Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945
Шрифт:
Выбирая между общественным долгом и личными отношениями, Шпеер не стал колебаться. «С того момента, – пишет он, – и не только в пределах моих официальных полномочий, я должен планировать, начинать и доводить до конца многие действия, направленные против политики Гитлера или против него самого». Когда Гитлер, поддавшись растущему радикализму, потребовал уничтожения Европы, Шпеер делал все от него зависящее, чтобы свести к минимуму последствия этого приказа. Именно Шпееру было поручено осуществить уничтожение промышленных предприятий; но он, наоборот, приказывал их сохранять. На каждый приказ о промышленном самоубийстве, исходивший из ставки фюрера, партийного суда или берлинского радио, Шпеер отвечал контрприказом. При его авторитете, благодаря непрерывным поездкам по Германии, он всюду останавливал руку разрушителей, убеждая своих подчиненных и сочувствующих в том, что если предприятия и коммуникации придется сдавать противнику, то сдавать их нужно нетронутыми. Шахты и заводы Бельгии и Северной Франции, каналы Голландии, никелевые рудники Финляндии, железорудные шахты Балкан и нефтепромыслы Венгрии были спасены благодаря вмешательству и авторитету Шпеера. Когда пришел 1945 год и союзные армии вступили на территорию Германии, Гитлер и его единственный личный друг продолжали свою молчаливую борьбу над корчившимся в предсмертной агонии телом Германии.
В феврале 1945 года интеллектуальная дилемма Шпеера приобрела еще более острый характер. Положение стало по-настоящему безнадежным. Но эта безнадежность лишь
План Шпеера заключался в физическом (путем убийства) устранении всей правящей верхушки рейха. Семь месяцев назад такой план показался бы ему неприемлемым; он ничего не знал о заговоре, а если бы узнал, то не одобрил бы планы генералов. Но с тех пор его собственное мировоззрение сильно изменилось; бывший примерный ученик стал единомышленником самых непримиримых врагов фюрера. Гитлер в то время безотлучно находился в Берлине, в подземном бункере имперской канцелярии. Там он, по обыкновению, обсуждал политические вопросы вместе со своими ближайшими соратниками Геббельсом, Борманом, Бургдорфом и Леем [124] , которых тоже на общих основаниях обыскивали перед совещаниями на предмет взрывчатки. Однако план Шпеера не предусматривал применения видимого оружия. Как архитектор, Шпеер был хорошо знаком с конструкцией здания имперской канцелярии и к тому же пополнил свои знания в беседах с главным инженером канцелярии. Шпеер понял, что если в дымоход пустить ядовитый газ, то он быстро распространится по всему бункеру и через несколько минут покончит со всей камарильей. В свой план Шпеер посвятил нескольких преданных сотрудников, и началась подготовка к осуществлению плана, которому, правда, было не суждено исполниться. Когда подготовка была завершена, Шпеер осмотрел сад возле имперской канцелярии и обнаружил, что по недавнему приказу Гитлера к дымоходу присоединили аварийную трубу высотой 12 метров. План в прежнем его виде оказался невыполнимым. Так, во второй раз за семь месяцев Гитлер избежал, казалось бы, неминуемой смерти [125] .
124
Рейхслейтер Роберт Лей, руководитель Немецкого трудового фронта, запомнился всем в первую очередь как создатель организации «Сила через радость». Он обещал пролетариату тысячелетие сплошных удовольствий, но склонность к пьянству и частое появление на публике нетрезвым мешало ему отчетливо излагать его политические взгляды. У самого Лея не было никаких политических интересов и убеждений, он был до угодливости предан лично Гитлеру, который 28 марта 1945 года назначил его командиром партизанской группы «Добровольческий корпус Адольфа Гитлера», и Лей покинул Берлин. Он был арестован американцами в Южной Германии и покончил с собой в ожидании суда в Нюрнберге.
