Симон-киринеянин мне свидетель!
Трактирщик слушал их и усмехался в усы.
— Вы только посмотрите на них! И они собираются спасать мир!
Но тут до него донесся запах горелого.
— Голова горит! — закричал он и одним прыжком очутился во дворе.
Потрясенные, ученики смотрели друг на друга.
— Так вот почему Креститель остолбенел, когда увидел его, — хлопнул себя по лбу Петр.
Начав, они уже не могли остановиться — головы их шли кругом.
— А вы видели голубя, спустившегося с небес, когда его крестили?
— Это был не голубь, а молния.
— Нет, нет, голубь. Я слышал, как он ворковал.
— Он не ворковал, а говорил. Я слышал своими собственными ушами, как он сказал: «Святой! Святой! Святой!»
— Это был Дух Святой! — восторженно воскликнул Петр. — Дух Святой спустился с небес, и мы все замерли, вы что, не помните? Я хотел подойти ближе и не мог сделать ни шага — ноги мои не двигались! Я хотел крикнуть и не мог — губы мои занемели! Все замерло — ветер, камыш, река, люди, птицы — все окаменело от страха Божьего. И лишь рука Крестителя двигалась медленно-медленно: он крестил!
— А я ничего не видел и не слышал! — вспылил Иуда. — Ты, верно, был не в своем уме.
— А ты, рыжий, ничего не видел, потому что не хотел видеть, — упрекнул его Петр.
— А ваше святейшество, соломенная борода, видело, потому что хотело видеть. Захотелось увидеть Святой Дух — и пожалуйста. Но, что самое интересное, сейчас ты этих болванов убедишь, что они его видели. Смотри — за это придется отвечать.
Иаков молча слушал и грыз ногти, но теперь и он не сдержался.
— Постойте, парни. Что вы заполыхали, как нефть? Давайте обсудим все спокойно. Вы действительно думаете, что Креститель сказал это перед тем, как ему отрубили голову? Я сомневаюсь. Прежде всего никто из нас ничего подобного не слышал. А кроме того, если он и сказал, то, верно, про себя — не мог же он вслух это произнести? Он ведь понимал, что, если царь услышит такое, то пошлет лазутчиков разузнать, что это за человек, этот Иисус в пустыне, велит поймать и тоже обезглавить его. Как говорит мой отец, это ясно как Божий день. Так что не будем слишком увлекаться.
— К черту Божий день! — вскипел Петр. — Пусть каждый судит как умеет. Налей-ка выпить, Андрей! Надо прополоскать мозги, чтобы глаза прочистились.
В это мгновение в харчевню вбежал высокий нескладный человек, босой, со впалыми щеками. На нем была набедренная повязка, с головы до пят спускался погребальный саван, на шее болтались бусы из амулетов.
— Прощайте, братья! — воскликнул он, прикладывая руку к груди. — Я ухожу, иду к Богу. Есть ли у вас какие-нибудь поручения к Нему? — И, не дожидаясь ответа, он кинулся бегом в следующий дом.