Последние дни Сталина
Шрифт:
Свой пасквиль Крокодил сопроводил сатирическим рисунком, который больше всего напоминал откровенно антисемитские карикатуры, публиковавшиеся в нацистском еженедельнике Der Sturmer. Карикатура занимала всю заднюю обложку журнала и изображала врача, которого карающая рука правосудия держит за шиворот белого халата. Только врач выглядел не как импозантный профессионал, а как современный Шейлок — фигура с крючковатым носом и толстыми губами, жаждущая долларов и крови, чье истинное лицо — под маской, которая в этот момент слетала, — безошибочно выдавало преувеличенный образ еврея-хищника.
В ходе непрекращающейся кампании ненависти в прессе Правда опубликовала рассказ о том, как в 1948 году русский врач Лидия Тимашук предупреждала начальство о преднамеренной ошибке в диагностике состояния Андрея Жданова. Утверждалось, что она, будучи опытным медиком и специалистом по чтению электрокардиограмм, не согласилась с мнением старших по возрасту и положению коллег, заметив, что они неверно интерпретируют кардиограмму Жданова. Еще тогда, в 1948 году, она написала в Кремль письмо, в котором выразила свои сомнения. Именно это ее обращение помогло советским органам раскрыть правду. За проявленную стойкость ее наградили орденом Ленина. В рамках развязанной кампании Кремль в течение нескольких
По мере роста антиеврейских подстрекательств советское общество начинала охватывать паника. Одним из арестованных врачей был Яков Рапопорт. Спустя десятилетия он вспоминал, как молодая мать «заявила, что прекращает какое-либо лечение ребенка, и …с исступленной категоричностью сказала, что… никаких лекарств давать ребенку не будет: пусть умирает от болезни, а не от яда» [151] . Подобная реакция не была чем-то необычным. «Все повторяли, что в больницах ад, — писал в своих воспоминаниях Илья Эренбург, — многие больные смотрят на врачей как на коварных злодеев, отказываются принимать лекарства». Один друг рассказал Эренбургу о женщине-враче, которой, по ее собственным словам, «пришлось весь день глотать пилюли, порошки, десять лекарств от десяти болезней — больные боялись, что я — „заговорщица“» [152] . Эренбург лучше многих мог оценить последствия «дела врачей» для таких же евреев, как он сам. Будучи, вероятно, самой заметной общественной фигурой еврейского происхождения в стране — помимо Кагановича, — он постоянно писал о перенесенных евреями страданиях во время войны. Часто они к нему обращались со своими проблемами и заботами, сообщали о травле, которой подвергались в школе или на работе. Большинство призывали его осудить арестованных врачей как предателей; они были в отчаянии и искали способы защитить себя [153] .
151
Rapoport, The Doctor's Plot of 1953, 84. The New York Times 13 мая 1988 г. разместило интервью с ним на главной странице.
152
Эренбург И. Г. Указ. соч. Т. III. С. 227.
153
См. сборник Советские евреи пишут Илье Эренбургу 1943–1966 под ред. Мордехая Альтшулера, Ицхака Арада и Шмуэля Краковского (Jerusalem: The Centre for Research and Documentation of East-European Jewry, The Hebrew University of Jerusalem and Yad Vashem, 1993).
Несмотря на рост озабоченности на Западе, Кремль все еще мог положиться на своих сговорчивых последователей. Безотказная Французская коммунистическая партия заручилась поддержкой Сталина в разоблачении предполагаемого заговора. 27 января L'Humanite опубликовала заявление группы французских врачей, двое из которых были евреями. Они выразили полное одобрение действиям советских властей в их «войне» против преступных действий обвиняемых медицинских работников [154] . Три недели спустя 12 тысяч французских коммунистов вместе с известной актрисой Симоной Синьоре заполнили Зимний велодром, чтобы выразить протест по поводу смертного приговора, вынесенного американским судом Юлиусу и Этель Розенбергам за атомный шпионаж в пользу СССР. По сообщению агентства Рейтер, «Жак Дюкло, действующий лидер Французской коммунистической партии, использовал факт еврейства четы Розенберг как „доказательство“ того, что коммунисты не ведут антисемитскую кампанию» [155] . Сталинисты вроде Дюкло с радостью ухватились за полемику вокруг дела Розенбергов, чтобы замаскировать истинную природу «дела врачей» в Советском Союзе.