125
Детали заговора Шпеера были независимо подтверждены Дитрихом Шталем, начальником Главного комитета вооружений в министерстве Шпеера.
Правда, исполнению замысла помешали не только технические причины. От рук Шпеера Гитлера спасло еще одно обстоятельство. В одном из своих заявлений, в котором Шпеер неохотно признался в своих не вполне приличных намерениях, он рассказал об одном случае, также сыгравшем роль в неудаче покушения. В то время Шпеер находился на Западном фронте, на Рейне, и там однажды ночью сидел в окопе с группой немецких саперов. В темноте, рассеиваемой только вспышками ракет и огоньками сигарет, никто не узнал Шпеера, и он внимательно прислушивался к разговору солдат и, слушая, пришел к новым политическим выводам. Саперы – Шпеер убежден в этом – были простыми немецкими солдатами, бывшими рабочими, и они до сих пор верили Гитлеру, как не верили никому другому. Они верили, что он, и только он, понимая рабочий класс, из которого вышел, и механизмы власти, скрытые от глаз простых людей, сможет, как никто другой, чудесным образом спасти Германию из этого ужасного положения. Пристыженный увиденным и услышанным, Шпеер пере смотрел свои планы. Устранив Гитлера, он бы избавил немецкий народ от разрушителя германской промышленности и путей сообщения. Правда, одновременно он лишил бы немецкий народ политического лидера, в которого тот еще верил, на которого возлагал надежды и кому доверил выражение своей коллективной воли. Народ, по убеждению Шпеера, будет выполнять только приказы Гитлера, и никого другого.
Шпеер еще раз осознал важность политики, оценил альтернативу своей простой технократической философии. План уничтожения Гитлера и его окружения был оставлен и больше не обсуждался. Шпеер стал очередным членом клуба многочисленных неудачливых немецких заговорщиков.
Какой из этих двух факторов – техническая неудача или политический урок – на самом деле сделал невозможным покушение на Гитлера, в целом не так уж и важно, да и сам Шпеер не дал на этот вопрос убедительного ответа [126] ; но из всей этой истории следует по крайней мере один непреложный факт. Ни одно интеллектуальное обращение невозможно без эмоциональных последствий; кажущаяся решимость Шпеера порвать с Гитлером, которая на первый взгляд резко контрастирует с постоянными колебаниями Гиммлера, не должна затушевывать трудность такого решения и психологический кризис, который оно спровоцировало. Насколько серьезной была эта трудность, показывает дальнейшая история – история ума, разрывающегося между политическим неприятием и личной преданностью.
126
В своих ранних заявлениях Шпеер объяснял отказ от покушения политическим уроком, полученным на фронте; в Нюрнберге он утверждал, что причина была все же чисто техническая. В целом в Нюрнберге Шпеер меньше говорил о своей личной преданности Гитлеру, чем в своих более ранних показаниях. Однако эти заявления в принципе не противоречат друг другу, и представляется, что Шпеер в обоих случаях говорил правду.
18 марта, несмотря на открытый запрет Гитлера, Шпеер написал ему, что в военном и экономическом отношении война уже проиграна; если Гитлер не желает гибели народа, то очень важно сохранить некоторый материальный базис, опираясь на который народ должен будет – пусть даже примитивно – жить дальше. Это был манифест протеста против объявленной политики тотального разрушения. Ответ Гитлера был кратким и энергичным. Вызвав к себе Шпеера, он сказал: «Если война будет проиграна, то народ должен будет погибнуть. Такова его неизбежная судьба, поэтому нет нужды рассчитывать, какой базис сможет обеспечить примитивную жизнь народа. Напротив, всякий базис должен быть уничтожен, и уничтожен нашими руками. Нация показала всему миру свою слабость, и, следовательно, будущее принадлежит более сильным восточным народам. Кроме того, те, кто уцелеют, не представляют никакой ценности, ибо все достойные жить уже погибли». В тот день Гитлер и Борман издали новые приказы о тотальном разрушении всего и вся: борьба должна продолжаться без «оглядки на немецкий народ». Восемь офицеров, не выполнивших приказ о взрыве моста, были по приказу Гитлера расстреляны, а сообщение о расстреле было напечатано в бюллетене вооруженных сил. Шпеер был отстранен от руководства промышленностью.
