Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Тревор-Роупер Хью

В ту же ночь, когда Геринг ожидал в Оберзальцберге ответ на свою радиограмму, а Гиммлер в Любеке предлагал Бернадоту капитуляцию, в Берлине состоялась еще одна важная встреча. Альберт Шпеер нанес свой последний визит фюреру, которого он, как Геринг и Гиммлер, хотел сместить, но одновременно изъявить ему свою личную верность. 23 апреля, будучи в Гамбурге и услышав, что Гитлер намерен остаться в столице, он решил, что личная верность велит ему прибыть в Берлин и сказать фюреру последнее прости. Акт политического неповиновения был совершен, совершен необратимо. Речь, хотя и не была произнесена публично, была записана и хранилась в Гамбурге у надежного человека. Гитлер скоро будет мертв, и тогда речь Шпеера прозвучит в эфире. Речь можно было выпустить в эфир независимо от того, будет Шпеер жив или мертв; его политическая роль была сыграна. Поэтому он решил отправиться к фюреру и объяснить ему свое решение, которое он принял, чтобы разрешить конфликт между «личной верностью и общественным долгом». Шпеер не мог знать, каковы будут последствия такого шага. Его могли арестовать, возможно, даже расстрелять, но для него это теперь было не важно, ибо его работа была окончена, и он был готов принять на себя последствия нарушения клятвы в личной верности Адольфу Гитлеру.

Проехать в Берлин наземным транспортом было уже невозможно. Шпеер доехал на автомобиле до Рехлина, а потом на учебном самолете долетел до Гатова, западного берлинского аэродрома. В Гатове он встретил генерала Кристиана, который только что в последний раз покинул бункер фюрера. До центра города Шпеер долетел на «Физелер-Шторьхе», совершившем посадку на Восточно-западной оси, недалеко от Бранденбургских ворот. Оттуда Шпеер пешком направился в бункер. Гитлер был там вместе с остатками своего окружения: Борманом, Геббельсом, Риббентропом, Кребсом, фон Беловом, личными адъютантами и Евой Браун. Шпеер дал Гитлеру полный отчет о своих действиях. Гитлер внимательно его выслушал и был, как показалось Шпееру, «глубоко тронут» его искренностью. Со Шпеером ничего не случилось – его не арестовали и не расстреляли. Инцидент был исчерпан.

Почему Гитлер, отличавшийся в то время невероятной подозрительностью и жаждавший крови – крови заложников и военнопленных, крови немецких офицеров и своих собственных слуг, – проявил такую снисходительность к отступнику Шпееру – это вопрос, допускающий несколько ответов. Согласно мнению доктора фон Хассельбаха, наблюдавшего Гитлера, «он мог всей душой ненавидеть, но умел и прощать практически всё тем, кого любил». Возможно, случай со Шпеером иллюстрирует это наблюдение. Определенно Гитлер питал к Шпееру глубокую симпатию. Шпеер входил в «художественный» кружок Гитлера, и сам Гитлер интуитивно выбрал Шпеера для выполнения трудной и сложной задачи, с которой Шпеер блистательно справился, ни разу не подведя своего фюрера. Это показывает, что интуиция не всегда подводила Гитлера, и он умел выбирать не только розенбергов и риббентропов. Гитлер, со своей привычкой небрежно обращаться с языком и не вникать в его тонкости, называл Шпеера гением всех времен. Но здесь, конечно, возможно и иное объяснение. 23 апреля, когда Шпеер был у Гитлера, он находился в состоянии неестественного спокойствия – спокойствия после бури. Все, кто видел его в тот день, единодушно заметили это безмятежное спокойствие, внутреннее умиротворение, сменившее бурную сцену предыдущего дня [167] . Сам Шпеер говорил, что очень давно не видел Гитлера таким собранным, спокойным и доброжелательным. В течение всего предыдущего года поведение Гитлера было постоянно грубым и очень напряженным, так как он, по мнению Шпеера, вопреки всему, невероятными усилиями заставлял себя верить в окончательную победу Германии в войне. Теперь, оставив напрасные надежды, он успокоился, буря утихла, и он смотрел теперь на мир бесстрастными, философскими глазами, ожидая, по его собственным словам, смерти, как избавления от жизни, полной невыносимых тягот. В этом безмятежном настроении его, вероятно, оставило равнодушным неповиновение, которое, поскольку Шпеер признался в нем добровольно, не подразумевало нарушения личной верности. Только поэтому Шпееру удалось невредимым уйти из логова льва. Тем не менее через несколько дней Гитлер оправился от своей неестественной безмятежности. Борман уже давно пытался убедить Гитлера в измене Шпеера, и его признание в какой-то степени подтвердило правоту Бормана. В свои последние дни Гитлер жаловался, что Шпеер, как и все остальные, покинул его [168] ; и в политическом завещании имя Шпеера было вычеркнуто из состава нового нацистского правительства. Да и 23 апреля добродушная безмятежность Гитлера распространилась только на Шпеера, который вскоре стал свидетелем совсем другого отношения к людям, допустившим менее злостное неповиновение.

