Последнее искушение Христа

Казандзакис Никос

У пустынника занемела поясница. Он уж было открыл рот, чтобы сказать «да», но почувствовал на себе чей-то взгляд. Он испуганно поднял голову и увидел в воздухе только пару глаз, пару глубоких черных глаз и пару белоснежных бровей, которые поднимались и кричали ему: «Нет! Нет! Нет!» Сердце Иисуса сжалось, он снова умоляюще глянул туда, желая крикнуть: «Оставь меня! Отпусти меня на волю! Не гневайся!» Но глаза уже наполнились гневом, брови угрожающе то поднимались, то опускались.

– Нет! Нет! Нет! – закричал тогда Иисус, и две крупные слезы скатились с глаз его.

Змея тут же соскользнула с тела, изогнулась и разорвалась с глухим треском. Воздух наполнился смрадом.

Иисус упал лицом долу,

песок набился ему в рот, в нос, в глаза. Он не думал больше ни о чем, забыл про голод и жажду и рыдал. Рыдал так, будто умерли его жена и все его дети и вся жизнь его оказалась ни к чему.

– Господи, Господи, – шептал он, грызя песок. – Отче, неужели Тебе чуждо милосердие? Да свершится воля Твоя! Сколько раз уже говорил я это и сколько раз скажу еще! Всю свою жизнь я буду биться в судорогах, сопротивляться и твердить: «Да свершится воля Твоя!»

Так вот – бормоча, рыдая и глотая песок, он и уснул. Но как только смежил он очи телесные, разверзлись очи души его; и увидел он, как некая змея-призрак, толщиной с человеческое тело, а длиной из конца в конец ночи, распростерлась на песке и раскрыла во всю ширь пространную ярко-красную пасть. Перед пастью испуганно трепыхалась пестрая куропатка, пытаясь раскрыть крылья и улететь, но не могла сделать этого. Спотыкаясь, она продвигалась вперед со вздыбленными от страха перьями. Кричала тоненьким голоском и все продвигалась вперед… А неподвижная змея с невозмутимым спокойствием впилась в нее взглядом, раскрыв пасть, – она была уверена в себе. Пошатываясь и оступаясь, куропатка медленно двигалась прямо к раскрытой пасти, а Иисус стоял и смотрел, содрогаясь от страха, словно куропатка… Перед рассветом куропатка уже приблизилась к раскрытой пасти, затрепыхалась было и торопливо оглянулась вокруг, словно ища помощи, и вдруг вытянула шею и головой вперед, с заплетающимися ногами вошла в пасть, которая после этого закрылась. Иисус увидел, как к брюху чудовища медленно спускается комок из перьев, мяса и рубинового цвета ножек – куропатка…

Иисус в ужасе вскочил. Пустыня вздымалась в розовом свете. Светало.

– Бог, – с дрожью в голосе прошептал он. – Бог… И куропатка…

Голос его осекся. Не было сил выразить эту мысль, но про себя он подумал: «…душа человеческая. Душа человеческая – это куропатка!»

На долгие часы он погрузился в раздумья об этом. Солнце поднималось, накаляло песок, долбило темя Иисуса, проникало внутрь и сушило ему мозг, горло, грудь. Все внутри него было словно лоза осенью после сбора винограда. Язык прилип к небу, кожа облезла, кости выступили наружу, кончики ногтей густо посинели.

Время внутри него стало коротким, как удар сердца, и долгим, как смерть. Он больше не ощущал ни голода, ни жажды, не желал ни детей, ни женщин. Вся душа его собралась в глазах. Он видел, и больше ничего. Видел. Около полуночи глаза его помутнели, мир исчез, и исполинская пасть разверзлась перед ним: нижняя челюсть – земля, верхняя челюсть – небо, и он медленно, ползком двигался в эту пасть, содрогаясь и вытянув вперед шею…

Белыми и черными молниями проносились дни и ночи. Как-то в полночь пришел, стал перед ним, горделиво потрясая гривой, лев и заговорил человеческим голосом:

– Я рад приветствовать и видеть в логове моем доблестного подвижника, превозмогшего малые добродетели, малые радости и счастье! Не по нраву нам легкое и несомненное – мы отправились добывать то, что дается с трудом. Мало нам взять в жены Магдалину – мы желаем сделать супругой своей всю Землю. Невеста вздыхает по тебе, небо зажгло свои светильники, пришли гости – пора, Новобрачный!

