Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Тревор-Роупер Хью

Так, мало-помалу, с помощью намеков и недоговоренностей, упоминаний о мелких частностях, ссылками на более крупные обобщения и восхищаясь собственной виртуозностью, Шелленберг смог или думал, что смог, подточить цепь, на которой держалась безусловная верность Гиммлера, верность, позволявшая ему скрывать внутреннюю неустойчивость. В то же время в системе религиозных ценностей Гиммлера, из которой начал постепенно выпадать идол Адольфа Гитлера, Шелленберг начал методично, несмотря на упорное и отчаянное сопротивление, создавать новый и, пожалуй, еще менее приемлемый образ – образ самого Гиммлера, который должен был стать вторым фюрером, вторым воплощением духа арийской Германии. С каким упорным терпением давил на Гиммлера Шелленберг и с каким упорством Гиммлер сопротивлялся, становится ясно из составленного Шелленбергом длинного, самодовольного и довольно скучного описания этих нескончаемых маневров. В феврале 1945 года, после того как Гиммлер не справился с обязанностями генерала, он, впав в отчаяние и страдая физически и душевно, отправился в клинику профессора Гебхардта в Хоэнлихене, но не обрел там душевного комфорта. Как мог Шелленберг оставить Гиммлера наедине с негодяем Гебхардтом? Шелленберг немедленно прибыл в Хоэнлихен с новым набором предсказаний от астролога Вульфа и снова заговорил на любимую тему. Когда граф Фольке Бернадот, представитель шведского Красного Креста, приехал в Берлин, Шелленберг с такой дипломатичностью устроил его переговоры с упрямым Гиммлером, что не стали протестовать даже Риббентроп и Кальтенбруннер! Конечно, переговоры были неудачными и слишком торопливыми, так как Бернадот не имел полномочий от союзного командования, а Гиммлер не мог действовать независимо от Гитлера. «Вы можете считать это сентиментальным и даже абсурдным, – говорил Гиммлер, – но я поклялся в верности Адольфу Гитлеру и, как солдат и немец, не могу нарушить эту клятву» [128] . Однако Шелленберг не отчаивался, надеясь когда-нибудь переубедить Гиммлера. Но все же чувствуется горечь в словах, которыми Шелленберг оправдывает свое недовольство мучительными сомнениями Гиммлера. «Я стал тем, кто я есть, только благодаря Гитлеру, – умоляюще твердил Гиммлер. – Я построил СС на фундаменте личной верности; я не могу отказаться от этого основополагающего принципа». Но изобретательный искуситель тотчас подсказывал сотни способов обойти приверженность основополагающим принципам. В ответ Гиммлер начинал жаловаться на «пошатнувшееся здоровье», и «действительно», подтверждает Шелленберг, «он являл собой картину мятущейся души, разрываемой на части беспокойством и досадой». Но на Шелленберга не производило впечатления зрелище нравственных мук у человека, который казался ему (и это действительно было так) достойным любви и восхищения. «Я боролся с ним, – жестко констатирует Шелленберг, – как дьявол борется за человеческую душу».

128

Бернадот Ф. Падение занавеса. Всего граф Бернадот беседовал с Гиммлером четыре раза: 19 февраля, 2 апреля, 21 апреля и 23 – 24 апреля. Две последние встречи будут описаны ниже. На второй встрече Гиммлер сделал интересные, хотя и несколько утрированные сообщения о нацистских вождях: Гитлер почти целиком ушел в изучение архитектурных планов послевоенного восстановления немецких городов; Геринг принимает кокаин, одевается в римские тоги и красит ногти красным лаком.

Шла уже весна 1945 года, когда настал решающий момент и Шелленберг отбросил все свои ухищрения, бесплодные намеки и без обиняков раскрыл Гиммлеру весь свой проект. Он долго колебался, ибо Гиммлера по-прежнему окружали другие, более зловещие советчики: Кальтенбруннер, австрийский головорез, начальник центрального аппарата Гиммлера, а следовательно (по крайней мере, теоретически), непосредственный начальник самого Шелленберга, Кальтенбруннер, голова которого кружилась от личного благоволения Гитлера; Скорцени, венский террорист, спасший Муссолини и похитивший сына венгерского регента, руководивший (под началом Гиммлера) всеми террористическими бандами на территории рейха; и Фегеляйн, невежественный любитель лошадей, представитель Гиммлера в ставке Гитлера, ставший полноправным членом ближнего окружения Гитлера наравне с Борманом и Бургдорфом. Это была «южная» партия, твердолобые фанатики, призывавшие к сопротивлению и с пеной у рта вопившие о славной G"otterd"ammerung [129] в Баварских Альпах; в то время как «северяне», такие как Шпеер и Шелленберг, предпочитали мыслить в понятиях политического компромисса. Тем не менее Шелленберг чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы пойти на риск. «Итак, вы требуете, чтобы я низложил фюрера?» – спросил Гиммлер. «Да», – ответил Шелленберг. Точки над «i» были поставлены, и разговор перешел на другой уровень.

