Последнее лето ярла Ульфа
Шрифт:
И, отстав от нее не больше чем на секунду, туда же метнули зажигательные стрелы Измор, Стрига и Бысл.
К сожалению, поджечь бочку со смолой не удалось. Черниговские проворно закидали огонь землей. Под прикрытием забора.
Да, эту возможность я не продумал.
Зато я позаботился о главном.
Шум сотен бегущих людей слышно издалека. Но даже его перекрыл яростный рев берсерка.
Он-то здесь откуда взялся?
Что самое важное для каждого вождя? Правильно, дружина. Важин оказался хорошим вождем. Очень вовремя отвел своих людей подальше от входа в мясорубку — атакующий клин северян. Благо все его парни были верхом.
В отличие от родового ополчения, возглавляемого тем самым Дедославом. Эти спешились для атаки на наш особнячок и вдобавок плотно облепили забор. Некоторые даже в два ряда. Вернее, в два уровня: стрелок на плечах «подпорки».
Таранный удар викингов расплескал это неорганизованное сборище, словно вепрь, ворвавшийся в курятник.
Медвежонок даже разбираться не стал, кто перед ним. Те, кто напал на наших, по определению смертники.
Из трех сотен племенного ополчения выжило от силы полсотни самых проворных, успевших убраться с улочки и дать деру чужими огородами.
Впрочем, может, и меньше полусотни. Нам было недосуг их ловить и считать.
Но Важин, как сказано выше, под первую раздачу не попал. Хотя вид имел бледный и невосторженный.
Потому что смыться ему не удалось. Варяги Трувора отрезали его от дороги. Атаковать их с ходу княжич не рискнул. Варяги, среагировав на кавалерийский топот, в секунды перестроились из бегущей колонны в стену щитов, которую не разбить и тяжелой франкской коннице.
Не рискнул, зато в живых остался. Наши, пустив на фарш ополчение, немного сбросили пар и отправлять Важина с дружиной к их племенным богам не стали.
Тем более что инициативу перехватил Трувор и решил провести разбор по закону, то есть по Правде.
— Как ты здесь оказался? — спросил я Медвежонка.
— И это вместо «как я рад тебя видеть, братишка»? — ухмыльнулся тот.
— Как я рад тебя видеть! — воскликнул я совершенно искренне. — И все-таки?
— Так драккары уже на воде, а с кноррами Витмид и сам управится. Вот я и подумал: вдруг вы со Жнецом все пиво выдуете? Без меня! Ладно. Тут вроде тоже управились, — он кивнул на окровавленные, в одном исподнем, трупы черниговских ополченцев. — Пойдем поглядим, как наш родич с остальными справляется.
Трувор справлялся неплохо. Как только право силы перешло с вражеской стороны на нашу, так сразу же оказалось, что никаких полномочий творить суд и расправу на чужой территории у Важина нет.
И если у кого и имеют место претензии, то не у него ко мне, а наоборот. А присутствие на месте беспредела еще и дружины моего родича Трувора сделало претензию не просто весомой, а очень весомой. И присутствовавший главный представитель полоцкого князя, а именно здешний староста, он же тиун, все наши требования одобрял заранее. Так что ни о каких перебитых здесь или где-то там родовичах речи больше не шло. Оно и понятно. Кто же платит виру за разбойников, налетевших среди бела дня и едва пожар не устроивших. К огню в эту эпоху деревянного зодчества относились с трепетом. И за предумышленный поджог карали минимум до третьего колена.
Важин отбрехивался отчаянно. Упирал на то, что его дружинники в драке не участвовали. Даже луков из налучей не вынимали. Мол, они приехали договариваться добром, а вовсе не кровавые разборки устраивать. А что он угрожал мне расправой, так это всего лишь оборот речи. Попытка надавить на собеседника, не более.
И ему почти удалось отбрехаться. Мол, не виноватая я. Просто рядом стояла. Во всяком случае, и полоцкий тиун, и Трувор, который не хотел заводить врагов-черниговцев, склонны были его отпустить за небольшой выкуп и компенсацию расходов по ремонту подворья.
Но тут вмешался Избор.
— А скажи мне, Важин, кем тебе приходится сбежавший (да, ему удалось смыться) Дедослав?
Важин замялся.
— Говори! — рявкнул Медвежонок, глядевший на Важина как зверь на кусок мяса, вырванный из пасти.
— Вую братеник[2], — буркнул Важин, решив, видимо, что соврать дороже встанет.
И правильно сделал. Чистосердечное признание, говорят, облегчает участь. В данном случае и карманы тоже.
Чтобы заплатить отступное, княжичу пришлось опустошить не только свой кошель, но и собственных дружинников. И все равно он остался должен изрядную сумму, которую поклялся привезти сразу после ледостава. Пред лицом богов поклялся в присутствии двух жрецов, «завизировавших» клятву.
Но эти деньги уже в пользу полоцкого князя пойдут. За моральный ущерб. Когда-нибудь в будущем. А мы свое получили сразу. И волоцкий староста тоже. Последний, впрочем, тут же пустил эти деньги в оборот: скупил у нас оптом все добро, что нападало с побитых радимичей, чьи ободранные до исподнего трупы, не заморачиваясь похоронами, побросали в Днепр.
А тем временем кораблики наши уже прошли почти тридцатикилометровый волок, и можно было отправляться дальше. В мое кирьяльское ярлство.
И очень хотелось верить, что свейский конунг еще не успел воплотить в жизнь свои территориальные декларации.
— Перун говорил со мной, — сказала Заря.
Трувор удивленно поглядел на дочь.
— Вот как? Тебе повезло. Молниерукий не со всяким вождем разговаривает. Со мной вот только раз.
— И что он сказал тебе? — быстро спросила Заря.
— Он дал мне прозвище. Сказал: будешь моим жнецом.
Заря помрачнела.
— А что он сказал тебе? — спросил Трувор.
— Сказал: дружина его полна, и у него нет нужды в той, кто закроет брешь в стене щитов.
На самом деле бог говорил иначе. Но как передать человеческими словами речь бога?
— Что ж, — сказал Трувор. — Значит, придется тебе искать очищения всякий раз, когда ты отправляешь врагов за Кромку. Невелик труд, и потеря невелика.
Заря хорошо знала отца, а потому угадала, что он сказал не все.
— Эта невелика, но есть другая?
— Есть, — неохотно признал Трувор. — Ты никогда не познаешь настоящую радость битвы.
«А вот еще посмотрим», — сердито пробормотала Заря, когда отец отвернулся.