167

Кристиан и Коллер подтверждают это наблюдение Шпеера.

168

Аксман.

Шпеер оставался в бункере восемь часов, и все это время союзники бомбили Берлин. Министерство пропаганды было объято пламенем. Шпеер поговорил с Евой Браун, и она рассказала ему о вчерашнем срыве Гитлера и об интригах Бормана против его соперников. Кроме того, Шпеер дважды участвовал в разговорах с Гитлером.

Первый разговор касался решения остаться в Берлине. Несмотря на то что решение было принято и о нем было объявлено публично, Борман и Риббентроп все еще не потеряли надежды переубедить своего фюрера. Возможно, они думали, что решение, принятое в состоянии болезненного возбуждения, будет изменено в более спокойном настроении. Но они ошиблись. Геббельс и Ева Браун поддержали Гитлера в его решении остаться. Геббельс даже убеждал Гитлера, как он часто убеждал немецкий народ, не быть «пораженцем» и не сомневаться в конечном исходе битвы. Борман обратился к Шпееру за поддержкой, но Шпеер не стал ему помогать. Вместо этого он тоже возразил против отлета из Берлина. Если отстоять Берлин не удастся, сказал он Гитлеру, то это будет конец, и встретить его здесь – это лучший выбор, нежели наблюдать за ним из «загородного дома» в Оберзальцберге. Вероятно, его совет был таким же никчемным и бесполезным, как и возражения Бормана. Гитлер уже принял решение, и никто не помнил случая, чтобы Гитлер когда-нибудь отказывался от своих решений. Спокойно и твердо он подтвердил свой выбор, повторив Шпееру то, что уже сказал Кейтелю и Йодлю: сказал, как он предпочитает умереть. Он не выйдет из бункера, чтобы сражаться на баррикадах, так как может быть ранен и попасть в руки русских. Он застрелится в бункере. Гитлер также сказал, что не желает, чтобы его тело попало в руки врагов, которые смогут использовать его в пропагандистских целях, и поэтому его труп будет сожжен дотла.

Второй разговор касался радиограммы Геринга, полученной во второй половине дня.

Борман четыре года ждал момента, чтобы свалить Геринга, однако напрасно, и вот теперь час настал. Гитлер в любой момент может отправиться в мир иной, и тогда, по закону – если он не будет изменен, – Геринг станет преемником и Борман навсегда упустит свой шанс. В паноптикуме тогдашней германской политики Борман, как Гиммлер, Шелленберг, Геринг и Шверин фон Крозиг, все еще верил, что сможет унаследовать какую-то реальную власть после смерти Гитлера и воспользоваться ею. И вот теперь, в последний момент, такая возможность наконец представилась, причем представилась в самый благоприятный момент, когда время долгих объяснений прошло и Гитлер уже не услышит возражений соперников. Радиограмма Геринга попала в руки Бормана как раз в тот момент, когда Гитлер слушал только его одного. Геринг, конечно, предусмотрел такой случай и одновременно послал радиограммы Кейтелю, Риббентропу и фон Белову, но Кейтель и Йодль уже навсегда покинули бункер и находились теперь в своей ставке, а Риббентроп не пошевелит и пальцем ради спасения Геринга. В радиограмме, отправленной фон Белову, было сказано, чтобы он проследил, что радиограмма передана в руки фюрера, и использовал все свое влияние, чтобы уговорить Гитлера покинуть бункер и улететь на юг. Эта радиограмма была перехвачена Борманом, и фон Белов ее так и не увидел [169] . Борман был полон решимости доиграть свою игру до конца.

