Последние из Валуа
Шрифт:
Итальянка не ответила.
– О, я вижу, – продолжал Зигомала, – ты очень скромна… Ты права: некоторыми услугами похваляться не следует. Но, несмотря на твою скромность, моя дорогая, нам известна цель твоего путешествия. Более того: мы даже можем назвать тебе имена двух персон, которым твое искусство будет стоить жизни.
Тофана пожала плечами.
– Сомневаешься?
– Не сомневаюсь, а отрицаю.
– Серьезно?! Что ж, моя милая, тогда прими мой совет: сохрани как можно тщательнее память о настоящей встрече в одном из уголков твоего мозга, и тогда не пройдет и трех месяцев, как ты убедишься, что мы не обманывали тебя, говоря, что знаем имена тех двух персон,
– Ха-ха-ха!
Луиджи Альбрицци и Скарпаньино рассмеялись вместе с Зигомалой.
Тофана вновь ощутила холод во всех членах при этом резком, горьком, ироничном смехе.
– И… каковы же… эти имена? – спросила она.
– Ты слишком любопытна, – непринужденным тоном промолвил доктор. – Полагаю, мы и так доказали тебе, что, будучи более искусными, чем ты, умеем предвидеть будущее… Ну, а теперь езжай туда, куда тебя зовет призвание, Елена Тофана! И удачи твоему кошельку! Зарабатывай золото! Вскоре оно тебе пригодится!
Едва прозвучали эти странные слова, Антонио возвратил Тофане лошадь, в то время как Пьетро помог избавиться от пут и кляпа ее оруженосцу.
Орио брызгал слюной от ярости; он-то считал себя сильным, и таковым, в сущности, являлся, но, захваченный врасплох двумя слугами, сумел оказать не больше сопротивления, чем лист оказывает ветру, сорвавшему его с дерева.
– Удачи! – повторил Зигомала.
И тот же самый смех, угрожающий в своих насмешливых раскатах, донесся до ушей Тофаны.
В ту же секунду, подстегнутые слугами, лошади устремились в глубь леса.
– Я все сделал правильно, господин маркиз? – спросил Зигомала у Луиджи Альбрицци. – Я говорил с ней так, как следовало?
– Да, – ответил маркиз. – Прежде чем повергнуть эту женщину в отчаяние, я хотел, чтобы она познала страх. Я увидел его в ее глазах и не жалею об этой встрече!
Тем временем барон дез Адре заканчивал свой смертоносный промысел в замке Ла Мюр. В тот самый момент, когда дрожащая Тофана подвергалась допросу людей в черном, аркебузы выпустили первый залп по гостям Ла Мюра.
Когда же допрос закончился и Великая Отравительница, возможно, вопреки ее ожиданию, была отпущена на свободу, пляска, происходившая на платформе донжона, была в самом разгаре. К глубочайшему удовлетворению барона дез Адре, Сент-Эгрева, Ла Коша и солдат.
Луна, описав свой обычный эллипс, с запада на восток, скрылась за замком и теперь освещала лишь его верхушку, оставив как следствие лужайку, растянувшуюся у подножия холма, в темноте, что позволило Луиджи Альбрицци и его спутникам подойти немного ближе. Они уже отчетливо слышали насмешливые крики и аплодисменты дез Адре и его разбойников и шум падающих в овраг тел. Шум sui generis [3] – приглушенный и ужасный!
3
Редкостный (лат.).
Они видели, как, один за другим, вельможи – тогда настал уже черед вельмож – прыгали вниз с зубцов башни…
– Похоже, это любимое развлечение сеньора де Бомона, – сказал Скарпаньино. – Мне уже о таком рассказывали. Таков его способ быстро очистить дом от врагов; способ, нужно признать, весьма эффективный.
– Оставь эти шутки, Скарпа, – промолвил Луиджи дрогнувшим голосом, – это зрелище просто ужасно! Я ненавижу Тофану… и ради того,
Зигомала пожал маркизу руку.
– Это доказывает, сеньор, – сказал он, – что вы все еще более способны на любовь, нежели на ненависть… на добро, нежели на зло.
– А скажите, доктор, – спросил Скарпаньино, – они сильно страдают, умирая таким вот образом?
Доктор покачал головой.
– Нет, – ответил он, – при падении с такой высоты человек почти не страдает; он утрачивает возможность что-либо ощущать, еще не коснувшись земли. А вот и доказательство тому, прислушайтесь: ни один из тех, что упали, так и не издал ни единого крика. Я не стану утверждать, что тело, разбиваясь таким вот образом, совершенно не чувствует боли. Но что есть боль физическая, когда вы уже лишились способности мыслить!
– Поехали, – промолвил Луиджи Альбрицци, – мне страшно и стыдно смотреть на подобную мерзость! Мне кажется, что я становлюсь ее соучастником!
– Глядите-ка! – воскликнул вдруг Скарпаньино, который, будучи не таким чувствительным, как маркиз, так и не отвел глаз от платформы. – Один из них сцепился с кем-то… вероятно, со своим палачом… Ах! Он потянул его за собой!.. Браво!.. Если Бог милосерден, он должен совершить чудо для этого парня! Per Baccho! [4] Вы позволите, господин маркиз, сходить посмотреть, дышит ли еще этот храбрец?
4
Черт возьми! (ит.)
– И что вы хотите увидеть, Скарпа, ночью в битком набитом трупами овраге? – спросил доктор.
– Кто знает… Вдруг тот, что был внизу, спас того, что оказался сверху?
– Вы сошли с ума!
– Сошел он с ума или нет, – проговорил Луиджи, – но я присоединяюсь к надежде Скарпы. Иди, друг. Антонио, Пьетро, пойдите с ним.
Как мы помним, тем человеком, что утянул за собой в пропасть оруженосца барона дез Адре Грендоржа, был Филипп де Гастин. И, поступая так, граф де Гастин хотел не только выплеснуть переполнявшую его злобу – вполне, на наш взгляд, обоснованную, – но и попытаться спастись от смерти.
Надежд на спасение было очень мало, но, видимо, поэтому он и ухватился за них с такой горячностью. «Бог не допустит того, чтобы столько преступлений остались безнаказанными! – сказал себе Филипп. – Я выживу, чтобы стать орудием его мести!» И, услышав его, Бог сделал так, чтобы он выжил.
Мы вовсе не собираемся передавать ощущения, которые испытывал граф, летя, вместе с оруженосцем, в бездну, по той причине, что и сам герой этой авантюры – когда станет рассказывать ее позднее – не сможет вспомнить своих ощущений. «Все, что я помню, – скажет он по этому поводу, – это то, что первое впечатление от падения было скорее приятным, нежели мучительным. На протяжении какого-то периода времени мне казалось, что я пребываю во сне, что я лечу, словно птица. Затем я перестал отдавать себе отчет в чем бы то ни было; воздух хлынул в мои легкие, в широко раскрытый рот, и я начал задыхаться… Ужасный удар… невыносимая боль сотрясла все мои члены – то, вероятно, был момент, когда я соприкоснулся с землей, – и я почувствовал, что все мое естество вот-вот разорвется… И все – меня больше не существовало».