Последние дни Сталина

Рубинштейн Джошуа

В разное время несколько советских диссидентов, в том числе многие уважаемые и независимо мыслящие в вопросах истории, такие как Рой Медведев, Антон Антонов-Овсеенко, Михаил Геллер, Александр Некрич и Александр Солженицын, выражали уверенность в том, что план депортации евреев действительно существовал. Медведев в своей нашумевшей книге «К суду истории» прямо писал: «Все свидетельствовало о том, что Сталин готовился к массовому выселению евреев в отдаленные районы страны» [167] . Геллер и Некрич в «Утопии у власти» выразили уверенность в том, что государственная бюрократия была готова выполнить подобный приказ и что один из членов Президиума, Д. Чесноков, даже подготовил книгу с объяснением причин депортации евреев [168] . Антонов-Овсеенко пошел еще дальше, заявив в своей книге «Портрет тирана», что тем евреям, «кому ЦК разрешил бы остаться в Москве, нашили бы на рукава желтые звезды» [169] — последний слух полностью противоречил обыкновению Сталина действовать скрытно. А Солженицын, весьма осторожно формулируя свои мысли, писал: «Кажется, он [Сталин] собирался устроить большое еврейское избиение», а в сноске упоминал слухи о планируемой массовой депортации на Дальний Восток и в Сибирь [170] . Никто из них не приводит документальных доказательств своих утверждений. Книгу Чеснокова, например, так и не обнаружили, хотя на нее ссылаются несколько авторов [171] . Другие утверждения — что в Сибири или Средней Азии строилось огромное количество бараков, что составлялись списки евреев по месту жительства — также не нашли документального подтверждения [172] . Все это позволяет сделать осторожный вывод: слухи о грядущей депортации были настолько распространены, страшны и убедительны, что просочились в интеллектуальное и культурное наследие критиков

Сталина, включая тех, кто переехал на Запад. Даже такая крупная фигура, как Александр Яковлев, который был главным советником Михаила Горбачева и председателем Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий, полагал, что в феврале 1953 года шла «подготовка к массовой депортации евреев из Москвы и крупных промышленных центров в восточные районы страны» [173] . Под руководством Яковлева были опубликованы многочисленные ранее секретные документы о сталинском режиме, поэтому можно было подумать, что его мнение основано на найденных им архивных материалах. Но и Яковлев не смог привести хотя бы один документ в подтверждение того, что считал правдой.

167

Roy Medvedev, Let History Judge, 494.

168

Mikhail Heller, Aleksandr Nekrich, Utopia in Power: The History of the Soviet Union from 1917 to the Present (New York: Summit, 1986), 503–504.

169

Anton Antonov-Ovseenko, The Time of Stalin: Portrait of a Tyranny (New York: Harper & Row, 1981), 291. На русском языке: Портрет тирана. — М.: Грэгори Пейдж, 1995.

170

Aleksandr I. Solzhenitsyn, The Gulag Archipelago 1918–1956: An Experiment in Literature Investigation, vol. I (New York: Harper & Row, 1973), 92. На русском языке: А. И. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ.

171

О плане депортировать евреев, появившемся в последние недели жизни Сталина, в своих воспоминаниях рассказывал и физик Андрей Сахаров, впоследствии ставший известным диссидентом. Он также ссылался на Чеснокова, который, как утверждали некоторые, писал передовицу для Правды на тему будущего спасения евреев русским народом. Это еще один пример того, как широко распространились подобные слухи. См. Andrei Sakharov, Memoirs (New York: Knopf, 1990), 162. На русском языке: А. Д. Сахаров. Воспоминания в 2 томах.

172

В 1980-х годах я несколько раз встречался в Москве с Алей Савич. Она и ее муж журналист Овадий Савич были близкими друзьями Эренбурга. По ее словам, один милиционер как-то сказал ей, что ему и нескольким его сослуживцам поручили составить список евреев, проживавших в их районе Москвы.

173

Aleksandr N. Yakovlev, A Century of Violence in Soviet Russia (New Haven: Yale University Press, 2002), 209–210.

В отсутствие документальных свидетельств нельзя делать выводов о реальных планах Сталина. Несомненно только то, что антисемитская кампания набирала такие обороты в печати и в настроениях населения, что, вполне возможно, в конечном итоге предполагалась какая-то ужасная развязка. Только Сталин знал ответ на этот вопрос и, вероятно, унес его с собой в могилу.

Наследники Сталина также способствовали живучести подобных слухов. После хрущевской критики Сталина в феврале 1956 года в западной прессе стали циркулировать совершенно неправдоподобные истории о том, как члены Президиума воспротивились Сталину, когда он в подробностях изложил им свои планы по депортации евреев. Публиковавшиеся в Le Monde, France-Soir или лондонской The Times, эти сообщения были основаны на предвзятых рассказах наследников Сталина, стремившихся предстать в выгодном свете на фоне очерняемого образа тирана. Вместо того чтобы обосновать существование такого плана, они скорее подрывают доверие к подобным утверждениям.