169

Фон Белов.

Как Борман это сделал, можно судить по объяснению, данному Гитлером преемнику Геринга Риттеру фон Грейму [170] . Борман безошибочно обратил внимание Гитлера на одно место в радиограмме, где Геринг требует дать ответ до десяти часов вечера. Это ультиматум, сказал Борман. Кроме того, он напомнил Гитлеру, что шесть месяцев назад Геринга подозревали в поисках возможностей переговоров с союзниками. Понятно, что теперь он хочет захватить власть, чтобы возобновить эти попытки. Подозрения, которые, впрочем, никуда не делись, с новой силой охватили Гитлера. Герингу был послан ответ, в котором говорилось, что Гитлер по-прежнему обладает полной свободой рук и запрещает все самостоятельные действия. Теперь, в присутствии Шпеера, решался вопрос о судьбе Геринга. «Гитлер был вне себя от гнева, – рассказывает Шпеер, – и говорил о Геринге, не стесняясь в выражениях. Говорил, что давно знал, что Геринг неадекватен, что он лишен всякой морали, что он наркоман…», но «тем не менее», продолжал Гитлер, «он может обсудить условия капитуляции», добавив после некоторого раздумья, что «не важно, в конце концов, кто это сделает». «Презрение к Герингу и его штабу, – говорит далее Шпеер, – явственно просквозило в тональности этой фразы». В конце концов Гитлер не согласился с предложением расстрелять Геринга, но согласился с тем, что Геринг должен быть смещен со всех своих постов и лишен права преемника фюрера. После этого Гитлер приказал Борману составить текст радиограммы. Борман вышел и через некоторое время вернулся с готовым текстом. Гитлер его одобрил, и радиограмма была отослана адресату. В ней говорилось, что поступок Геринга – это измена делу национал-социализма и лично фюреру; что за это преступление он заслуживает смерти. Но Геринг заслуживает снисхождения за свои прежние заслуги перед партией, и поэтому может избежать смерти, если немедленно и добровольно откажется от всех своих постов. Герингу предложили ответить «да» или «нет». Одновременно Борман отправил радиограмму руководителям СС в Оберзальцберге оберштурмбаннфюреру Франку и оберштурмфюреру Бредову, в которой предписывал им арестовать Геринга за государственную измену. Чины штаба и советники должны быть арестованы и помещены либо в тюрьму, либо под домашний арест. «За исполнение приказа вы отвечаете головой». Приказ был выполнен. Вскоре после полуночи Геринг и его сторонники были арестованы. На следующий день в Берлине было объявлено, что Геринг по состоянию здоровья освобожден от всех своих постов. Борман торжествовал. Вопрос о преемнике был снова открыт.

170

Этот разговор воспроизвел Коллер (без указания его даты) 8 мая 1945 года. Его содержание подтвердила также и Ханна Рейтч (см. с. 215).

Но почему, спросите вы, Борман так легко добился успеха? Почему Гитлер с такой готовностью поддался на явные инсинуации? Разве не сам Гитлер уполномочил Геринга принять власть и использовать ее авторитет для переговоров с союзниками? Для начала мы можем предположить, что свидетели исказили смысл слов Гитлера. Но эти свидетельства выдерживают самую строгую проверку. Пять дней спустя Йодль повторил свои слова, сказанные Коллеру в ту ночь [171] , а через полгода они были независимо подтверждены показаниями Кейтеля. Но, может быть, Гитлер забыл о своих собственных словах или не захотел их вспоминать? Или он вложил иной смысл в слова, которые его слушатели восприняли слишком буквально? Истина находится, как обычно, где-то посередине.

171

Коллер (без указания даты) 27 апреля 1945 года: «Йодль снова подтвердил точность всего сказанного им в ту ночь» (то есть 22 – 23 апреля).