129

Гибель богов (нем.).

«Во время этих бесед, – говорит Шелленберг, – Гиммлер стал часто говорить об ухудшении здоровья Гитлера. На мой вопрос о том, как же он в таком случае сохраняет свое влияние, Гиммлер ответил, что энергия Гитлера не уменьшилась, но противоестественный образ жизни, превращение ночи в день, постоянное недосыпание, непрестанная суета и нескончаемые вспышки ярости совершенно истощили окружение и создали в ставке невыносимую атмосферу. Я говорил о том, что покушение 20 июля вредно отразилось на здоровье Гитлера, в особенности на его голове. Гиммлер соглашался с такой возможностью. Он все время говорил о сутулости Гитлера, о болезненной бледности, о трясущейся левой руке Гитлера, об операции на голосовых связках, сделанной в ноябре, которая, несомненно, стала результатом полученной Гитлером контузии».

Эти не вполне точные, как мы видим, высказывания Гиммлера позволили изобретательному Шелленбергу прибегнуть к новым аргументам. В начале апреля он обратился к своему другу, профессору де Кринису, директору психологического института в Шарите, за сведениями о здоровье Гитлера. Де Кринис сам не принадлежал к группе врачей, имевших непосредственный доступ к Гитлеру, но, вращаясь в медицинских кругах, он, естественно, слышал высказывания врачей, наблюдавших фюрера. «По моему мнению, – ответил де Кринис, – ненормальные движения Гитлера, которые я лично видел в документальных фильмах, явно свидетельствуют о болезни Паркинсона». При упоминании этого волнующего названия Шелленберг оживился. Он устроил встречу Гиммлера с де Кринисом, на которую рейхсфюрер привел руководителя службы здравоохранения рейха доктора Конти, самого отпетого шарлатана из всех нацистских врачей. Де Кринис повторил свои мысли относительно заболевания и симптомов болезни Паркинсона и позднее отметил, что рейхсфюрер выслушал его «с большим интересом и пониманием».

Несколько дней спустя, 13 апреля, Гиммлер вызвал Шелленберга в свою ставку в старом Цоссенском замке в Вустрове, и там они в течение полутора часов гуляли в цветущем лесу. «Шелленберг, – сказал Гиммлер, – я полагаю, что с Гитлером нельзя больше иметь дела. Как вы думаете, де Кринис прав?» Шелленберг ответил, что не видел Гитлера два года, «но все результаты его деятельности, которые я вижу очень ясно, заставляют меня думать, что настало время действовать». В том разговоре они не стали обсуждать детали: еврейский вопрос, новые зарубежные контакты, новые переговоры по тайным дипломатическим каналам Шелленберга.

«Гиммлер был сильно расстроен. Гитлер откровенно демонстрировал свое отчуждение. В качестве позорного наказания Гитлер приказал личному составу дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» снять нарукавные повязки [130] . Он сказал, что не может доверять никому, кроме штандартенфюрера доктора Брандта [131] и меня. Что ему делать? Он не может убить Гитлера, отравить или арестовать в имперской канцелярии. Если это сделать, то остановится вся военная машина рейха. Я объяснил ему, что все это не важно. Было только две возможности. Он может пойти к Гитлеру, описать ему события, произошедшие за последние два года, и убедить добровольно уйти в отставку. <…> «Это абсолютно невозможно! – горячо возразил Гиммлер. – Он тут же впадет в ярость и собственноручно застрелит меня на месте!» – «Тогда обезопасьте себя, – сказал я. – У вас в подчинении достаточно офицеров СС, которые могут внезапно арестовать Гитлера. Если же этот выход тоже не годится, то мы можем привлечь к этому делу врачей».

130

Это было одно из самых откровенных изъявлений пренебрежительного отношения Гитлера к своей армии. «Лейбштандарт Адольф Гитлер» – дивизия войск СС, воевавшая в то время на Верхнем Дунае вместе с 6-й танковой дивизией СС под командованием любимца Гитлера Зеппа Дитриха. Согласно стратегическим планам Гитлера, дивизия должна была перейти в наступление, но из-за ошибки синоптиков наступление началось в проливной дождь. Отменить план Гитлера было невозможно, и наступление обернулось катастрофическими потерями. Когда Гитлеру доложили об этой неудаче, он пришел в ярость и приказал личному составу ЛАГ в наказание снять нарукавные повязки. Возмущенные солдаты сорвали с себя ордена и знаки различий и послали их Гитлеру через Гиммлера в оловянном ночном горшке. Кроме того, Гитлеру была отправлена оторванная рука с повязкой – рука одного из их убитых товарищей. Этот приказ Гитлера не был отменен, и солдаты не простили Гиммлеру и Зеппу Дитриху, которые были оскорблены не меньше их, того, что они не сумели это предотвратить.

