Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)
Шрифт:
– Сосед твой, учтя мой звонок, думаю, возражать не будет…
Хотя Батюку было тоже пора идти и, чтобы пересечь улицу, отделявшую его дом от дома начальника штаба, он мог бы выйти сразу вместе с Серпилиным и Захаровым, однако остался еще на минуту у себя: не хотел, чтобы выглядело так, словно он вышел из дому провожать подчиненных. Вообще-то Батюк не был особым любителем субординации, но после вступления в командование фронтом все время помнил о своем новом положении.
Он задержался на минуту, и на столе, как нарочно, затрещал телефон.
– Первый
– Здравствуйте, говорит Львов. Вы мне звонили?
– Звонил. Прибыл представляться Серпилин. Хотел принять его вместе с вами…
– А где он? У вас?
– Уже уехал. – Батюк был доволен, что Львов позвонил ему сам, проглотил вчерашнюю пилюлю.
– Ничего другого у вас ко мне нет? – спросил Львов.
– Пока нет.
– Я буду у себя. – Львов первым положил трубку.
«Мало все ж спит, – подумал Батюк о Львове, – в Шесть лег, теперь только десять…»
Батюк надел фуражку, уже совсем собрался идти, но снова затрещал телефон. На этот раз звонил начальник штаба фронта.
– Иван Капитонович, десять-пять. Как прикажете? Может, мне к вам прийти?
– Сам иду. – Батюк положил трубку.
«Десять-пять! Тоже мужик с характером, напоминает, чтоб не опаздывал. Кругом у всех характеры…»
Он подумал про Серпилина, что и у этого характер не из легких, но хотя бы заранее известный. От него знаешь, чего можно и чего нельзя ждать. Можно ждать стремления поставить на своем, но нельзя ждать обмана. И хорошо, что человек с таким, достаточно известным ему характером стоит у него на направлении главного удара.
Батюк радовался завтрашней поездке в свою бывшую армию. Его радовало, что именно ей предстояло наносить главный удар в том первом наступлении, которое он проводил в роли командующего фронтом. Батюк ее формировал, он с ней начинал в самое трудное время, и во всем том, что она теперь совершит, есть доля его заслуг, не только нынешних, но и прошлых: их тоже из истории не вынешь.
– Что делать будем? – спросил Серпилин у Захарова, когда они, выйдя от Батюка, пошли по улице к своим стоявшим за углом машинам. – Если прямо в Дятьково, – Серпилин открыл планшет и взглянул на карту, – самое большее пятьдесят минут, с запасом – час. А время впереди – полтора часа. Поедем, выберем по дороге местечко, сядем под елку и обсудим вопросы. Есть что.
– Обсудить согласен, – сказал Захаров. – Но к соседу с тобой не поеду. Зачем мне около вас отсвечивать? Съезжу тем временем к начальнику Политуправления фронта, это мне действительно нужно. До развилки вместе, там посидим, а потом – ты направо, я налево. Лады?
– Давай теперь на моей, – сказал Серпилин, когда они подошли к стоящим в тени домов «виллисам»; сюда они ехали на «виллисе» Захарова.
Захаров сел сзади, и «виллис» тронулся. Второй шел следом.
Пока ехали, говорили о том, о чем считали возможным говорить при водителе Серпилина – Гудкове. При нем можно было на все темы, кроме тех, на которые ни при ком не положено.
– Забыл тебя спросить:
– Простились утром. Пошел в сто одиннадцатую. Веру вместо него Синцова.
– Это хорошо, – сказал Захаров, – если тебя его рука не смущает.
– Меня не смущает. Не в носильщики беру. Он, кстати, с этой своей рукой, оказывается, даже машину водит.
– Евстигнеев сильно переживает?
– Сам за него переживаю. Ну-ка, случись, убьют! Сноха по второму разу вдова, внучка по второму разу сирота… А что делать?
– Авось минует его чаша сия, – сказал Захаров. – Потери, надо надеяться, будут не те, что раньше. Ехали с тобой сюда утром, и опять едем, и ни разу еще на небо не взглянули. А помнишь, как было? Сколько раз за это время из машины бы выскакивали…
Справа к дороге спускалась опушка ельника, впереди виднелась развилка, у которой надо было разъезжаться.
– Возьмите в сторону, Гудков! – приказал Серпилин. – Тут сухо.
Машина съехала с дороги и остановилась. Серпилин и Захаров пошли к опушке.
– Товарищ командующий, может, плащ-палатки дать? – крикнул вдогонку Гудков.
Серпилин оглянулся:
– Боязно: ляжешь да заснешь… Недоспал сегодня… Ладно, давайте.
Гудков принес им две плащ-палатки и разостлал под елкой. Серпилин лег, облокотившись на руку, а Захаров ложиться не стал, сел на посеревший от дождей, старый, но еще крепкий пенек и, улыбаясь, сделал вид, что подсек и тянет из воды рыбу. Показал так похоже, что Серпилин тоже улыбнулся.
– Уже и не помню, когда рыбачил, – сказал Захаров. – Вот до чего война людей доводит. Совсем в каменный век отбросила – рыбу гранатами глушим, как какие-нибудь пещерные люди – камнями.
Он с удовольствием отвлекся в сторону, потому что догадывался, о чем его сейчас спросит Серпилин, и был не рад этому.
– Когда получил в Архангельском твое письмо, – сказал Серпилин, – понял: обстановка требует как можно скорей вернуться. А теперь вижу: что не просто обстановка требовала, а тучи над головой были, а может, и остались.
– О чем разговор, о каких тучах?
Серпилин посмотрел на Захарова и с уверенностью подумал, что тот пусть из благих целей, но лукавит. Бывает с ним и так.
– Вчера Григорий Герасимович Бойко при всем его неразговорчивом нраве все же нашел нужным сказать мне, что десять дней назад Львов пригласил его зайти и час расспрашивал, какой я есть и какое мое состояние здоровья, а также духа.
– Спросил и спросил. Такое его дело – знать кадры. Я бы, например, этому большого значения не придал.
– Ты бы не придал, а Бойко придал, и правильно сделал. И нашел нужным мне сказать, и тоже правильно сделал. А сегодня выясняется, что командующий фронтом, как видно, все тому же Львову объяснял, что я еще способен армией командовать, не дышу на ладан. Теперь я и твое письмо задним числом по-другому читаю. В письме не мог написать, согласен. Но почему, когда я приехал, не выложил всего, что знаешь?