Публикуя эти истории, западная пресса не всегда сопровождала их необходимой долей скепсиса. Например, 16 апреля 1956 года, всего через два месяца после «секретного доклада» Хрущева, The London Times напечатала рассказ Хрущева о встрече с узким кругом однопартийцев после того, как Сталин изложил Президиуму план высылки евреев в отдаленные районы страны. «Его слушатели были ошеломлены. Микоян и Молотов стали протестовать… Маршал Ворошилов заявил, что это предложение преступно, это беззаконие сродни тому, что сплотило весь мир против гитлеризма. Сталин пришел в ярость, и вскоре после этого стало известно, что его хватил удар». У журналистов The Times хотя бы хватило ума уйти от прямых выводов и в конце заметки сделать оговорку: «Как бы там ни было… эта история популярна среди коммунистов Восточной Европы» [174] . Но 8 июня 1957 года The New York Times со ссылкой на France-Soir опубликовала подробности этой истории в статье с мелодраматическим названием «Смерть Сталина объясняют припадком гнева на посмевшего возразить ему Ворошилова» с подзаголовком «Диктатора хватил удар после жарких споров вокруг его плана по выселению советских евреев на Дальний Восток, сообщает парижская газета». Согласно The New York Times, в основу этой статьи из Парижа лег рассказ Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, советского посла в Польше, который якобы беседовал с группой коммунистических журналистов в Варшаве. По его словам, в конце февраля 1953 года Сталин пригласил членов Президиума в Кремль, где объявил о своем плане отправить всех евреев России в Биробиджан.

174

The Times. 1956. 16 апреля. С. 8. Адам Улам в своей биографии Сталина также с осторожностью пишет об угрозе депортаций. «Возможно, что, проживи Сталин еще несколько лет, евреи подверглись бы тотальной депортации, как это случилось с кулаками в период с 1930 по 1934 год». См. Ulam, Stalin, 685.

…Сталин пояснил, что предпринимает этот шаг в ответ на «сионистский и империалистический» заговор против Советского Союза и себя лично… По описаниям свидетелей, он говорил «как в бреду»…

После того как Сталин в общих чертах изложил план депортации… повисла мертвая тишина, а затем Лазарь Моисеевич Каганович, «единственный еврей в Президиуме», нерешительно спросил, коснется ли эта мера каждого еврея в стране. Сталин ответил, что будет проводиться «определенный отбор», после чего г-н Каганович больше не задавал вопросов… [175]

Следующим якобы выступил Вячеслав Михайлович Молотов, в то время министр иностранных дел. «Дрожащим» голосом он высказал предположение, что эта мера окажет «плачевное» влияние на мировое общественное мнение [176] . Жена г-на Молотова — еврейка. По словам France-Soir, когда Сталин собирался обрушиться с упреками на г-на Молотова, со своего места поднялся маршал [Климент] Ворошилов. Он швырнул свой партийный билет на стол и громко сказал: «Если такой шаг будет сделан, мне будет стыдно оставаться членом нашей партии, которая будет полностью опозорена!» Взбешенный Сталин в ответ якобы крикнул в лицо маршалу Ворошилову: «Товарищ Климент! Я сам решу, когда отнять у тебя право на партбилет!» [177]

После этого собрание пришло в полное замешательство, а Сталин вдруг упал на пол. Поскольку ранее наблюдавшие Сталина врачи были в тюрьме, прошло около четверти часа, прежде чем на помощь смогли вызвать других медиков [178] .

175

В 1992 году Каганович отрицал, что подобные дискуссии когда-либо имели место. См. Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. — М.: Отечество, 1992. — С. 173–177.

176

В то время министром иностранных дел был Андрей Вышинский, а не Молотов.

177

Согласно еще одному варианту этой легенды, Каганович сам порвал партбилет и бросил его в лицо Сталину. См. Roy A. Medvedev, On Stalin and Stalinism (Oxford: Oxford University Press, 1979), 158.

178

The New York Times. 1957. 8 июня. С. 8.

В сентябре 1959 года лондонская The Times вновь вернулась к этой истории, опубликовав рассказ о беседе, которая двумя годами ранее состоялась между Хрущевым и «американским христианским социологом» доктором Джеромом Дэвисом. Хрущев рассказал Дэвису, как он и другие руководители партии, услышав о планируемой депортации, «заставили Сталина остановиться», как они «спасли» евреев от параноидальной ненависти Сталина [179] .

