Последние дни Сталина
Шрифт:
Дом композиторов находился недалеко от Пушкинской площади, примерно в миле с небольшим от Красной площади и Дома Союзов, если идти вдоль улицы Горького. Многих музыкантов, игравших в честь Прокофьева, вскоре срочно вызвали на похороны Сталина. В обычное время они легко могли бы дойти пешком, но сейчас на улицу Горького с разных сторон изливались толпы людей. Властям пришлось отрядить двадцать крепких милиционеров, которые прокладывали путь через толпу, а за ними, сжимая в руках инструменты, протискивались музыканты. К моменту, когда они добрались до сцены Дома Союзов, они были совершенно измотаны.
В течение трех дней многие лучшие музыканты страны — такие как Давид Ойстрах и оркестранты Большого театра и Московской консерватории — дарили свой талант толпе, пока людской поток двигался мимо гроба. Вновь и вновь они исполняли медленную часть из Струнного квартета № 2 Чайковского. Скрипач Ростислав Дубинский то и дело засыпал прямо со скрипкой в руках, а коллеги тут же расталкивали его, чтобы не дать ему упасть со стула. Там же присутствовала сестра Ростроповича Вероника, скрипачка Московской филармонии. Все время она безутешно плакала, сопротивляясь попыткам друзей успокоить ее. «Просто оставьте меня в покое, — говорила она. — Я оплакиваю не Сталина, а Прокофьева» [221] . Ойстрах решил захватить с собой маленький туристический набор шахмат. Между выступлениями они с Дубинским незаметно играли в шахматы, прикрывая доску и фигуры нотами. Не все знали о беспрецедентных мерах безопасности на похоронах. Скрипач Павел Мирский приблизился к месту, где лежал Сталин, держа скрипичный
221
Цит. по: Simon Morrison, The People's Artist: Prokofiev's Soviet Years (Oxford: Oxford University Press, 2009), 387.
222
Rostislav Dubinsky, «The Night Stalin Died», New York Times Magazine. 1989. 5 марта. С. 42–45. Статья написана по его мемуарам, озаглавленным Stormy Applause: Making Music in a Workers' State. Дубинский был основателем легендарного Квартета имени Бородина.
Пока шло прощание с телом, весть о смерти Сталина продолжала будоражить мир. Американская и международная пресса, а также правительства на всех континентах выражали по этому поводу свои мысли, которые нередко звучали невежественно и курьезно. В своей первой редакционной статье The New York Times затронула ожидаемую струну, возложив на Сталина ответственность за развязывание холодной войны и погружение «мира в величайшую гонку вооружений в истории». У редакторов не было иллюзий по поводу жестокого характера сталинского режима. «Он воображал себя верховным жрецом утопического коммунизма, но его правление создало реальность, которая больше всего напоминала картину ада на земле, изображенную Джорджем Оруэллом» [223] . В некрологе Сталина назвали «Чингисханом с телефоном» [224] . При этом автор другой статьи в том же номере называет Сталина «мастером военной стратегии», забывая, что тот несет полную ответственность за успех внезапного нападения Гитлера 22 июня 1941 года. В течение лета и осени целые советские армии были захвачены или уничтожены. Под Киевом Сталин запретил оказавшимся в безнадежной ситуации войскам отступать, что неизбежно привело к гибели сотен тысяч солдат, и это только в одной битве. Военные ошибки таких поражающих масштабов с его стороны опровергают любые утверждения о том, что он был выдающимся стратегом [225] .
223
The New York Times. 1953. 6 марта. С. 22.
224
Там же. С. 9.
225
Там же. С. 10.