Тем не менее он продолжил свою деятельность по спасению немецкой промышленности и инфраструктуры, хотя и был лишен официальных полномочий. Он приказал прятать мощные взрывчатые вещества и сокращать их производство, а также утилизировать имевшиеся на складах запасы. Он снабдил автоматами персонал предприятий, чтобы люди могли эффективно сопротивляться попыткам взорвать работавшие заводы и фабрики. Он рассылал приказы от имени Верховного командования вермахта. Если не срабатывали его собственные каналы связи, он пользовался каналами армейского командования и руководства железных дорог рейха. Отстранение от должности не играло для Шпеера никакой роли, и 29 марта его снова вызвал к себе Гитлер.
Он обвинил Шпеера в публичных заявлениях о том, что война проиграна, и приказал ему публично опровергнуть эти заявления. Шпеер ответил: «Война на самом деле проиграна». Гитлер дал ему двадцать четыре часа на размышления, и в конце этого срока Шпеер вернулся к Гитлеру с письмом, в котором отстаивал свое мнение [127] . Гитлер отказался принять письмо и приказал Шпееру отправиться в бессрочный отпуск. Шпеер отказался подчиниться; это его долг, сказал он, – оставаться на вверенном ему посту. Затем между ангелом разрушения и его непокорным учеником произошла странная сцена примирения. «Я заявил ему, – сказал Шпеер, – что даже в такой ситуации он может и в будущем положиться на меня». В результате этого нехитрого обмана Шпееру удалось вернуть себе должность, которую он продолжал использовать вопреки полученным инструкциям и приказам. Двойственность поведения Шпеера ясно видна на примере упомянутых эпизодов. Это поведение не изменилось и в дальнейшем. Оно проявится во время последнего посещения Шпеером бункера 23 апреля и его откровенного признания Гитлеру. Это также становится ясно из слов, которыми Шпеер заканчивает описание личности Гитлера. «Несмотря на то что внутренне к этому времени я уже порвал с ним, – писал Шпеер, – мне даже сейчас трудно писать об этом предмете. Я понимаю, что моя обязанность – помочь в исследовании его ошибок и преступлений, которые привели к катастрофическим последствиям как для Германии, так и для остального мира. Несмотря на то что местами я использовал резкие выражения, я не хотел бы уподобиться тем, кто изо всех сил старался опорочить Гитлера, чтобы обелить самих себя».
127
Это письмо, в котором Шпеер описывает разговор, состоявшийся 18 марта, сохранилось и было использовано на Нюрнбергском процессе. Это примечательный документ, демонстрирующий чрезвычайную свободу, которой Шпеер (и только он один) пользовался в отношениях с Гитлером. Описание разговора с Гитлером взято из этого письма.
Между тем не один Шпеер переживал интеллектуальный кризис в своем отношении к фюреру, хотя, конечно, слово «интеллектуальный» не вполне подходит для описания такого простого персонажа, как Гиммлер. Гиммлер тоже начал замечать непоследовательность, капризность и неуравновешенность поведения Адольфа Гитлера. Конечно, это открытие Гиммлер сделал не сам; но, когда ему на них указали (а в ревностных заговорщиках в то время недостатка не было), он признал, что давно не получал тех ясных, четких и понятных указаний, которые позволяли ему скрывать за быстротой исполнения свою хроническую нерешительность. Бог исчез из его мира, так чем теперь прикажете заняться его верховному жрецу? Его литании, его святыни, его жертвоприношения казались теперь напрасными и лишенными всякого смысла. Ему нужен был теперь другой Бог. Правда, Гиммлер уже обрел одного Бога – на небесах, после чудес прошлого года, но этот Бог находился очень далеко, его советы носили слишком общий характер, чтобы можно было практически ими воспользоваться в чрезвычайно сложной политической и военной ситуации Германии того времени. Нужен был более, так сказать, земной Бог. Личная трагедия Гиммлера в тот период заключалась в том, что он не смог найти его. Гиммлер смог найти лишь миссионера, который рассеял его веру в прежнего кумира, но не смог убедить в ценностях кумира нового. Этим миссионером был Вальтер Шелленберг.
