Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
"Я остался без котлет - муха съела мой обед. Люба кашки принесет и от гибели спасет",- так он тихо пел по вечерам, иногда насвистывал этот мотивчик. И в самом деле, хлопала внизу дверь, и появлялась Любочка, в полушубке, укутанная платком, с кастрюлькой. Идиллия - он ел кашу, почти урча, а она смотрела на него. Днем, случалось, он все еще покрикивал на нее или, цокнув языком, принимался готовить препарат сам, но вечерами, когда она приходила к нему в лабораторию и сидела тут же, рядом - протяни руку!
– в домашнем платьице, он начинал дурачиться. Смешно, но он заметил - их стараются оставлять вдвоем. Иногда он
После ухода Любочки он начинал работать еще собранней - было не до насвистывания.
Если от запахов и голода его начинало мутить, он открывал в соседней комнатке окно и, вывалившись до пояса наружу и разглядывая яркие ночные звезды, пил холодный вкусный воздух. Каждый вечер, около полуночи, дождавшись мигания в проеме окна красного сигнального огня беззвучного рейсового самолета, он уходил из лаборатории и пробирался по черноте узких заметенных переулочков к себе во флигелек. Редкие, золотистым дрожанием светящиеся окна томили его в эту глухую пору, как и самолет, ушедший на Москву, и он поспешал, окоченевший, к теплу.
В черную метель, когда вихрь, кружа, обхватывал его голову, врывался под опущенные уши шапки, он, ослепший, шатался под ветром, упираясь и размахивая руками, и однажды, в сине-белой вспышке замыкания уличных проводов сквозь зажмуренные веки увидел себя как бы со стороны: на серебряно-сверкающем снегу, отчаянно, как с призраком, борясь с невидимым сопротивлением, стоял одинокий человек. "На свету и в тьме ночной одинокий я, нагой. И дрожу, а вдруг все так: воровской я слышу шаг?" - вспомнились Алешкины стихи.
Растопив печь и ужасно боясь угореть, полусонный, он тыркался по флигелечку, жуя на ходу, и одинокая свеча (там не было электричества) да пламя из топки, стелящееся по полу, не освещающее потолок, делали его дом похожим на нору.
Он наметил дорожку. Теперь следовало протоптать ее, ощупать ногой и глазами каждый миллиметр. Опыт пошел в серию, и Кузьмин немного освободился. Мало-помалу его охватила знакомая хандра - признак неудовлетворенности. Он вдруг обратил внимание на то, что Любочка стирает его халаты, и придал этому какое-то особое значение, сконфузил ее, а через час, отойдя духом над препаратами, спросил, бестолковый, пойдет ли ему борода. А вечером вдруг написал письмо родителям.
9
Он пришел обедать в столовую фабрики. Сел на свое постоянное место и, меланхолично прихлебывая суп, отметил, что сегодня он не в одиночестве,- за другим столиком сидели четыре девушки. Трое из них, видимо, убеждали четвертую и, похоже, уже давно, потому что время от времени они отвлекались, поглядывали по сторонам, и Кузьмин, конечно, попался им на глаза.
Одна из них повернулась к нему вполоборота, и Кузьмин застыл с ложкой в руке, проливая суп себе на колени. Он растянул обед на полчаса, все разглядывая ее. Она мало говорила, и ее голоса он не расслышал, но жесты - она поправляла короткую толстую косу, провела рукой по плечу - напомнили ему плавкостью и законченностью маму. Он пригляделся к другим
Она встала, и он увидел легкую ее фигуру, а когда вся компания прошла мимо него, он разглядел ее лицо, немного холодноватое из-за глаз, но прекрасно вылепленное, с благородным подъемом бровей, маленьким высокомерным ртом. Он ощутил спрятанную в этом лице тайну, загадку, ту самую, которую хотел обрести и узнать. Он загляделся ей вслед.
Назавтра, естественно, он был на посту, но пообедал в одиночестве. Поразмыслив, он походил вокруг фабрики, нашел афишу Дома культуры и, приодевшись, явился на танцы, готовый ко всему. Он проторчал в зале у стены до самого последнего вальса и ушел, странно опустошенный. На следующий день в лаборатории он был рассеян и дважды ходил обедать.
Еще целую неделю он, подгадывая разные часы, высиживал в столовой по сорок минут, но встреча не случилась.
К этому времени он стал работать с человеческой тканью, беря образцы опухолевых клеток в отделениях городской больницы, прямо в операционных.
...Он спускался по лестнице из гинекологического отделения, когда из окна увидел эту девушку с двумя подружками.
В кармане у него лежали образцы, и надо было торопиться, но, поглядев на часы, он разрешил себе полчаса опоздания и деланно неторопливо спустился в вестибюль.
Девушки стояли и уговаривали равнодушную, твердо сидящую на стуле гардеробщицу отнести в отделение пакет-передачу, говорили, что отпросились с работы, их голоса были просительно высоки, но среди них Кузьмин не услышал голос светловолосой.
Он подошел и спросил: "В чем дело?" По тому, как они посмотрели на него, он понял, что узнан, Спросил-то он всех, но глядел на одну светловэло сую. Она и ответила, прямо и спокойно поглядев ему в глаза.
Он взял передачу и размеренным шагом человека в своем праве поднялся в гинекологию, нашел четвертую подружку, передал ей пакет, велел ей, обалдевшей, писать записку, а сам разыскал закуток ординаторской, попросил "историю болезни" этой девушки и убедился: конечно же, "прерывание беременности".
Спустившись вниз, он, как и надеялся, увидел, что светловолосая одна и ждет: в расстегнутом пальто, спустив платок на плечи, она стояла у стены, рассматривала мрачные медицинские плакаты. Она прочитала записку, холодно сказала ему: "Спасибо",- и, на ходу застегиваясь, пошла к выходу. Лихорадочно быстро (под насмешливым взглядом гардеробщицы) Кузьмин оделся и побежал догонять. ("Девушка, девушка! У меня ноги больные, не успеваю!..") Он проводил ее до проходной фабрики, весь путь балагуря и пытаясь ее разговорить, но узнал лишь, что ее зовут Наташа.
Забавляя ее, он не забывал греть ладонью флакончики с клетками и никак, никак не мог выключить тикающие в ухе часы. Когда они подсказали, что время отсрочки истекло и опыт не может быть признан безупречным, он незаметно выбросил флакончики в сугроб.
Когда они с Наташей распрощались (она только кивнула, так и не ответив, где они встретятся), он припустился бежать в лабораторию, а Наташа осторожно подглядывала за ним через заиндевевшее стекло проходной. На работе ее засыпали вопросами подружки; она отшучивалась и смеялась вместе с ними.