Последние дни Сталина
Шрифт:
Однако очень скоро он увидел, насколько иначе все происходит вдали от посторонних глаз. Когда Сталин вошел в зал, группа более молодых участников пленума вскочила на ноги, чтобы приветствовать его овацией и славословиями так же, как это происходило на партийном съезде. Но Сталин выразил неудовольствие и «произнес что-то вроде: „Здесь этого никогда не делайте“» [96] . По-видимому, за закрытыми дверями подобные ритуальные проявления обожания воспринимались как неуместные.
96
Shepilov, The Kremlin's Scholar, 232.
Но больше всего Шепилова, как и писателя Константина Симонова и некоторых других присутствовавших, встревожила речь Сталина. На съезде партии Сталин ограничился короткими репликами, но здесь, на пленуме, он проговорил больше часа, не заглядывая в конспекты. Тон его выступления был столь же леденящим, сколь и произносимые им слова. «Говорил он от начала и до конца все время сурово, без юмора, — отмечал Симонов, — никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало». Он сказал, что стареет, даже выразил готовность покинуть пост генерального секретаря, оставив за собой лишь место главы правительства. Пораженные этим предложением, присутствовавшие настаивали на том, чтобы он и дальше возглавлял партию. Сталин, что совсем неудивительно, согласился (годы спустя
97
Симонов К. М. Указ. соч. С. 240–241.
После этого, к удивлению всех присутствовавших в зале, Сталин обрушился на трех своих давних сподвижников — Вячеслава Молотова, Анастаса Микояна и Климента Ворошилова. Он «с презрительной миной говорил, что Молотов запуган американским империализмом, что, будучи в США, он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может состоять в руководящем ядре партии» [98] . Затем в подобных же выражениях он отозвался о Микояне и Ворошилове, поставив под сомнение их политическую благонадежность. По мнению исследователей Йорама Горлицкого и Олега Хлевнюка, особенно возмущало Сталина то, что Молотов и Микоян выступали за увеличение государственной поддержки сельского хозяйства. Страна испытывала острую нехватку продовольствия, но Сталин, никогда не доверявший крестьянству, настаивал на «долговременной политике ускоренного роста военно-промышленного сектора и тяжелой индустрии» и был против каких-либо поблажек колхозникам [99] . Он всегда был рад выдавить из них еще больше. В этом могла заключаться непосредственная причина его ярости. Но его полные злобы реплики очень хорошо укладываются в традицию «обманчивого обаяния, неспровоцированного садизма, подозрительности и презрения», которыми были отмечены отношения Сталина со всеми его ближайшими соратниками [100] . Его страх перед возможными соперниками, его неприязнь к любому, чьи знания могли бросить тень сомнения на его собственное всеведение, его нежелание заранее подумать о преемнике — все это заставляло Сталина время от времени обличать их — то одного, то другого.
98
Shepilov, The Kremlin's Scholar, 234.
99
Gorlizki, Khlevniuk, Cold Peace, 136.
100
Vladislav M. Zubok, A Failed Empire: The Soviet Union in the Cold War From Stalin to Gorbachev (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2009), 74.
Слушая Сталина, Шепилов испытывал одновременно и восхищение, и отвращение. «Ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда», — вспоминал он. Подобно остальным сидящим в зале, он «переводил глаза со Сталина на Молотова, Микояна и опять на Сталина. Молотов сидел неподвижно за столом Президиума. Он молчал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Через стекла пенсне он смотрел прямо в зал и лишь изредка делал тремя пальцами правой руки такие движения по сукну стола, словно мял мякиш хлеба» [101] . Как позднее писал сын Хрущева, Сергей, «Молотова Сталин записал в американские шпионы, Ворошилов числился в английских, чей шпион Микоян, вождь пока не решил» [102] . Никита Хрущев также вспоминал, как нарастало враждебное отношение Сталина к Молотову и Микояну. При каждой встрече он старался как-то уязвить их. Для Хрущева было очевидно, что «их жизнь в опасности» [103] . Микоян был хорошо осведомлен о сталинских планах. За несколько недель до смерти Сталина, Микоян узнал от одного из товарищей, что Сталин намерен созвать пленум Центрального комитета, на котором собирается «свести счеты» с ним и с Молотовым, изгнав их из Президиума и из состава ЦК. Речь шла не просто о политической опале, а о «физическом уничтожении» [104] . Так думал и Хрущев. В своем секретном докладе в 1956 году он заявил, что, очевидно, Сталин планировал «уничтожить старых членов Политбюро» [105] .