Со своей первой задачей – сформировать обширную, эффективную и тотальную разведывательную службу – Шелленберг не справился, не справился полностью. Было бы, однако, нечестно обвинять его одного в этой неудаче. Эта задача вообще была невыполнима. В условиях джунглей, где конфликтовали между собой отдельные самолюбия вождей «тоталитарной» Германии, любое планирование, а особенно планирование Шелленберга, было чисто академическим упражнением. Но в своем втором плане – плане создать из Гиммлера соперника, наследника, а если потребуется, и убийцу Гитлера, а также посредника в переговорах о мире с западными державами, – он преуспел или, по крайней мере, внушил себе, что преуспел. В течение почти всего последнего года он уже не старался скрывать от Гиммлера масштабы своих великих планов; он убедил рейхсфюрера в своей проницательности и уме, в своем блестящем понимании тенденций и нюансов, в способности, на которой основаны китайская дипломатия и искусство соблазнения женщин. Вероятно, Шелленберг уверил себя и в том, что Гиммлер понял и принял хотя бы часть его идей своим медленным, неповоротливым умом. Шелленберг, правда, не отважился сказать Гиммлеру о планах в его отношении, с которыми носились самые необузданные июльские заговорщики. Он осторожно упомянул о фрейлейн Ханфштенгль из Мюнхена, которая разработала план насильственного вывоза Гитлера в Оберзальцберг, откуда он должен был царствовать, но не управлять, играя роль бессильного номинального главы государства, в то время как вся полнота власти перешла бы к Гиммлеру. Он проигнорировал это предложение, но Шелленберг тотчас подготовил новое. В Гамбурге он нашел подающего надежды астролога по фамилии Вульф – знатока ядов, санскрита и многих других интересных вещей. Пророчества Вульфа, по ретроспективным оценкам Шелленберга, были необычайно точны. Так, он предсказал, что Гитлер избежит большой опасности 20 июля 1944 года, что в ноябре 1944 года он тяжело заболеет и что он умрет таинственной смертью до 7 мая 1945 года. Пророчества в отношении Гиммлера тоже были очень интересными, но их благоразумно от него скрывали. Шелленберг обнаружил, что Вульф силен и в политике. Шелленберг познакомил Гиммлера с Вульфом, надеясь создать из него противовес злобному Кальтенбруннеру, и это знакомство оказалось настолько удачным, что перед самым концом Третьего рейха, по словам Шелленберга, «Гиммлер редко что-то делал, не заглянув предварительно в гороскоп». Не менее ценным кадром для Шелленберга был финский массажист Гиммлера Керстен. Гиммлер, по мнению Шелленберга, страдал раком кишечника; как бы то ни было, Гиммлер действительно чем-то болел, и только Керстену удавалось снять мучительную боль. Со временем Гиммлер стал так же зависеть от Керстена с его массажем, как Гитлер зависел от Мореля с его лекарствами. Незаменимый Керстен вскоре понял, что может говорить Гиммлеру такие вещи, которые не отваживался говорить даже Шелленберг. Шелленберг, который тоже пользовался массажем Керстена, решил, что и он – даром что простой массажист – вполне приличный политик. С этого момента массажист тоже стал агентом в заговоре Шелленберга, который поздравил себя с очередным доказательством собственной прозорливости.