Последнее желание гейши
Шрифт:
– Завтра с утра я в «Экзотик» наведаюсь. Присоединишься?
– Е с оф кос, а зачем?
Митрофан показал глазами на ордер.
– Слонов обещался с утрянки подписать!
– Не могет такого быть… – Леха скорчил гримасу, должную выразить всю степень его удивления. – Сподобился, зараза!
– Заметь, именно завтра утром! Не сегодня, а завтра! Сечешь?
– Боялся, что если сразу подпишет, то мы к Мадам Бовари прямо вечером и наведаемся…
– И застукаем там весь городской бомонд…
– Или его самого!
– Это вряд
– Подавляя свои сексуальные желания! – Леха выставил указательный палец и ткнул им в сторону Митрофана. – В этом вы с ним похожи!
– Ах так! – Голушко прищурился. – Вот ты, значит, как… Ну ладно. – Он достал из стола бумажку, на которой его же рукой был нацарапан адрес. – Вот тебе наказание за словоблудие!
– Что это?
– Адрес.
– Я вижу. – Леха пробежал глазами по строчкам. – Улица Маяковского, дом 3, что там находится?
– Ресторан «Монреаль». Его хозяин Кречетов Андрей Игнатьевич был постоянным клиентом Афродиты, в ночь ее убийства наведывался в «Экзотик», сам понимаешь, для чего… – Он брезгливо поморщился. – Обычно говорят, «последний, кто видел ее живой», в нашем случае это будет звучать так: «Кречетов – последний, кто имел ее живой»… Сходи, побеседуй с ним. Будет отпираться, скажи, есть свидетели, видевшие его в «Экзотике» именно в ту ночь…
– А они есть?
– Если понадобятся – будут.
Смирнов глянул на часы.
– До конца рабочего дня осталось десять минут, а до Маяковки добираться двадцать пять, – возмутился он. – Мне за сверхурочную кто платить будет?
– Напиши заявление на имя начальника, быть может, он накинет к твоему жалованию рублей пятьдесят…
Леха показал Голушко язык, положил на него последний кусок сыра, отправил его в рот, не жуя, проглотил и недовольно сказал:
– Я, между прочим, сегодня даже не пообедал, а ты меня хочешь без ужина оставить…
– Ты слопал двести граммов первоклассного сыра! И полкило крекеров, имей совесть!
– Это ты имей! Сам домой пойдешь, а я…
– Я иду не домой: на семь у меня назначена встреча с Конем. – Голушко вынул из ящика стола очередную бумажку с адресом. – Клуб «Павлин» на набережной знаешь?
– Крутое заведение. Вход три сотки. Самое дешевое пиво полторы, бутылка «шампуси» пятихатка, приваттанец три тысячи!
– Клуб принадлежит Коню. Там он сегодня и будет меня принимать…
– Вот ты какой! Сам в клуб, где девочки сиськами трясут за мою месячную зарплату…
– За полумесячную, не преувеличивай!
– А мне, значит, в занюханную забегаловку тащиться!
– Дорогой итальянский ресторан ты называешь «забегаловкой»?
– «Монреаль» – это итальянский ресторан?
– Да!
– Не понял юмора, – Леха скривил губы в глуповатой улыбке выпускника спецшколы для умственно отсталых детей. – Монреаль ведь в Канаде находится?
– Да.
– Тогда почему итальянский ресторан носит имя канадского города?
– Вот
– Кречетов точно будет в ресторане?
– Да. Я разговаривал с ним по телефону час назад, он обещал никуда не отлучаться…
– Как думаешь, меня там покормят?
– Тебя обязательно, – делая ударение на первом слове, сказал Митрофан. – Как посмотрят в твои голодные глаза…
– Я побежал! – Леха вскочил со стула, залпом выпил настой зверобоя, поморщился. – Жалко, что от вина придется отказаться. Я ж при исполнении… Но тарелку спагетти точно съем!
– Главное, не забудь за едой о главном, – крикнул вслед уносящемуся оперу Голушко. – И не наглей там! Тарелку спагетти, и все!
– А если добавку предложат? – спросил Леха, просовывая голову в дверь.
– Добавку расценивай как взятку! То есть отказывайся наотрез!
Смирнов тут же испарился, а Митрофан доел остатки сыра, сполоснул стаканы, руки, вспотевшее лицо, после чего покинул кабинет. До набережной ехать почти полчаса, а он не хотел опаздывать на встречу с бывшим продюсером покойной Афродиты.
Марго
Траурный платок Марго сделала из рукава черного кружевного пеньюара. Натянула темно-синие джинсы и футболку цвета «мокрый асфальт» – более подходящего одеяния найти не удалось.
Перед тем как выйти из комнаты, она выглянула в окно. Первое, что увидела, это гроб, стоящий на круглом столе с гнутыми ножками (красное дерево, серебро, инкрустация, ХVIII век). В нем лежала мертвая Афродита, закутанная в белоснежный саван. У изголовья стояли цветы: белые хризантемы, ее любимые. Чуть в отдалении старинная икона, принесенная Багирой (ее она стащила из отчего дома, перед тем как сбежать), свечи, опущенные в стаканы с пшеном, большая фотография покойной. Вокруг гроба сидели девочки. Пришли пока не все, только трое: Багира, Далила, Жизель. Запаздывали Мамба, Ева и Катя. Первой было долго добираться, у второй приболел ребенок, третья училась в университете на вечернем отделении…
Марго задернула драпировку, поправила платок, вышла.
Спускаясь по лестнице, она разглядывала лица девочек: непривычно скорбные, застывшие, постаревшие… Она никогда не замечала, что горе настолько состаривает даже самые молодые лица. Вот взять, например, Далилу. Обычно она веселая, озорная, улыбающаяся во весь рот, от этого юная, свежая, но сейчас без ямочек на щеках, без хитро прищуренных глаз, вздернутого носика, она уже не казалась такой юной. Тридцать с хорошим хвостиком, именно столько дала бы ей Марго. Жизель и вовсе походила на старуху. Умело накрашенную, загримированную, подтянутую в клинике тетку. Только сейчас Марго обратила внимание на то, что у Жизели глубокие скорбные складки у рта. Через пяток лет они станут еще глубже, и лицо приобретет бульдожье выражение…