Последнее небо
Шрифт:
– То есть? – Гот, еще не переключившийся с физических упражнений на умственные, помотал головой, – Как это так?
– Давай сядем. Ты высокий, а мне ужасно неудобно разговаривать, глядя снизу вверх. – Ула потянула Гота к камбузу, на немецкую скамейку.
– Не совпадают, – повторила она, усевшись, и тут же подогнула под себя одну ногу. – Данные на каждого из десантников внесены в компьютер посадочного модуля. Я просматривала их еще в самом начале, когда у нас была всего одна машина, ну и, разумеется, про Азамата Рахматуллина запомнила все, что нашла.
– Зачем?
– Затем, что мужчины его типа мне нравятся, тем более что я никогда в жизни таких не видела. Даже в кино.
– Зачем ты снимала отпечатки пальцев?
– Бог ты мой, Дитрих! – Ула хлопнула себя по коленке. – Ну что значит зачем? Мне нужно успеть собрать о нем как можно больше данных. Это не так просто, поскольку добровольно Зверь на такое дело не пойдет, так что я хватаюсь за любую возможность. Что получается, то и делаю.
– Но зачем?
– Ты сегодня не выспался?
– Я выспался. Я просто хочу понять, что ты ищешь?
– Ничего я не ищу. Видишь ли, перед полетом всем прививали «SPL», это делается перед каждым рейсом. Зверь прививку миновать не мог. Но «SPI» в его крови нет.
– Чего нет?
– Синцитиально-продуцированных лейкоцитов, – терпеливо расшифровала биолог.
– Ага. – Гот глубокомысленно кивнул. – А до крови его ты как добралась?
– Слушай, я же не просто доктор наук, в конце-то концов я – женщина. Могут у меня быть свои маленькие тайны?
– Не здесь и не от меня.
– Я его поцарапала, – сообщила Ула, глядя прямо в глаза командиру, – до крови. В процессе полового акта. Неоднократно. За мной это вообще водится. Может быть, потому, то я на одну шестнадцатую француженка. Только не спрашивай меня, зачем я его царапала…
– Не буду, – пообещал слегка ошалевший Гот.
– …помимо того, подобное поведение для меня является естественным, – невозмутимо продолжила биолог. – Так вот, согласись, что Зверь обладает чем-то, что принято уклончиво называть паранормальными способностями.
– Соглашусь.
– Мне было интересно, отличается ли он от обычных людей только по тем параметрам, что лежат в области метафизики, или в его биологии тоже есть отклонения от нормы. Нет, разумеется, папиллярные линии не имеют прямого отношения к вопросам, которые я перед собой ставила…
– Ладно, давай ближе к делу. – Гот слушал вполуха, размышляя над самыми первыми словами Улы. Расхождения с данными, которые внесены в личное дело, разве возможно такое? И если да, то каким образом так получилось?
– Отклонения есть. – Ула уселась на скамейке в позе Мефистофеля, если только бывают Мефистофели со столь вызывающими округлостями и впадинами, которые армейский комбинезон не скрывает, а, наоборот, подчеркивает. – Но тебе не это должно быть интересно.
– А группа крови? – поинтересовался Гот, – Группа крови совпадает с той, что в личном деле?
– Да. Но обрати внимание: группа крови – это единственное, что реально может быть проверено. Все остальные данные снимаются один раз: при поступлении на службу. И больше к ним никто никогда не возвращается. Во всяком случае, в этих войсках, где ничего важного или секретного нет и быть не может.
– Хочешь сказать, – Гот прищурился на солнце, – Зверь не тот, за кого себя выдает?
– Это возможно.
– Боишься?
– Нет. – Ула покачала головой. – Его я не боюсь. А вот за него, честно говоря, побаиваюсь. Видишь ли, Азамат Рахматуллин близкий друг Пижона и Пенделя. Друг детства. Либо нас обманывают все трое, либо Зверь обманывает в первую очередь этих двоих. Обманывает-то он всех, но Пендель и Пижон, узнав об этом, могут очень сильно расстроиться.
– Первый вариант кажется мне более вероятным, – заметил Гот не столько для Улы, сколько размышляя вслух.
– А мне нет, – возразила биолог. – Слишком сложно и нерационально было бы придумывать легенду, уходящую аж в самое детство. Если предположить, что мы имеем дело с преступниками, скрывающимися от закона, так им логичнее прятаться поодиночке.
– Ты допускаешь мысль, что Зверь способен долгое время выдавать себя за человека, которого эти двое хорошо знают?
– Я знаю его дольше, чем ты, – напомнила Ула, – и могу сказать, что на «Покровителе» был совсем другой человек. Он изменился уже здесь, на Цирцее, изменился очень резко. В какой-то мере, конечно, это было обусловлено ситуацией. Но, знаешь, Тихого никто и никогда не назвал бы Зверем. Ни при каких обстоятельствах. А когда он передал власть тебе, он изменился снова, так что сейчас я наблюдаю уже третий образ. Причем, заметь, все три в принципе друг другу не противоречат. Перемены легко объясняются сменой условий. Все вроде бы гладко, и придраться не к чему. Ты заметил, как его все любят?
– Зверя?
– Да. Его просто обожают. И ты тоже, ведь так? Он каждого сумел чем-то купить. И только Джокер Зверя терпеть не может. Джокер – еще один уникум. Он чувствует что-то, но не может объяснить. Не умеет. В обычных языках, наверное, просто нет таких слов, чтобы Джокер или Зверь могли точно выразить свои ощущения.
– В случае этих двоих инициатива исходит от Джокера. Ула согласно опустила глаза:
– Верно. И я никак не могу понять почему. Зверь о Джокере отзывается подчеркнуто нейтрально, а вот Джокер только и твердит: он злой, он злой. Не хочется верить.
– А ты веришь?
– Систему на компьютере много раз переустанавливали, – вместо ответа сказала Ула, – и база данных, где были личные дела, оказалась непоправимо испорчена. Это сделал Кинг. Случайно. Если бы я сознательно не запоминала все, что есть на Азамата, сравнить сейчас было бы не с чем.
– У меня есть способ получить кое-какую информацию… —
«…я не умею врать, когда летаю, майор. Небо не терпит лжи…»
Гот резко поднялся. – А что ты сама думаешь о Звере? Не надо фактов, на этой планете фактами оперируют только смертники. Что ты чувствуешь?