Этот то и дело повторявшийся сценарий, в котором менялось место (Кремль или дача) и время (февраль или март) якобы имевшей место встречи, а также личность того, кто осмелился бросить Сталину вызов (Каганович или все-таки Ворошилов?), не был подтвержден никакими фактами и распространялся исключительно для того, чтобы наследники Сталина смогли дистанцироваться от его преступлений, в которых они так или иначе были замешаны [180] . В воспоминаниях, которые Хрущев надиктовал после своего отстранения от власти в 1964 году — и которые должны были послужить наиболее надежной защитой его наследия, — он ни разу не упоминает о подобном эпизоде, ни в связи с антисемитизмом Сталина, ни при описании его смерти. Группа людей, руки которых были в крови бесчисленных жертв — в ходе коллективизации, голода на Украине, чисток в армии и в самой партии, — теперь всячески подчеркивала, что они больше не могли подчиняться и нашли в себе моральные силы помешать новой волне репрессий, на этот раз против евреев. Но подобного противостояния не было, и до того дня, когда Сталин упал и потерял сознание, никто с ним не спорил. Он продолжал контролировать ситуацию, внушая им страх до самого конца [181] .

179

The Times. 1959. 8 сентября. С. 11.

180

Антон Антонов-Овсеенко позднее утверждал, что именно Молотов вступил в конфликт со Сталиным, когда речь зашла о депортации евреев. Эта версия крайне маловероятна, учитывая абсолютно лакейское отношение Молотова к своему хозяину. См. Antonov-Ovseenko, The Time of Stalin, 290.

181

Стефан Сташевский, одно время бывший крупным функционером Польской коммунистической партии, утверждал, что 20 марта 1956 года Хрущев в разговоре с высокопоставленными членами партии и правительства в Варшаве рассказал, как ближе к концу 1952 года Сталин поручил Президиуму «организовать вооруженные группы» с целью убийства евреев. См. Teresa Toranska. «Them»: Stalin's Polish Puppets (New York: Harper & Row, 1987), 171. В том же интервью Сташевский говорил, что Хрущев обсуждал дело против Еврейского антифашистского комитета и что члены комитета, в том числе Илья Эренбург, приходили просить Сталина поселить евреев в Крыму после того, как оттуда выслали крымских татар и Крым «опустел». Но подобной встречи со Сталиным никогда не было. Члены комитета встречались только с Молотовым. Что касается Эренбурга, то он никогда не поддерживал идею о каком-то специальном месте поселения для советских евреев. Он энергично выступал против официальных обращений с просьбой об организации еврейских поселений в Крыму и долгое время был противником создания особой еврейской автономии с административным центром — Биробиджаном.

Мнимый план депортации евреев долгое время связывали с запутанной историей о коллективном письме, которое должно было быть опубликовано в Правде за подписями десятков видных еврейских деятелей. Хотя и этот эпизод окутан туманом, существуют документы и личные воспоминания, проливающие некоторый свет на то, что происходило на самом деле [182] .

В конце января власти стали подготавливать текст адресованного Сталину письма, которое должны были подписать видные еврейские деятели культуры и науки, а также представители военных ведомств. В число потенциальных подписантов включили даже Лазаря Кагановича [183] . К некоторым обращались индивидуально, других массово вызвали в редакцию Правды, рассчитывая, что они поставят свои подписи на месте. Текст этого письма — по крайней мере, его первоначальный вариант, который показывали людям, — впоследствии так и не был обнаружен, и те, кто упоминали о нем, могли поделиться лишь общим впечатлением от прочитанного. Но мы знаем, что письмо сильно их напугало. Поэтесса Маргарита Алигер сидела рядом с Василием Гроссманом в редакции Правды, когда они оба подписывали письмо. Гроссман был очень расстроен и бормотал, что сразу же после собрания ему нужно встретиться с Эренбургом. В интервью Алигер также вспоминала, как двое незнакомых ей работников культуры встали и начали громко протестовать против письма, отказываясь ставить свои подписи [184] .

182

Этот эпизод был всесторонне изучен двумя российскими исследователями, см. статьи в российско-еврейском журнале Лехаим («Ради жизни»): первая написана в сентябре 2002 года Геннадием Костырченко и рассказывает о том, что вера в планируемую депортацию евреев берет начало в общей склонности верить во многие мифы о советском периоде, а вторая статья, вышедшая в феврале 2004 года, посвящена фильму Аркадия Ваксберга, в котором автор заявляет о существовании плана депортации. См. также Фрезинский Б. Я. Илья Эренбург в годы сталинского госантисемитизма (полемика с г. Костырченко) // Писатели и советские вожди. — М.: Эллис Лак, 2008.
– С. 544–588. В этих статьях приводятся варианты «коллективного письма в Правду». Дэвид Бранденбергер также приводит обзор большого количества подобной литературы в своей рецензии на книгу Брента и Наумова «Последние преступления Сталина» (Stalin's Last Crimes), см. David Brandenberger, в журнале Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, vol. 6, no. 1, Winter 2005 (New Series), 187–204.

