Последнее искушение Христа (др. перевод)
Шрифт:
— Привез к нам свою расслабленную дочь, чтобы ее вылечил свежий воздух, как он говорит. Но Господь Израиля все записывает в Свою книгу и не прощает. Земля Каны поглотит ее!
— Не кричите, дураки, — он уже здесь!
Проскакали три всадника — в центре ехал Руфус, центурион Назарета. Пришпоривая скакуна, он приблизился к толпе.
— Что за столпотворение? — закричал он, поднимая хлыст. — Разойтись! — лицо его исказилось.
За несколько месяцев он превратился в старика. Волосы его поседели. Страдания его единственной дочери, которая однажды проснулась парализованной, надломили его.
— Добро пожаловать, сын плотника. Ты вернулся из Иудеи! Я искал тебя. Мне надо кое-что сказать ему, — обернулся он к собравшимся. — Убирайтесь! — Затем оглядел учеников и нищих из Назарета, некоторых узнал, и нахмурился. — Смотри, сын плотника, ты помогал распинать других, как бы тебе не оказаться распятым самому! Оставь народ в покое, не баламуть его. У меня тяжелая рука, а Рим бессмертен.
Иисус улыбнулся: он слишком хорошо знал, что это не так, но предпочел промолчать.
Крестьяне ворча отошли и столпились в отдалении, разглядывая трех бунтовщиков — высокого старика с раздвоенной бородой и двух его сыновей, которых поймали легионеры и теперь вели закованных в цепи. Все трое, высоко подняв головы, высматривали людей между римских шлемов, но не видели никого, кроме гневного Бога Израиля, парящего перед ними в воздухе.
Иуда узнал их. Было время, он сражался с ними бок о бок. Он кивнул им, но они, ослепленные великолепием Господа, не видели его.
— Сын плотника, — склонился центурион с лошади, — есть много богов: одни ненавидят и убивают нас, другие даже не нисходят до того, чтобы взглянуть на нас, но есть и третьи — милостивые и благорасположенные, — они лечат несчастных смертных. К кому из них принадлежит твой бог, сын плотника?
— Бог один, — ответил Иисус, — не святотатствуй, центурион!
— Я не собираюсь вступать с тобой в богословский спор, — покачал головой центурион. — Я презираю евреев, все вы толкуете лишь о Господе и ни о чем другом. Единственное, что меня интересует, может ли твой бог… — Он умолк, он совестился просить еврея об одолжении.
Но тут же он увидел перед собой узкую постель и неподвижно лежащую на ней девочку с большими зелеными глазами, которые умоляюще смотрели на него… И проглотив свою гордость, он еще ниже склонился со своего седла.
— Сын плотника, может ли твой бог излечивать больных? — страдальчески посмотрел он на Иисуса. — Может? — повторил он еще раз, видя, что Иисус молчит.
Иисус медленно поднялся с камня, на котором сидел, и подошел к всаднику.
— Отцы ели зеленый виноград, и у детей испортились зубы — таков закон моего Бога.
— Это несправедливо! — вздрогнул центурион.
— Нет, справедливо! — возразил Иисус. — Отец и сын имеют один корень. Вместе они возносятся на небеса, вместе низвергаются в ад. Ударишь одного — ранишь обоих. Если один ошибается, наказывают обоих. Ты, центурион, преследуешь и убиваешь нас, и Господь Израиля поразил твою дочь параличом.
— Ты сказал жестокие слова, сын плотника. Я как-то слышал тебя в Назарете, тогда слова твои были добрее — даже слишком добрыми для уха римлянина. А теперь…
— Тогда говорило Царствие Небесное, теперь — конец света. С
— Значит, твой бог тоже не идет дальше справедливости? — в отчаянии воскликнул центурион. — Вот где его предел? Так что же это за добрая весть любви, которую ты проповедовал прошлым летом в Галилее? Моя дочь не нуждается в божьей справедливости, она нуждается в любви. Я ищу бога, который выше справедливости, который сможет исцелить мое дитя. Потому-то я и перевернул все камни в Израиле в поисках тебя… Любовь — слышишь ли? Любовь, а не справедливость.
— Безжалостный римский центурион, кто вложил эти слова в твои свирепые уста?
— Страдание и любовь к моему ребенку. Я ищу бога, который исцелит мою девочку, и тогда я поверю в него.
— Благословенны те, чья вера в Бога не нуждается в чудесах.
— Да, благословенны. Но я суровый человек, и меня нелегко убедить. Я видел много богов в Риме — у нас их тысячи, запертых в золотых клетях, — и я сыт ими по горло!
— Где твоя дочь?
— Здесь. В саду.
— Идем.
Центурион спрыгнул с лошади, и они с Иисусом двинулись вперед. За ними на расстоянии шли ученики, и еще дальше — толпа поселян. И в это мгновение из арьергарда римского отряда появился счастливый Фома. Он двигался за солдатами, выгодно сбывая им свой товар.
— Эй, Фома, — закричали ему ученики, — ты все еще не надумал пойти с нами? Сейчас ты увидишь чудо и удостоверишься.
— Сначала надо посмотреть и потрогать, — ответил Фома.
— Что потрогать, ты, хитрюга?
— Истину.
— Разве истина имеет плоть? Что ты несешь, болван!
— А если у нее нет плоти, на что она мне нужна, — рассмеялся Фома. — Я должен пощупать вещь. Я не доверяю ни своим глазам, ни своим ушам. Я верю лишь рукам.
Иисус и Руфус поднялись к дому, стоящему на пригорке на окраине деревни, и вошли в него.
На белой постели лежала девочка лет двенадцати, с широко раскрытыми зелеными глазами. Она увидела отца, и лицо ее просияло. Душа ее затрепетала, она попыталась подняться, но — напрасно, и радость исчезла с ее лица. Склонившись над постелью, Иисус взял девочку за руку. Все его силы сосредоточились в одной ладони, вся любовь и сострадание. Не говоря ни слова, он впился своими глазами в зеленые глаза девочки, чувствуя, как душа его через кончики пальцев перетекает в тело больной. Она доверчиво смотрела на него и улыбалась.
Ученики на цыпочках вошли в комнату — впереди Фома, с узлом через плечо и рожком на поясе. Крестьяне, не сдерживаемые охраной, которая была будто бы заворожена происходящим, разошлись по саду и заполнили улицу. Все ждали, затаив дыхание. Центурион, прислонившись к стене, смотрел на дочь, пытаясь скрыть волнение.
Мало-помалу щеки девочки начали розоветь, грудь ее глубоко задышала, по всему телу распространилось легкое покалывание — сначала поднявшееся от руки к сердцу, а потом спустившееся к самым стопам ног. Все внутри нее задрожало, как листья тополя, охваченные легким ветерком. Иисус почувствовал, как рука девочки затрепетала, словно сердце, возвращающееся к жизни, и лишь тогда он раскрыл свои уста.