131

Не следует путать доктора Рудольфа Брандта, секретаря Гиммлера, с бывшим хирургом Гитлера доктором Карлом Брандтом.

Гиммлер не дал ответа на эти предложения. Он готовился, впрочем совершенно абстрактно, к решительным действиям; но Шелленберг еще не зашел так далеко, чтобы составить общий план действий и тем более его конкретизировать. Когда прогулка была окончена, все, что смог предложить Гиммлер, – это встречу одного из его представителей с профессором де Кринисом, профессором Морелем, доктором Штумпфеггером и Борманом. Ничто не могло лучше продемонстрировать оторванность Гиммлера от реальности, так же как и невероятную наивность Шелленберга, считавшего, что из Гиммлера в конце концов когда-нибудь получится конспиратор. Морель и Борман держались на плаву исключительно по милости Гитлера. Их власть зиждилась не на политической независимости, не на частных армиях и не на личной незаменимости. Что касается Штумпфеггера, то он, хотя Гиммлер, вероятно, думал, что он сохранил верность своим старым патронам в Хоэнлихене, уже курил свой фимиам перед другими святынями – в имперской канцелярии. Эти люди не собирались объявлять Гитлера недееспособным, чтобы отстранить его от власти. Де Кринис, однако, сделал то, что требовал от него Гиммлер, и встретился со Штумпфеггером, чтобы обсудить с ним состояние здоровья Гитлера. Однако Штумпфеггер не согласился с диагнозом де Криниса, так как не считал, что фюрер страдал болезнью Паркинсона, и, несмотря на то что Штумпфеггер согласился с предложением де Криниса назначить Гитлеру лекарства, которые могли бы улучшить его состояние, он так и не сделал ни малейшей попытки эти лекарства назначить. Действительно, почему именно он должен был этим заниматься? Он хирург, а не врач общей практики. Помня печальный опыт Брандта, он предпочитал не вмешиваться в терапевтическую епархию доктора Мореля.

Потерпев очередную неудачу, Шелленберг вспомнил еще одного человека, который мог помочь ему побудить Гиммлера к активным действиям. 19 апреля 1945 года он устроил встречу Гиммлера с графом Лутцем Шверином фон Крозигом, гитлеровским министром финансов. Но прежде чем еще ниже спуститься по шкале индекса умственных способностей до уровня графа Шверина фон Крозига, нам придется вернуться в Берлин.

Гитлер к тому времени уже снова был в Берлине и готовился к своей последней битве. В декабре он отдал из Бад-Наухайма приказ о начале Арденнского контрнаступления. Оно провалилось, и западные союзники успешно форсировали Рейн. Гитлер обратил свой взор на восток и собрал дивизии для контрудара по наступавшим на Дунае русским армиям. Это контрнаступление тоже оказалось неудачным, и русские форсировали Одер и Эльбу в ее верхнем течении. Теперь, сидя в бункере под имперской канцелярией, Гитлер руководил последними своими военными операциями. Весь личный состав ставки, все его окружение уже знало, что война проиграна. Некоторые знали это уже несколько лет, но сам Гитлер продолжал верить в свою звезду, в провидение и в собственную исключительность. Теперь он и в самом деле был незаменим, так как у него теперь не было преемника. Декрет о назначении преемником Геринга не был отменен формально, но утратил всякую силу, так как Геринг прочно впал в немилость и был почти забыт [132] . На право быть преемниками могли претендовать Борман, завладевший всеми внутренними делами рейха, и Гиммлер, продолжавший контролировать СС. Военная верхушка была полностью исключена из списка после заговора 20 июля. Только откровенные подхалимы и лизоблюды в офицерской касте уцелели и пережили последовавшую чистку. Обсуждая в марте 1945 года этот вопрос с секретарем, Гитлер признал, что в деле назначения преемника он потерпел полное фиаско. Гесс, сказал он, сошел с ума; Геринг из-за своего образа жизни и неудач люфтваффе утратил доверие немецкого народа; что же касается Гиммлера, который является очевидным третьим по рангу кандидатом, так как само его звание – рейхсфюрер – для многих означает право на наследование короны, то он никогда не станет преемником, так как у него плохие отношения с партией (читай, с Борманом), «да он и не может быть фюрером, так как начисто лишен художественного вкуса». Гитлер не знал, кого ему выбрать, и в результате не выбрал никого. В то время Гитлер еще не знал, что Гиммлер собирается отречься от него, как уже отрекся Шпеер. Однако Гитлер чувствовал, что над его головой сгущаются тучи измены. К счастью, у него были два существа, устойчивые к распространившейся заразе предательства, – Ева Браун и Блонди.

