Последние романтики
Шрифт:
– Ты прав. Я не люблю тебя, когда ты становишься таким жестоким, невнимательным и эгоистичным.
– Что же теперь? – спросил Ким совсем иным, неожиданно мягким тоном.
– Разве мы не можем быть счастливы вдвоем? – спросила Николь.
– Это все, к чему я стремлюсь.
– Это все, к чему и я стремлюсь.
Несмотря на споры, они всегда любили и будут любить друг друга. Ничто не сможет этого изменить. Они целовались, думая, что споры и напряженность ушли в прошлое. Но уже через несколько дней Ким вновь вернулся к беспорядочному образу жизни, снова начал пить. Он откровенно признался Николь, что не представляет, чем заняться, когда он не пишет книгу.
– Беда в том,
– Я понимаю, что ты говоришь, – сказала Николь. – Но так жить нельзя. Быть здоровым нормальным человеком, когда пишешь книгу, а потом становиться немного сумасшедшим, когда ты ее не пишешь.
– Ты права, – сказал Ким. – Я не знаю, что мне делать.
Ким продолжал жить по-прежнему, продолжал пить и бесцельно тратил время, просиживая часами в кафе, участвуя в состязаниях по отжиманию, которые вдруг стали очень популярны среди богемы Монмартра и Сен-Жермена. Николь пыталась вести свой бизнес и доставлять удовольствие любовнику. Все уладилось в конце июня. Мерфи позвонили ей из Антибы, предлагая снять виллу, которую они присмотрели. Почему бы на самом деле не провести лето на юге Франции и не восстановить здоровье на солнце, на свежем воздухе?
– Что ты думаешь об этом? – спросила Николь Кима. – Стоит мне туда поехать?
Оба отдавали себе отчет, почему она сказала «мне» вместо «нам».
– Не знаю, – ответил Ким. Он знал, что причиняет ей огорчения, но не знал, как исправиться.
– Мы только и делаем, что ссоримся, – сказала Николь. – Я не хочу так жить. Что с нами происходит?
– Все в порядке, – ответил Ким. Он хотел уменьшить серьезность ее слов. – Мы те же, что и всегда, ты и я. Если что-то не так, это моя вина. Я всегда немного схожу с ума после очередной книги.
– Книгу ты закончил в январе, – мягко вставила Николь. – Уже лето.
Ким кивнул. Да и что он мог сказать. Николь была права.
– У меня идея, – произнес он наконец. – Почему тебе на самом деле не поехать в Антибу? Это хорошо для твоего здоровья. У тебя будет возможность восстановить силы и отдохнуть. Мне нужно съездить в Нью-Йорк. Я откладывал встречу с Джеем Берлином, но мне необходимо его увидеть. Мне нужно повидаться с бухгалтером. Я хочу повидаться с отцом и с детьми, необходимо выработать окончательные условия для развода. Возможно, к лучшему, чтобы мы пожили немного порознь. Отдохнем друг от друга. Потом я вернусь и встречу тебя в Антибе или Париже… как захочешь.
– Идея хорошая, – одобрила Николь его слова. – Недолгая разлука поможет нам.
Они не хотели признаваться в этом друг другу и даже самим себе, но оба мечтали побыть в одиночестве некоторое время.
– У меня небольшой подарок для тебя на прощание, – сказала Николь в тот день, когда Ким уезжал в Гавр, чтобы оттуда отплыть в Нью-Йорк. Она дала ему пакет, завернутый в белую бумагу и перевязанный серой лентой.
– Открыть сейчас? – Ким был тронут, ему не хотелось уезжать одному.
– Конечно.
Он развязал ленту и разорвал шуршащую бумагу. Внутри была фотография. Это была фотография, сделанная Николь, когда Ким стоял над только что застреленным львом.
– Никто никогда не фотографировал меня лучше!
– Мне кажется, это может быть хорошей обложкой для твоей книги, – сказала Николь.
