Последнее лето ярла Ульфа
Шрифт:
— И вы — мои друзья, — ответил я с искренним уважением и сожалением.
Эти люди доверились мне, а я — не оправдал.
— Мне жаль, что я не смог защитить вас.
— Мы понимаем, друг, — ответила одна из бабушек. — Боги испытывают нас, чтобы мы стали сильнее. Но нет ничего сильнее дружбы.
Я попытался скрыть удивление. Вот же… С виду обычная старушка, сморщенная и скрюченная. Баба-Яга без ступы и избушки на ножках. Хотя откуда мне знать, что там у нее в лесу спрятано, если она такие вот философские сентенции выдает.
— Мудрая женщина верно говорит, — подхватил
Ух ты. Что это, если не расширенное торговое соглашение?
— Дарить друзьям — великая радость! — заявил я. — Лучший подарок — знать, что наша дружба по-прежнему крепка!
И отдельное удовольствие: знать, что кирьяльские меха и прочее пойдут ко мне, а не к свейским торговцам.
Но дружба была не единственным прощальным подарком лесовиков. Та кирьяльская молодежь, что ходила со мной в вики, оставалась со мной. А к ней — еще восемьдесят девять лесных стрелков. Большая часть тех, кто когда-то проходил обучение с Бури и его помощниками.
И это было прекрасно, потому что теперь я могу забрать с собой оба трофейных драккара. И под моей рукой будет больше двух сотен бойцов, а таким далеко не каждый здешний князь может похвалиться. А ведь это еще не все. Еще сотня с хвостиком на Сёлунде. Да я не князь уже, а полноценный конунг.
— Как думаешь, может, мне теперь не ярлом, а князем именоваться? — спросил я Зарю.
— Как бы ты себя ни назвал, я тебя люблю, — проговорила Заря, явно думая о чем-то другом.
О чем, интересно? Какая-то она в последнее время… Не такая. И трэль этот, который за ней хвостиком таскается. Случись подобное во время, в котором я родился, уже взревновал бы. Молодой красивый парень, у которого только одно желание: угодить моей жене. Это навевает…
Но не в эту эпоху. Приревновать к холопу — все равно что к псу приревновать за то, что хозяйкины руки лижет.
И все-таки зачем ей бывший отрок? Для повышения статуса? Показать свою власть? Парень-то дружинником был. Еще и варяжского происхождения.
Нет, с Зарей определенно что-то не так. Или — так?
— Скажи, сердце мое, а ты не беременна?
— Кровей не было уже два месяца.
И — тем же рассеянным тоном. Словно безделица какая.
Вот не зря говорят: чужая душа — потемки. Особенно душа женщины. А уж душа беременной женщины…
А может, все совсем просто объясняется.
У нас же — глобальный переезд. Пять дней на то, чтобы забрать все, что можно и стоит забрать, и свалить отсюда, оставив упрямому свейскому конунгу разор и пепелище. А хозяйка у меня кто? Заря. Вот то-то.
Насчет пепелища — не шутка.
С кормы замыкающего наш караван трофейного драккара я глядел на клубящийся над Замковым островом черный дым и знал, что, когда к нему подойдут корабли конунга Эйрика, здесь будет именно пепелище. Ни пристани, ни корабельных сараев,
Ничего. Захочет конунг — новую построит.
А там, глядишь, я сюда наведаюсь и опять пожар устрою. Не вечно же Эйрик будет здесь свой боевой флот держать? Нет, я это место непременно еще разок навещу. Из принципа. Путь, конечно, неблизкий, но это так прибыльно. Воевать со свеями. И драккар, на палубе которого я стою, тому доказательство.
А пока прощай, ярл Ульф Хвити, здравствуй, князь плесковский Улеб Белый. Счастливого пути!
Эпилог. Плесков. Месяц спустя
Заря аккуратно соскользнула с ложа. Муж спал чутко, как и положено воину. Просыпался от шороха, от дуновения. Не этой ночью. Вечером она добавила ему в питье немного сонной настойки. Совсем чуть-чуть. Чтобы спал крепче. Он не должен знать. Это только ее дело. Ее и Молниерукого.
Он и не проснулся. Любимый…
Заря полюбовалась им немного, потом сняла с шеи крестик со Спасителем, поцеловала, прошептала: «Тебе не надо это видеть», и спрятала в шкатулке с самоцветами.
Чтобы облачиться, ей потребовалось больше времени, чем обычно. Настойка настойкой, а шуметь не стоило.
Бишка спал на полу в десяти шагах от дверей.
Заря пихнула его ногой.
— Вставай. Тихо. Иди за мной.
Холоп, позевывая, поплелся следом.
Они вышли из дома, пересекли двор.
— Отпирай, — велела Заря караульщику.
Тот подчинился, не споря и ни о чем не спрашивая. Княгиня же.
Тропинку, что вела к священной роще, Заря знала, как свою ладонь. Бишка шел за ней. Хорошо шел, не топотал. Все же до того, как стать холопом, он был воином и варягом. Как раз тем, кто был ей нужен.
Волчье солнце взошло, когда они достигли подножия холма. Встало внезапно над краем неба и прогнало тьму.
Заря остановилась. Протянула Бишке склянку:
— Пей.
— Зачем? — насторожился холоп.
Заря приучила его к повиновению. Скажет «лижи сапог» — вылижет. Но сейчас холоп, видно, что-то почуял.
— Пей!
Она шагнула вперед, Бишка попятился и отступал до тех пор, пока не уперся спиной в древесный ствол.
Заря стояла вплотную к нему. Так близко, что ощущала его тепло. И запах тоже. Запах его и выдавал: выглядел Бишка как воин, но от воина не должно пахнуть так. Страхом и вожделением. Страхом — больше.
Заря погладила его по щеке, по мягкой редкой поросли. Перестав быть варягом, бриться Бишка тоже перестал.
— Пей, — сказала она почти ласково.
Холоп сглотнул слюну… И разом проглотил зелье.
— Сядь, — велела Заря. — И пой. Все равно что. Только тихо.
Пел Бишка плохо, но Заре нужно было понять, когда подействует зелье.
Как только голос холопа превратился в невнятное бормотание, Заря подняла его и погнала вверх по тропе.
Теперь Бишка шел по-другому: тяжело ступая, то и дело останавливаясь. Он и без зелья был ленив, а опоенный стал похож на снулую рыбу. На слова почти не реагировал, приходилось подкалывать ножом, чтобы шевелился.