– Кто ты?

– Я – это ты. Лев, алчущий в сердце твоем и в теле твоем и рыщущий по ночам вокруг загонов – царств мирских, примеряясь, как бы запрыгнуть внутрь и утолить голод.

Я мечусь от Вавилона к Иерусалиму и Александрии, от Александрии – к Риму, возглашая: «Я голоден! Все здесь мое!» С наступлением дня я снова вхожу в грудь твою, сжимаюсь и становлюсь – я, грозный лев! – агнцем. Прикидываюсь униженным, подвижником, который ничего не желает, которому якобы достаточно для жизни пшеничного зернышка, глотка воды и благостного Бога, которого он, пытаясь задобрить, называет Отцом. Но сердце мое втайне исполняется ярости – ему стыдно. Оно желает, чтобы скорее наступила ночь и я снова сбросил с себя овечью шкуру и снова рыскал в ночи, рычал и попирал четырьмя своими лапами Вавилон, Иерусалим, Александрию и Рим.

– Я не знаю тебя. Никогда не желаю я царств мирских, мне достаточно и Царства Небесного.

– Нет, недостаточно! Ты сам себя обманываешь, милый. Тебе недостаточно. Но ты не дерзаешь заглянуть внутрь себя, в свое нутро, в свое сердце, чтобы увидеть там меня… Что это ты искоса, подозрительно смотришь на меня? Думаешь, я – искушение, посланное Лукавым совращать тебя? Неразумный пустынник! Да разве может иметь силу искушение, приходящее извне? Крепость можно взять только изнутри. Я – самый глубинный голос естества твоего, я – лев, пребывающий внутри тебя, а ты завернулся в овечью шкуру, чтобы так пожирать людей, которые осмелятся подойти к тебе. Вспомни: когда ты был еще младенцем, халдейская колдунья разглядывала твою ладонь. «Я вижу много звезд, много крестов, ты станешь царем», – сказала она. Что ты прикидываещься, будто забыл? Ты помнишь про то и днем и ночью! Встань, сыне Давидов, и вступи в Царство Твое!

Иисус слушал, склонив голову. Постепенно он узнавал голос, постепенно вспоминал, что слышал его когда-то во сне, один раз – когда его еще ребенком побил Иуда, а другой – когда он бросил дом и несколько дней и ночей кряду бродил по полям, но голод одолел его и он, посрамленный, возвратился домой, а братья его, хромой Сим и набожный Иаков, стояли на пороге и потешались над ним – тогда и вправду он услышал внутри себя льва рыкающего… И уже совсем недавно, когда он, таща на себе крест, чтобы распинать Зилота, проходил сквозь возбужденную толпу, а все смотрели на него с отвращением и осыпали бранью, лев воспрянул внутри него с такой силой, что поверг его наземь.

Нынешней же ночью в пустыне вышел наружу и вот стоит перед ним лев рыкающий. Он ластился к Иисусу, пропадал и снова появлялся, словно то входя в него, то выходя из него, и играючи ласково ударял его хвостом… А Иисус чувствовал, как сердце его разъяряется все более. «Да, прав лев, хватит с меня! Я устал от голода и желания, устал играть роль униженного, подставлять для удара и вторую щеку. Устал задабривать Бога-людоеда и называть Его Отцом, пытаясь смягчить Его заискиванием; устал слушать, как меня поносят родные братья, как плачет моя мать, как смеются люди, когда я прохожу мимо; устал ходить босым, устал бродить по рынку, видеть финики, мед, вино, женщин и не иметь возможности купить их, лишь во сне дерзая насыщаться этим и обнимать воздух! Я устал. Так поднимусь же, опояшусь прапрадедовским мечом – разве я не сын Давидов? – и вступлю в царство свое! Прав лев: не идеи, облака да Царство Небесное, но камни, земля и плоть – вот мое царство!»

Он поднялся. Откуда только взялись силы, но он вскочил и принялся опоясываться, долго опоясываться невидимым мечом, рыча, словно лев. Опоясавшись, он крикнул: «Пошли!» – обернулся, но лев исчез.

Раскатистый смех прогремел над ним, и послышался голос: «Смотри!» Молния рассекла ночь и замерла, а под неподвижной молнией появились опоясанные стенами города, дома, улицы, площади, люди, а вокруг – поля, горы и море: справа – Вавилон, слева – Иерусалим и Александрия, а за морем – Рим. И снова раздается голос: «Смотри!»