132

В январе 1945 года Ламмерс (глава имперского суда) спросил Бормана, не собирается ли Гитлер что-то изменить в вопросе о преемственности власти, так как Геринг утратил доверие фюрера. Борман ответил: «Если этот вопрос до сих пор не урегулирован, то я сомневаюсь, что фюрер сейчас назначит своим преемником рейхсмаршала. Но мне кажется, что он не станет менять уже сделанные распоряжения, во всяком случае сейчас. Так что давайте оставим пока этот вопрос» (из показаний Ламмерса).

«Для всех историков, – утверждает Шпеер, – Ева Браун станет полным разочарованием». Добавим, что и для любителей истории тоже. Она была начисто лишена колорита и яркости любовниц тиранов. Она не была ни Феодорой, ни мадам Помпадур, ни Лолой Монтес. Правда, и Гитлер не был типичным тираном. За вспышками его расчетливой ярости, неимоверными притязаниями, непомерной самоуверенностью не было царственной снисходительности сластолюбца, но лишь банальный вкус и склонность к бюргерскому уюту. Стоит лишь вспо мнить любовь к булочкам с кремом. Именно эти – скрытые под маской внешнего величия – черты его характера привлекали Еву Браун, а так как ее привлекала банальность, а не экстравагантность его натуры, то и сама она была неинтересна. Действительно, самым интересным касающимся ее фактом была тщательно охраняемая тайна самого ее существования. Связь Гитлера с Евой Браун продолжалась двенадцать лет, и оба они умерли до того, как эта их связь стала известна за пределами их ближайшего окружения. Жизнь Евы Браун была окутана заговором молчания. Слугам было запрещено к ней обращаться, лицо Евы Браун исчезало с фотографий, где она была снята вместе с фюрером, перед их публикацией.

С Евой Браун, как и с доктором Морелем, Гитлера познакомил его фотограф Гофман, в ателье которого она работала. Скорее хорошенькая, чем красивая, со свеженьким личиком и высокими скулами, ненавязчивая, лишенная честолюбия и стремящаяся угодить, она вскоре была приближена Гитлером, так как воплощала идеал покоя, которого так не хватало фюреру в его политической жизни, но которого так жаждала его буржуазная душа. В обществе Евы Браун Гитлер обретал покой, которого не мог найти больше нигде; она же, в свою очередь, заботилась о его домашней гавани и не стремилась к влиянию в политических делах, сглаживая рутину его жесткой беспорядочной жизни. Хорошая лыжница и скалолазка, профессиональная танцовщица, выглядевшая эрудитом среди невежественной клики гитлеровского окружения, любившая обсуждать книги и картины и помогавшая Гитлеру приобретать предметы искусства, она великолепно вписывалась в альпийский, «художественный» мир Берхтесгадена, где она, собственно, постоянно и жила в некоем добровольном заточении. Только в последние два года своей жизни Гитлер разрешил ей переехать в Берлин. Гитлер никогда не изменял ей, у Евы Браун не было соперниц [133] ; его не интересовали смазливые нордические актрисы, которых Геббельс для саморекламы частенько привозил в имперскую канцелярию. Вообще, представляется, что Гитлер боялся женщин, опасаясь, что они начнут вмешиваться в политику, устроив из государственной политики бабье царство, хотя правление с помощью приближенных мало отличается от такого сценария. В этом отношении Ева Браун не представляла для Гитлера никакой опасности. Она не интересовалась политикой, следила за чистотой чайных чашек и старалась сделать так, чтобы во время редкого отдыха политики не досаждали Гитлеру. Все в один голос хвалили ее за умеренность. Несмотря на все свои искушения и возможности, она ни разу ими не воспользовалась. Она не любила Бормана, но никогда не настраивала против него Гитлера, да он и не стал бы терпеть ее нашептываний. В свою очередь, Гитлер носился с Евой Браун, как с драгоценным хрупким сосудом. Он не позволял ей летать на самолете и ездить в машине со скоростью больше 60 километров в час.

133

Не была соперницей Евы Браун даже таинственная Ольга, имя которой было написано на двери комнаты, соседней со спальней Гитлера во временной ставке ОКВ в Ордруфе в Тюрингии. Когда Ордруф был захвачен союзниками, досужие журналисты принялись на все лады упражняться в красноречии относительно этой Ольги – стиля ее одежды, ее влияния на Гитлера и ее медитаций на балконе комнаты. К сожалению, этой Ольги не существовало в природе. «Ольга» было кодовым наименованием помещения, где находился пункт радиоперехвата в Ордруфе. К тому же сам Гитлер практически не бывал там.