154
L'Humanite. 1953. 27 января. С. 3.
155
The New York Times. 1953. 18 февраля. С. 12. В июле 1942 года 13 тысяч французских евреев были согнаны на Зимний велодром (Velodrome d'Hiver — крытый стадион для занятий велоспортом в Париже), где их продержали несколько дней, после чего отправили в Освенцим. Неизвестно, по этой ли причине ФКП выбрала именно это место для проведения массового митинга в защиту Розенбергов из-за его трагической роли в истории французских евреев; с момента облавы «Вель д'Ив», как ее называли, прошло меньше десяти лет.
Последний месяц жизни Сталина остается самым загадочным и пугающим в его правлении. Ходили всевозможные слухи о его здоровье, о шаткости положения его «соратников», о его намерениях относительно евреев. После публичного осуждения Михоэлса начались преследования его семьи. Ближе к концу января органы госбезопасности провели в их квартире обыск, «длившийся около суток, после чего дома не осталось ни клочка бумаги». Как описывает происходившее его дочь Наталья Вовси-Михоэлс, чекисты с подозрением относились к любой книге, где упоминалось слово «еврей» [156] .
156
Цит. по: David Fanning, Mieczyslaw Weinberg: In Search of Freedom (Hofheim: Wolke Verlag, 2010), 83.
Примерно через неделю, ранним утром 7 февраля, госбезопасность вернулась за зятем Михоэлса, выдающимся композитором Мечиславом Вайнбергом, который был верным другом Дмитрия Шостаковича. Они часто играли в четыре руки на фортепиано и посвящали друг другу свои новые сочинения. Арест Вайнберга был неожиданным, но типичным для того времени поворотом судьбы. Сталину нравилось играть со своими жертвами: он награждал их премиями и допускал публикацию хвалебных статей в газетах, когда уже были выписаны ордера на их арест. Всего за несколько часов до ареста Вайнберга скрипач Давид Ойстрах исполнил премьеру его «Молдавской рапсодии» в концертном зале имени Чайковского — самой престижной концертной площадке столицы. А той же ночью Вайнберга увели, сняв с него галстук и ремень. Обвиненный в еврейском буржуазном национализме — одной из улик служила его Симфониетта № 1, — он был помещен в одиночку. В этой атмосфере неуверенности и страха Шостакович совершил ради него два поразительных поступка. Они с женой оформили доверенность на случай, если Наталью Вовси-Михоэлс также арестуют, чтобы стать опекунами их семилетней дочери; таким образом, ее не отправили бы в детский дом, как обычно поступали с детьми «врагов народа». Кроме того, с немалым риском для себя Шостакович направил на имя Берии обращение, в котором описывал Вайнберга как «честного гражданина, очень талантливого молодого композитора, главным интересом которого является музыка», и заявлял, что он, Шостакович, готов поручиться за него [157] . Но Вайнберг остался за решеткой.
157
См. Robert R. Reilly, «Light in the Darkness: The Music of Mieczyslaw Vainberg», Crisis, vol. 18, no. 2. 2000. Февраль. С. 52–53. Шостакович и Вайнберг вместе сожгли адресованное Берии письмо за праздничным обедом сразу после освобождения Вайнберга. В судьбе Вайнберга отразилась трагедия очень многих евреев его поколения. Родившийся в 1919 году в Варшаве, в сентябре 1939 года он бежал из Польши, спасаясь от напавших на страну немцев. Его родителям и сестре повезло меньше: они были схвачены, а позднее убиты в нацистском лагере смерти. Вайнберг возобновил занятия музыкой в Минске, но после вторжения Германии в СССР в июне 1941 года его эвакуировали в Ташкент, где он познакомился с Натальей Вовси-Михоэлс. В 1942 году они поженились.
Ситуация еще больше осложнилась после одного инцидента, произошедшего в Израиле. Поздно вечером 9 февраля небольшая группа крайне правых израильских экстремистов, взбешенных антисемитской кампанией в Москве, установила взрывное устройство на территории советской дипломатической миссии в Тель-Авиве. Бомба выбила стекла в окнах и нанесла ущерб зданию. Ранения получила жена посла, а также экономка и шофер миссии. Бен-Гурион был в ярости, понимая, к чему это может привести. Он немедленно осудил преступление, заверив Кремль, что Израиль непременно найдет и покарает виновных. Но умиротворить Сталина не удалось. Взрыв стал для Кремля прекрасным поводом разорвать дипломатические отношения с еврейским государством. Кремль не только объявил о разрыве отношений, но и использовал инцидент для наращивания антисионистской пропаганды, ведь теперь Израиль можно было разоблачить как врага, умышленно осуществившего нападение. Как чуть позднее прокомментировала Правда, «свора взбесившихся псов из Тель-Авива омерзительна и гнусна в своей жажде крови» [158] .