– Ты гений! Ты красавица, умница, ты самая милая женщина на свете, и я безумец, что оставляю тебя одну хотя бы на секунду.
– Я не хотела бы, чтобы ты уезжал, – сказала Николь.
– Я бы тоже не хотел. Я сам не знаю, что делаю. Это правда, поверь, –
– Я уже жду твоего возвращения, – сказала Николь, мечтая о том, какое платье она придумает для свадьбы.
Она обещала, что не расплачется, когда они станут прощаться, но она расплакалась. Она не могла сдержаться. Как и обычно, когда дело касалось ее чувств к Киму, эмоции захлестывали ее и вся ее решимость исчезала. На следующий день Николь села в скорый поезд до Ниццы. Мерфи встретили ее на вокзале и привезли на виллу, снятую для нее в горах под Антибом. Это был старый каменный сельский дом, с террасой и тяжелыми ставнями. Он стоял на холме, с которого были видны поля лаванды, кипарисовые аллеи и голубое Средиземное море. Николь влюбилась в этот дом с первого взгляда. Позже, тем же летом, она продала все американские акции, чтобы купить его, обновить и украсить по своему вкусу. Она предполагала сделать сюрприз Киму и уже воображала, как счастливо они будут жить в нем как муж и жена.
4
«Время и холмы» были изданы 15 октября и собрали отличные отклики. Ким был счастлив, но тревожился. Он завершил свои дела в Нью-Йорке и хотел побыстрее вернуться к Николь. Развод с Салли был оформлен окончательно, они смогут пожениться с Николь на Рождество, как и планировали. Первым делом по возвращении в Париж он закажет обручальные кольца – когда он был женат на Салли, то кольцо не носил. Он хотел, чтобы теперь все было по-иному. Все их ссоры лежали целиком на его совести, он был готов все уладить и сделать Николь счастливой. Он стремился, он жаждал начать новую жизнь – до сих пор все было лишь обещанием, предвосхищением его настоящей жизни.
Ким попросил «Двадцатый век» не планировать с ним никаких интервью и встреч позже 1 ноября. В эти дни он собирался отплыть во Францию. Третья неделя октября была наполнена встречами с прессой, вечеринками и приемами, литературными встречами и встречами с читателями. На этой же неделе на Уолл-стрите разразился кризис.
В течение первых девяти месяцев 1929 года цены на американские акции постоянно росли, теперь они резко упали, вызвав панику. 22 октября было продано около шести миллионов акций. 24 октября уже около тридцати миллионов. Паника нарастала, и 29 октября было продано уже шестнадцать с половиной миллионов акций. Из полутора миллионов акций была возможность продать лишь полмиллиона. Брокеры кинулись в банки, стремясь защитить интересы своих клиентов и требуя дополнительных денег, но их всех оттуда вышвырнули. Среди вышвырнутых оказался и Лэнсинг Хендрикс.
На него произвел большое впечатление визит Кима и Николь в Саксдейл в 1926 году. Он думал об оптимизме Кима и восхищался им. Оптимизм во все времена задавал тон, и люди повторяли, неверно цитируя французского психотерапевта Эмиля Куэ, что каждый день так или иначе становится все лучше и лучше. Лэнсинг решил, что на него слишком повлияло 31 мая 1919 года, когда биржа была закрыта, а Федеральный Резерв чуть не издал акт, предупреждающий о наказании за биржевые спекуляции. В конце концов, Лэнсинг уверился, что, несмотря на все волнения, ничего серьезного не произошло – биржа продолжала процветать и цены на акции росли. Ставки акций «Дженерал моторс» выросли со 130 до 191, «Интернейшнл меркантайл марин» – с 23 до 47, «Болдуин локомотив» – с 72 до 93, а место на бирже стало стоить 110 тысяч долларов вместо 60 тысяч. И это случилось в 1919 году. К 1926 году эти цифры стали казаться смехотворными. Даже очень консервативно настроенные люди утверждали, что не за горами день, когда место на бирже будет стоить полмиллиона долларов!