101
Shepilov, The Kremlin's Scholar, 234.
102
Сергей Хрущев. Никита Хрущев: Реформатор. — М.: Время, 2010. — C. 86.
103
Nikita Khrushchev, Memoirs, vol. 2, Reformer, 106.
104
Микоян А. И. Так было: размышления о минувшем. — М.: Вагриус, 1999. — С. 580.
105
The Anti-Stalin Campaign and International Communism: A Selection of Documents, ed. Russian Institute, Columbia University (New York, 1956), 84.
Многие считали Молотова ближайшим соратником Сталина. Он работал еще с Лениным и многие годы занимал высшие должности в советской иерархии, в том числе пост председателя Совета народных комиссаров в 1930-е годы, а затем главы наркомата иностранных дел во время войны. В те годы он был, безусловно, самым узнаваемым советским дипломатом, благодаря своим очкам без оправы и непреклонной позиции в качестве переговорщика. Однако Сталин годами публично унижал Молотова — и мог начать вести себя точно так же с любым членом Политбюро, добиваясь личной преданности. Во время Большого террора 1937 и 1938 годов помощники Молотова были арестованы, а в отношении самого Молотова шел сбор материала. В 1939 году органы госбезопасности сфабриковали дело против его жены Полины Жемчужиной (которая была еврейкой), ветерана партии большевиков с большим опытом работы в парфюмерно-косметической, пищевой и рыбной отраслях. Ее обвинили в том, что у себя в наркомате она пригрела «вандалов», «диверсантов» и даже германских шпионов [106] . Жемчужину сняли с поста народного комиссара рыбной промышленности, и за увольнением могли последовать более жесткие меры. Но потом Сталин по каким-то соображениям решил сдать назад. Полину не арестовали, и она продолжила работать в советской торговле, получив должность в наркомате легкой промышленности. О причинах неприязни к ней Сталина ходит множество слухов. Говорили, что она поддерживала особо близкие отношения со второй женой Сталина Надеждой Аллилуевой и, возможно, была последним человеком, видевшим ее живой накануне самоубийства в ноябре 1932 года.
106
Gennadi Kostyrchenko, Out of the Red Shadows: Anti-Semitism in Stalin's Russia (Amherst, New York: Prometheus Books, 1995), 120.
Молотов оставался крайне уязвимым. В мае 1941 года, всего за месяц до вторжения немцев, его сняли с поста председателя Совета народных комиссаров. В декабре 1945 года, через несколько месяцев после окончания войны, Сталин направил по телеграфу довольно жесткое письмо Берии, Маленкову и Микояну, в котором выразил недоверие Молотову. «Я убедился в том, — писал Сталин, — что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем». Далее Сталин еще больше дискредитировал Молотова, поручив всем троим вызвать Молотова к себе и прочесть ему эту телеграмму. Как объяснил Сталин, он не стал посылать уведомление самому Молотову, так как не верил «в добросовестность некоторых близких ему людей», поэтому решил подрядить других членов высшего руководства для участия в этом ритуальном унижении. Молотов с типичным подобострастием ответил: «Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже жизни» [107] .
107
Цит. по: Oleg Khlevniuk, Master of the House: Stalin and his Inner Circle (New Haven: Yale University Press, 2009), xiii — xiv. На русском языке: Хлевнюк О. В. Сталин. Жизнь одного вождя. — М.: Корпус, 2005.
Сталин вновь обратил внимание на Жемчужину в 1949 году. Ее арестовали по обвинению в националистической деятельности и сотрудничестве с другими крупными фигурами советского еврейства, в том числе с Соломоном Михоэлсом, актером, игравшим на идише, и театральным режиссером. Михоэлс был убит по личному приказу Сталина в январе 1948 года, а его смерть представили как дорожно-транспортное происшествие. (В те времена, чтобы прослыть националистом, достаточно было слишком явно выражать сочувствие страданиям еврейского народа или поддерживать создание еврейского государства на Ближнем Востоке.) После ареста Жемчужину отправили в ссылку в Казахстан, где она провела пять лет. Молотова ждало очередное унижение: Сталин настоял на том, чтобы тот развелся с женой, а после этого снял с поста министра иностранных дел. В марте 1949 года его сменил Андрей Вышинский. «Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала черная кошка» — вот и все, что мог сказать Молотов [108] . Однако, будучи первым заместителем председателя Совета министров, он оставался членом Политбюро.