183

Каганович отказывался подписать письмо, объясняя Сталину, что он не еврейский работник культуры, а член Президиума. Ставить свою подпись, как если бы он был простым еврейским писателем или композитором, было ниже его достоинства. Но если необходимо, он готов подписать письмо как член Президиума. См. Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. — М., 1992. — С. 173–177.

184

Работая над биографией Эренбурга, я совершил две поездки в Москву, где в апреле 1982 года взял интервью у Семена Липкина, друга Василия Гроссмана, а в мае 1988 года у Маргариты Алигер.

К Илье Эренбургу нашли другой подход. В своих воспоминаниях он мог лишь намекать на то, что ему пришлось пережить, оставив короткий и загадочный рассказ о событиях того февраля:

События должны были развернуться дальше. Я пропускаю рассказ о том, как пытался воспрепятствовать появлению в печати одного коллективного письма. К счастью, затея, воистину безумная, не была осуществлена. Тогда я думал, что мне удалось письмом переубедить Сталина, теперь мне кажется, что дело замешкалось и Сталин не успел сделать того, что хотел. Конечно, эта история — глава моей биографии, но я считаю, что не настало время об этом говорить [185] .

185

Эренбург И. Г. Указ. соч. Т. III. С. 228.

В разговоре со своим другом, московским художником Борисом Биргером, Эренбург раскрыл множество подробностей, касающихся этого эпизода [186] . Кремль поручил сбор подписей двум широко известным в Москве деятелям еврейской национальности — историку и академику Исааку Минцу и сотруднику редакции ТАСС Якову Хавинсону, известному под псевдонимом М. Маринин. Примерно через две недели после объявления о раскрытии заговора врачей они приехали к Эренбургу на его подмосковную дачу и стали уговаривать подписать коллективное письмо, которое должно было появиться на страницах Правды. Однако Эренбург отказался ставить свою подпись и выставил их вон. В тот момент Эренбургу показалось, что они прибыли к нему по собственной инициативе.

186

И Эренбург, и его жена Любовь Козинцева по-своему описывали то, что произошло с их другом, московским художником Борисом Биргером. Биргер записал эту историю и передал ее неопубликованную рукопись исследователю из Санкт-Петербурга Борису Фрезинскому, ведущему биографу Эренбурга. Кроме того, в мае 1984 года я лично интервьюировал Биргера в Москве. Стоит заметить, что в конце 1960-х Биргер был связан с зарождающимся московским движением правозащитников. Он подписывал петиции в защиту политических заключенных, что привело к его исключению из партии и потере места в Союзе художников. Биргер стал близким другом академика Андрея Сахарова и его жены Елены Боннэр. Когда я встречался с ним в мае 1984 года, Боннэр только что задержали в Горьком (где Сахаров с января 1984 года находился в ссылке) и не дали ей вернуться в Москву. Вскоре ее осудят за «антисоветскую клевету». Биргер планировал встретить ее на вокзале в Москве; когда я приехал к нему, он показал мне телеграмму от Боннэр с указанием времени прибытия поезда. Но она так и не приехала.

Еще одного писателя, Вениамина Каверина, вызвали в редакцию Правды. Когда Хавинсон показал ему письмо, Каверин спросил, подписал ли его Эренбург. Ему ответили, что с Эренбургом все согласовано и он подпишет. Каверин не поверил Хавинсону. Он объяснил, что ему нужно подумать, после чего вышел из здания Правды и направился прямо к Эренбургу домой. Эренбург подтвердил, что ничего не подписывал и что разговор с Минцем и Хавинсоном был «предварительный». Что касается подписи, он посоветовал поступать «так, как вы сочтете нужным». В конце концов Каверин оказался одним из немногих, кто не стал подписывать письмо [187] .

187

См. Каверин В. А. Эпилог. — М.: Московский рабочий, 1989. Страницы, где автор описывает этот инцидент, — 316–320.

Но Минц и Хавинсон еще не закончили с Эренбургом. Ближе к концу месяца они приехали к нему в квартиру на улице Горького в центре Москвы. Эренбург вновь отказался ставить свою подпись, сказав им, что это может «принести вред» стране. Затем он предложил несколько редакторских поправок, призванных смягчить тон письма и создать впечатление, что, какие бы планы ни обсуждались, они не коснутся всех евреев без разбора. Минц и Хавинсон привезли поправки Эренбурга Маленкову, а тот показал их Сталину. Диктатор одобрил изменения, и в результате появился еще один вариант письма. Но вопрос о подписании письма самим Эренбургом оставался открытым. Маленков приказал Минцу и Хавинсону получить его подпись.