Последние сто дней рейха
Шрифт:
— Если вы не дадите мне ответ сегодня или завтра, то я буду считать вопрос закрытым. В самом деле, не существует никакого польского правительства, если оно не в состоянии ничего решить.
— Я не могу убедить своих коллег в необходимости принять тяжелые условия без соответствующих гарантий, — сказал Миколайчик.
— Ну, с меня хватит! — закричал Черчилль. — Вы способны торговаться только по одному вопросу — линии Керзона…
— От нас требуют слишком больших и трудных решений, — ответил Миколайчик. — В конце концов, речь идет о переселении 5–6 миллионов поляков в новые земли Польши, а также перемещении оттуда 7 миллионов немцев.
— Зачем вы вернулись в Лондон?
Черчилль стал топать ногами, как маленький истеричный ребенок, еще немного погрозил и затем вдруг спросил:
— Вы
— Нет, я не смогу.
— А послезавтра?
Миколайчик подумал, что понадобится больше времени получить одобрение от правительства в изгнании на новый компромисс.
Черчилль окончательно вышел из себя и, размахивая руками, срывающимся голосом закричал: "Если вы отрицательно к этому относитесь, то имейте мужество сказать об этом! Я даже сомневаться не буду, если придется выступать против вас. Вы понапрасну потратили целые две недели на бесконечные безрезультатные дебаты! К чему это приведет? Сегодня я разговариваю с вами в последний раз. Завтра не будет никаких разговоров!".
Когда Миколайчик рассказал об этом разговоре своему кабинету, то все, как он и предполагал, с негодованием отказались принимать поспешное решение. Осаждаемый с двух сторон, Миколайчик подал заявление об отставке.
Именно на фоне этих событий, подозрений и интриг происходило обсуждение польского вопроса между Стеттиниусом и Иденом на борту «Сириуса» утром 1 февраля. Для обоих было ясно, что признание Польского комитета национального освобождения (Люблинского), контролируемого коммунистами, будет с негодованием встречено как в США, так и в Великобритании. Для Идена единственным выходом было создание "нового временного правительства в Польше с обещанием проведения свободных выборов, как только это позволят условия". После разговора Иден записал в своем дневнике, что "по всем главным вопросам достигнуто полное взаимопонимание" и что он постарался сделать все, чтобы "поторопить Эда взять на себя (американцев) хлопоты по этому вопросу. Мы полностью поддержим их, но необходимо передать ход, а совместно мы сделаем все возможное".
Гармонию между дипломатами нарушили трения между военными, когда начальники Объединенного штаба встретились после обеда и вновь обсудили кампанию на Западном фронте. Маршалл попросил провести закрытое совещание, чтобы можно было поговорить обо всем более откровенно. Когда из помещения вышли секретари, Маршалл стал настаивать, чтобы план Эйзенхауэра был принят без лишних дебатов. Брук откровенно отказался и предложил "принять его к сведению".
Это был один из редких моментов, когда Маршалл вышел из себя. С яростью, которая заставила участников совещания невольно вздрогнуть, он со всей прямотой высказал свое мнение о Монтгомери, который, по его мнению, стоял за возражениями британцев, и затем официально заявил, что если план Эйзенхауэра не будет принят, то он порекомендует ему снять с себя полномочия Верховного главнокомандующего — другого выхода он не видит.
Таким образом, встреча, целью которой была подготовка конференции в Ялте, сама создала кризисную ситуацию.
Несколько часов спустя Стеттиниус и Гопкинс обедали на «Орионе» вместе с Черчиллем и Иденом. Черчилль выразил озабоченность по поводу страданий человечества. Глядя на мир, он видел лишь печаль и кровь и сделал вывод, что послевоенный мир и стабильность зависят от того, насколько гармоничными будут отношения между Великобританией и Америкой. Это было не единственным проявлением пессимизма. Еще за три недели до встречи премьер-министр телеграфировал Рузвельту: Эта конференция может стать вполне судьбоносной, поскольку проводится в момент, когда великие союзнические державы так разделены и перед нами расстилается тень войны. В данный момент я думаю, что конец этой войны может принести больше разочарований, чем прошлая война.