108
Чуев Ф. И. Сто сорок бесед с Молотовым. — М.: Терра, 1991. — С. 473.
Но Сталин еще не закончил с Молотовым. На пленуме партии в октябре 1952 года Сталин объявил об образовании Бюро Президиума из девяти членов, которым предстояло взять на себя исполнительные функции прежнего Политбюро — своего рода внутреннее правительство, существование и состав которого держались в секрете от общественности. Возглавить его должен был, разумеется, сам Сталин. При том что Молотов, Микоян и Ворошилов оставались в Президиуме, их фамилии не были включены в список членов этого нового Бюро. Сталин понизил Молотова в должности, в частности, давая понять, что никому не позволит затмить себя в роли вождя. У Микояна, который тоже ощущал нависшую над ним угрозу, сложилось впечатление, что причина создания расширенного Президиума была более циничной. Как он пишет в своих воспоминаниях, «при таком широком составе Президиума в случае необходимости исчезновение неугодных Сталину членов Президиума было бы не так заметно. Если, скажем, из 25 человек от съезда до съезда исчезнут пять-шесть человек, то это будет выглядеть как незначительное изменение. Если же эти 5–6 человек исчезли бы из числа девяти членов Политбюро, то это было бы более заметно» [109] . Тем не менее словесные эскапады Сталина имели лишь частичные последствия. Молотов продолжал получать правительственные документы, касающиеся иностранных дел, даже когда его исключили из правящей группы.
109
Микоян А. И. Указ. соч. С. 573.
Как минимум двое участников пленума покинули его с ощущением, что Сталин психически нездоров. Шепилов задавался вопросом, «а не является ли все это результатом шизофренической мнительности Сталина?» [110] . По мнению адмирала Николая Кузнецова, Сталин производил впечатление больного человека [111] . Разумеется, их комментарии увидели свет лишь многие годы спустя. Оба могли быть вполне искренни, но, возможно, в их словах отразилось осуждение культа Сталина, начатое Хрущевым в 1956 году на XX съезде партии и продолженное с еще большим размахом в 1961 году на XXII съезде. Пока в выступлениях руководителей партии, таких как Хрущев, не прозвучал соответствующий сигнал, Шепилову и Кузнецову и в голову не приходило ставить под вопрос психическое здоровье Сталина.
110
Shepilov, The Kremlin's Scholar, 235.
111
Кузнецов Н. Г. Нева. — Л., 1965. — № 5. — С. 161.
На первый взгляд, непонятно, почему осенью 1952 года Сталин избрал своей мишенью Молотова, Микояна и Ворошилова. Почему не Кагановича или Хрущева? Каганович играл в партии особенно заметную роль. В 1930-е годы, когда Сталин отлучался из Москвы, Каганович брал на себя его обязанности. К началу 1950-х он оставался единственным евреем в составе Политбюро, и было бы нетрудно обвинить его в участии в какой-нибудь «подпольной организации» или «заговоре» из множества выдуманных Сталиным. Во время Большого террора 1937 года на очередных витках репрессий он оказывался под угрозой. Среди его ближайших сотрудников и заместителей в наркомате путей сообщения, руководителем которого он являлся, шли многочисленные аресты. Каганович поддерживал дружеские отношения с командармом Ионой Якиром, который также был евреем и стал одной из главных жертв чистки в армии. И пока чистка набирала обороты, Сталин расспрашивал Кагановича об их дружбе. Сталин сообщил ему, что некоторые из арестованных военных указали на участие Кагановича в их «контрреволюционной организации» — это обвинение сфабриковали следователи госбезопасности. А брат Кагановича Михаил, одно время бывший народным комиссаром авиационной промышленности, был смещен с поста по подозрению в «контрреволюционной деятельности», после чего вскоре Михаил Каганович покончил с собой.