158
Правда. 1953. 14 февраля. С. 4.
Советские граждане отреагировали на взрыв бомбы жестко. Местные партийные чиновники быстро организовали митинги на заводах и в других учреждениях, чтобы усилить антисионистский посыл, проверить общественные настроения в свете продолжающейся пропагандистской кампании. Как показывают их отчеты, инцидент в Тель-Авиве усугубил ожесточающий эффект «дела врачей» на обычных граждан и часто приводил к «опасной интерпретации» событий. Некоторые из этих материалов, в то время совершенно секретных, позволяют составить представление о реакции общества на проводимую партией кампанию против сионизма и еврейских врачей.
13 февраля, через четыре дня после взрыва бомбы, инструктор партийной ячейки на Московском хлебозаводе писала о негодовании рабочих по поводу «возмутительной провокации» и об их единодушной поддержке решения о разрыве отношений с Израилем, что соответствовало партийной линии. Но далее в ее отчете говорится о «проявлениях антисемитизма», которые ей кажутся тревожными. Некоторые рабочие жаловались, что «среди евреев вряд ли вообще есть честные люди, что они стараются устроиться на „теплые места“ с хорошей зарплатой, и что во время Великой Отечественной войны едва ли хоть один еврей был на передовой». Рабочий на московской текстильной фабрике призывал «убрать евреев с административных должностей в учреждениях и министерствах, в магазинах ширпотреба и торговых организациях». Еще один заявлял, что «евреи захватили все хорошие квартиры, поэтому их надо выгнать из Москвы, а квартиры передать рабочим, которые выполняют пятилетку и строят коммунизм».
Населению десятилетиями диктовали, как и что думать, поэтому вряд ли удивительно, что люди, как попугаи, повторяли партийные установки. Но теперь они то и дело переходили границы предписанных реакций и начинали откровенную антисемитскую травлю. Один сварщик заявил: «Я бы загнал всех этих выродков до одного в Палестину». На железнодорожной станции кто-то оставил на стене надпись: «Бей жидов, спасай СССР». Это был слегка измененный памятный лозунг эпохи царизма, и партработники расценили его как провокацию. Школьники угрожали своему однокласснику-еврею, называя его «предателем, диверсантом и „жидом“»; этот инцидент заставил чиновников отметить, что «раньше ничего подобного не происходило». Из формулировок в их отчетах ясно, что партийные работники одновременно и разжигали вражду против евреев, и хотели «пресечь провокационные действия и слухи». Кампания в прессе была настолько уродливой, что как минимум некоторые руководители на местах поняли, что она пробуждает глубинные антисемитские предрассудки, провоцируя доносы и угрозы физической расправы, что выходило за рамки того, чего хотели добиться власти [159] .
159
Описания этих инцидентов см. в «Откликах на ноту советского правительства о прекращении дипломатических отношений с правительством Израиля» (Источник. 1999. № 3. С. 108) и The Party and Popular Reaction to the 'Doctors' Plot' (Dnepropetrovsk Province, Ukraine), introduction by Mordechai Altshuler and Tat'iana Chentsova, Jews in Eastern Europe, Fall 1999, 49–65. Людмила Алексеева в своих воспоминаниях рассказывает о подобном же эпизоде, произошедшем весной 1949 года во время кампании против «космополитов». Комсомольские работники в ее школе сразу же подчеркнули, что они разоблачают «космополитизм», а не трудящихся «еврейской национальности». Но по мере того, как продолжалась жесткая пропаганда против космополитов, некоторые из студентов решили, что теперь разрешено во всеуслышание ругать «жидов» и требовать «удавить их всех». По крайней мере в этом отдельном случае виновному студенту «официально объявили выговор за антисемитизм». См. Ludmilla Alexeyeva, Paul Goldberg, The Thaw Generation: Coming of Age in the Post-Stalin Era (Boston: Little, Brown, 1990), 44. Алексеева Л., Голдберг П. Поколение оттепели. — М.: Захаров, 2006.