Слова всегда играют одну из двух ролей: либо они служат для выражения идей и мыслей, а иногда служат лишь для выражения настроения. Если в минуту отчаяния человек говорит, что хочет умереть, то не всегда его следует понимать буквально; вполне возможно, что в тот момент острого отчаяния слова Гитлера, истолкованные слушателями как выражение его намерений, были на самом деле всплеском чувств, или, по крайней мере, он сам так их толковал, если вообще их помнил; причем в данном случае не имеет значения, забыл ли он их или просто отказывался признать, что он их произносил. И это не единственный случай, когда он отказывался от того, что говорил в ту ночь. Дело, возможно, было в том, что в тот вечер он полностью и окончательно отказался от контроля над вооруженными силами. Несмотря на все протесты Кейтеля и Йодля, он настаивал на том, чтобы они взяли руководство войсками в свои руки, и только в ответ на их повторные протесты он отправил их к рейхсмаршалу. Но, однако, четыре дня спустя, не объявляя об этом особо, Гитлер снова взял в свои руки командование и начал издавать приказы, как будто ничего не произошло. Когда Геринг в Нюрнберге пытался реабилитировать себя в глазах нацистов и предстать паладином движения, всем было понятно, что он пытается оправдаться, представив дело так, словно его смещение было следствием технической ошибки. Правда, Геринг так и не объяснил, почему эту техническую ошибку преднамеренно использовали, с удовольствием с ней смирились и не собирались исправлять. Падение Геринга объясняли той неосторожной радиограммой, но в действительности фундаментальная причина была иная: вина Геринга в развале военно-воздушных сил [172] .

172

Почти все офицеры люфтваффе считали, что Геринг нес главную ответственность за развал военно-воздушных сил.

В четыре часа утра 24 апреля Шпеер навсегда покинул бункер Гитлера. Риббентроп ушел еще раньше и тоже не вернулся. Йодль и Кейтель в последний раз были в бункере 23 апреля. Побывал в бункере и фельдмаршал Шернер. В течение двух дней Гитлер упорно противостоял всем попыткам переубедить его. Время неумолимо шло к развязке. Русские армии почти полностью замкнули кольцо вокруг Берлина; было ясно, что скоро все пути в Берлин и из Берлина, кроме воздушных, будут перерезаны. Тем не менее делались последние попытки убедить Гитлера покинуть бункер. 24 апреля была получена телеграмма от Шернера, который убеждал Гитлера оставить Берлин и присоединиться к его армейской группе, которая занимала позиции в горах Чехии. Гитлер снова ответил, что будет до конца защищать Берлин или умрет там [173] . В тот же вечер гаулейтер Вегенер, которого Дёниц назначил ответственным за гражданское население северных регионов, столкнувшись с надвигавшейся бедой невиданных масштабов, попытался добиться изменения берлинской политики. Он позвонил в бункер. Не санкционирует ли фюрер капитуляцию на Западе и переброску войск на Восток с тем, чтобы избежать разрушений на обоих флангах? Он взывал в пустоту. Гитлер не желал избегать разрушений; именно разрушения он жаждал – и чем больше, тем лучше – для того, чтобы пожарища служили отсветами его нордических похорон. «Было страшно слышать, – пишет Шверин фон Крозиг, – как ни один совет, ни один довод разума, никакие призывы к сочувствию страданиям нашего несчастного народа не могли пробиться сквозь стены, воздвигнутые фюрером вокруг своей веры, стены, за которые никому не было позволено заглянуть. Но, кто знает, может быть, за этими стенами не было ничего, кроме непомерного болезненного упрямства заблудшего духа, приносящего все в жертву собственному «я»?» Бывший студент колледжа Родса не пытается ответить на этот вопрос. Несомненно, он полагал, что одна лишь его постановка поразит воображение потомков глубиной философских рассуждений.

173

Лоренц.

Таким образом, к 24 апреля Гитлер отклонил все попытки повлиять на его решение, которое он окончательно принял после обычных для него колебаний. После этого никакого смысла в дальнейших попытках уже не было, так как русские полностью окружили Берлин, и вырваться из него можно было теперь только по воздуху, а этот путь был сопряжен с большой опасностью. Период кризиса и принятия решений миновал; началась осада бункера.

ПЛАН БУНКЕРА ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