Поскольку не только Большая Тройка, но и западные партнеры стали даже более разделены, то если бы Великобритания и Америка не разрешили свои противоречия на следующий день, то надежды на достижение успеха в Ялте оказались бы ничтожными.
В 9 часов 35 минут 2 февраля «Куинси» прошел через проход в противолодочных заграждениях на входе в бухту Валлетты. Стояло теплое безоблачное утро. По обеим сторонам канала собрались толпы народа — все пришли посмотреть на человека в коричневом пальто и твидовой шляпе, сидевшего на мостике. «Куинси» медленно прошел мимо стоявшего у причала «Ориона», и Уинстон Черчилль, одетый в морскую военную форму, с сигарой, торчащей изо рта, помахал рукой. Человек на мостике помахал в ответ. Тут все повернулись к Рузвельту, и вдруг наступила тишина. Иден подумал про себя, что "это была одна из тех минут, когда все, казалось, замирает и чувствуется наступление исторического момента".
Неожиданно молчание было нарушено — над головой заревели «спитфайры» сопровождения, прогремел салют из пушек, и корабельные оркестры на кораблях заиграли "Усеянное звездами знамя" — государственный гимн США.
Франклин Делано Рузвельт улыбнулся своей кривой улыбкой, явно получая удовольствие от приема. Это было началом того, что могло стать апогеем его жизни.
Через несколько дней он и еще два других человека будут иметь невероятную возможность приступить к созданию нового мира.
На его лице лежала печать прожитых лет и страданий, но виделась также и решимость, и осознание своей собственной судьбы. Во время прощания с миссис Рузвельт в Вашингтоне он еще раз подтвердил свои большие надежды, возлагаемые на Ялтинскую конференцию. "Я смогу добиться успеха в укреплении моих личных отношений с маршалом Сталиным", — сказал он супруге.
Несмотря на болезнь, Рузвельт был решительно настроен продолжить создание и укрепление прочного и справедливого мира для всей планеты. Отношения между ним и Черчиллем были превосходными и доверительными. В 1940 году, когда Великобритании угрожала смертельная опасность, Рузвельт подверг риску свое политическое будущее, направив помощь по ленд-лизу. После этого он постоянно читал Черчиллю лекции об аморальности колониализма. На Рузвельта совсем не производили впечатления официальные заверения Великобритании о том, что "в Британском Содружестве следует установить самоуправление", и он был решительно настроен помочь зависимым народам включая и тех, что проживали в Британской империи, — добиться самостоятельности.
"Мне кажется, вы хотите покончить с Британской империей", — как-то в частной беседе сказал ему Черчилль. В этом не было никакого сомнения. "Колониальная система — это война", — признался Рузвельт своему сыну Эллиоту. "Если эксплуатировать природные ресурсы Индии, Бирмы, Явы, выгребать богатства этих стран, но ничего им не давать, ни образования, ни приличного уровня жизни, ни минимальных услуг медицинского обслуживания, то все это приведет к отрицанию организационной структуры мирного урегулирования еще до того, как оно будет достигнуто". Но колониализм был лишь одной из проблем, которую пришлось решать в Ялте, и накануне вылета из Америки Рузвельт вызвал к себе Бернарда Баруха [10] для того, чтобы посоветоваться.
10
10 Барух Бернард — неофициальный советник президента по экономике, автор известного "плана Баруха" (прим. ред.).
Барух, однажды охарактеризовавший себя как "мастер очевидного", был готов к разговору и протянул Рузвельту письмо, где давался совет: "В Библии и истории есть многочисленные примеры миссий, за которые бралось бесчисленное множество людей для того, чтобы помочь своим соотечественникам.
Ни у кого прежде не было таких возможностей, как у Вас, и Вам в скором времени придется их реализовать.
Вы реализуете не только надежды всего человечества, но у Вас есть возможность сделать успешными все прежние попытки добиться мира, которые принесут плоды… Мы можем извлечь уроки из прошлого. Ваша миссия должна быть успешной. И прежде всего мои молитвы за тех, кто с надеждой смотрит на Вас, и я знаю, что Вы не подведете наши чаяния".