Романтизированное представление о его биографии просочилось в газетный некролог. Конечно, нельзя оценивать этот некролог, исходя из доступных нам теперь документов бывших секретных архивов и огромной массы научных исследований и мемуаров. То, что было известно или считалось правдой о Советском Союзе в момент смерти Сталина, и то, что мы знаем обо всем этом теперь, просто нельзя сравнивать. И все же The New York Times — наряду с другими серьезными газетами и публицистическими журналами — не отреагировала должным образом на то, что было известно в то время. «Сталин завоевал и удержал власть в своей стране благодаря сочетанию характера, хитрости и удачи», — утверждалось в некрологе, занимавшем целую страницу. Столкнувшись в начале войны с серьезными неудачами, Сталин, «как Черчилль в Англии… ни разу не дрогнул, даже в те моменты, когда казалось, что все потеряно» [226] . На самом деле Сталину, конечно же, случалось испытывать замешательство. В первые дни после вероломного вторжения Гитлера у него был нервный срыв. Все знали, что по радио с сообщением о начале войны к населению обратился не Сталин, а Молотов. Хотя детали эмоционального состояния Сталина стали известны лишь десятилетия спустя, тот факт, что он уступил свое место Молотову в этот решающий момент, должен был заставить задуматься тех, кто рассказывал о несокрушимой стойкости Сталина на протяжении всей войны. Что касается утверждения о том, что Сталин пришел к власти «благодаря сочетанию характера, хитрости и удачи», такое восторженное определение вряд ли подходит для той жестокой игры, которую он вел против своих соперников. Во внутрипартийной борьбе Сталин победил Троцкого, Каменева, Зиновьева и Бухарина вопреки тому, что они обладали политическими преимуществами перед ним. Он не останавливался до тех пор, пока не уничтожил их физически. Кроме того, в некрологе The New York Times не было таких слов, как «террор» и «трудовые лагеря». Отсутствие каких-либо упоминаний о варварских методах сталинского владычества, о казнях политических противников вместе с членами их семей, о жестоких кампаниях раскулачивания и коллективизации, о ГУЛАГе, Большом терроре и массовых депортациях, жертвами которых стали миллионы людей, было серьезным упущением со стороны газеты.
226
Там же. С. 9.
Лондонская The Times угодила в похожую ловушку. Оценивая деятельность Ленина и Сталина, ведущая британская газета дала следующий комментарий: «Редко когда у руля великой страны оказывались один за другим два лидера, которые так чутко реагировали на ее меняющиеся потребности и так успешно проводили ее через кризисные периоды». Трудно понять, почему ведущая популярная газета западной капиталистической страны так почтительно и доброжелательно пишет о людях, ответственных за свертывание демократии после падения царизма и за все те бедствия, которые последовали. Что касается самого Сталина, то он, по словам The Times, обладал «превосходной способностью верно выбрать момент». Это утверждение настолько далеко от реальности, настолько не учитывает катастрофических последствий сталинской политики по отношению к нацистской Германии, что издателям, похоже, пришлось вывернуться наизнанку, чтобы ни словом не упомянуть о его вопиющих ошибках. Именно Сталин выступил против союза коммунистов и социал-демократов в Германии, что ослабило левых и позволило Гитлеру в январе 1933 года прийти к власти. В своей типичной демагогической манере Сталин заявил, что социал-демократы не являются истинными оппонентами нацистов, что они «не противоположности, а близнецы». Даже при упоминании показательных процессов и масштабных чисток в армии и партии издатели The Times смогли лишь сказать, что «вероятно, все зашло гораздо дальше, чем Сталин или кто-либо еще рассчитывали» [227] . Учитывая, что невинными жертвами чисток стали сотни тысяч человек, лондонские журналисты продемонстрировали настоящий талант замалчивания правды, вводя в заблуждение своих читателей.
227
The Times. 1953. 6 марта. С. 7.
К 1953 году по крайней мере некоторые исследователи на Западе начали осознавать масштабы и суть системы ГУЛАГа. В книге Дэвида Даллина и Бориса Николаевского «Принудительный труд в Советской России», которая вышла в 1947 году, содержится аннотированная библиография на одиннадцать страниц. Авторы перечислили десятки мемуаров, большая часть которых увидела свет в Западной Европе и США. Их писали люди, пережившие годы заключения в трудовых лагерях, а затем (чаще всего в суматохе Второй мировой войны) сумевшие вырваться на свободу из сталинского царства. Даллин и Николаевский сокрушались, что лишь ничтожное количество людей на Западе понимает, насколько фундаментальную роль система ГУЛАГа играла в советской экономике и в репрессивном контроле над населением страны. «Перед лицом возрождения рабства в сталинской России, — писали они, — мир в силу неведения или скептицизма остается безучастным. Ему известно о чистках и инсценированных судебных процессах, о массовых гонениях и расстрелах, но он пока еще не понял размах и значение использования принудительного труда в Советском Союзе» [228] . Рассказывая о смерти Сталина, многие популярные газеты беззаботно обходили эту тему стороной.
228
David Dallin, Boris Nicolaevsky, Forced Labor in Soviet Russia (New Haven: Yale University Press, 1955), ix.
В Le Monde, по крайней мере, обозреватель Андре Пьер выступил с более тонкими и проницательными размышлениями, не оставляя сомнений в том, что Сталин «был одновременно самым почитаемым и самым ненавидимым среди людей». Сторонники Сталина верили в него почти с религиозным рвением, а его недоброжелатели, включая членов социалистической оппозиции, ставших жертвами нескольких волн репрессий, относились к Сталину с нескрываемым отвращением. Что касается культа личности Сталина, то он «основывался главным образом на искажении исторических фактов» [229] — верная интерпретация того, как Сталин манипулировал историей революции в своих собственных зловещих целях. В борьбе за власть с Троцким, например, Сталин исказил его роль в событиях 1917 года. Якобы именно Сталин, а не Троцкий в тесном сотрудничестве с Лениным выработал военную стратегию большевиков. Сталин, а не Троцкий послал отряды, которые взяли под контроль Зимний дворец. Пока Сталин и его последователи находились у руля власти, было невозможно подвергнуть сомнению эту новую, официальную и лживую версию революционных событий.
229
Монд. 1953. 5 марта. С. 1, 3.
В официальных реакциях на смерть Сталина, наряду со стандартными соболезнованиями, отражалось и некоторое моральное замешательство. В Комитете по вопросам политики и безопасности ООН память о Сталине почтили минутой молчания. В соответствии с протоколом единственным флагом на флагштоке ООН в тот день был флаг самой организации, и он был приспущен. Аналогичная процедура была проведена через три дня, что по времени совпало с похоронами в Москве. Были сделаны ожидаемые заявления, а в Кремль направлены соответствующие телеграммы. Президент Аргентины Хуан Перон в своем телеграфном послании выразил «искренние соболезнования по случаю утраты [столь] выдающегося государственного деятеля» [230] . Хо Ши Мин из Вьетнама сообщил, как ему жаль, что «из-за огромного расстояния» он не может присутствовать на похоронах [231] . В Шелтоне, штат Вашингтон, всего через несколько часов после объявления о смерти Сталина пилоты истребителей с находившейся неподалеку авиабазы Маккорд устроили двадцатиминутную показательную атаку, пролетев над городом на скорости до 600 миль в час и оглушив жителей шумом реактивных двигателей. Ложный налет вызвал панику у сотен горожан, испугавшихся, что смерть Сталина стала причиной полномасштабного нападения на США. Они оборвали телефонные линии, звоня в мэрию и офис шерифа. Подстегиваемые любопытством и забыв о предполагаемой опасности, люди высыпали на улицы вместе с детьми, чтобы лично увидеть начало Третьей мировой войны [232] .
230
The New York Times. 1953. 7 марта. С. 5.
231
Правда. 1953. 10 марта. С. 5.
232
The New York Times. 1953. 7 марта. С. 5.
Пабло Пикассо рассорился со своими товарищами — французскими коммунистами из-за нарисованного им портрета Сталина, который был опубликован на страницах партийного еженедельника Les Lettres Francaises. Это был очень моложавый образ и за исключением усов ничем не напоминал Сталина, «что было расценено рядовыми партийцами как неподобающая память о покойном», писала парижский корреспондент журнала The New Yorker Джанет Фланнер [233] . Лондонская Daily Mail не отказала себе в удовольствии высмеять рисунок: «Обратите внимание на большие томные глаза, явно убранные под сетку локоны и жеманную полуулыбку Моны Лизы; это мог быть портрет женщины с усами». Более консервативные лидеры Французской коммунистической партии, движимые рабской приверженностью канонам социалистического реализма, осудили как Пикассо, так и редакторов журнала, среди которых был знаменитый писатель и поэт Луи Арагон. Под давлением партийного руководства Арагон отступил, опубликовав свои извинения за то, что открыл «ворота контрреволюционным буржуазным идеям». Но Пикассо пришел в ярость от столь узколобой оценки своего творчества. «Нельзя лаять на людей, выражающих вам свои соболезнования, и принято благодарить тех, кто присылает траурные венки, даже если цветы на них немножко увяли… Я приложил все силы для того, чтобы добиться сходства. По-видимому, не всем это понравилось. Tant pis {4} » [234] .
233
The New Yorker. 1953. 21 апреля. С. 61.
234
Из статьи лондонской Daily Mail, процитированной в Time 30 марта 1953 г., с. 26. О полемике вокруг Пикассо см. редакционную статью в: The New York Times. 1953. 20 марта. С. 12.
Получив новость из Москвы, члены коммунистической партии в Риме организовали в день похорон рабочий перерыв. Автобусы и трамваи на двадцать минут застыли на улицах, а кое-где группы рабочих, следуя партийным указаниям, отложили в сторону свои инструменты. Правда и здесь не смогла не преувеличить масштабов акции, сообщив читателям, что всюду, «на всей советской земле на пять минут прекратили работу все предприятия» [235] . Было заявлено, что в течение нескольких дней после смерти Сталина советское посольство в Риме посетили 47 тысяч человек.
235
Правда. 1953. 10 марта. С. 6. На тему освещения акций в прессе см. The New York Times. 1953. 10 марта. С. 10.