Последние ворота Тьмы
Шрифт:
Последние ворота Тьмы
1.
Лэйми проснулся, лениво глядя в потолок. Он лежал нагишом, на спине, закинув руки за голову. Симала спала рядом с ним, - поджав ноги к груди, она уютно свернулась в углублении покрытого мехом пола. Вокруг, подобная неощутимому теплу, висела тишина, - запертый силовым полем вход не пропускал внутрь звуков.
Он улыбнулся, глядя на спящую подругу, - та уткнулась лицом себе в коленки, укрывшись волосами, как плащом. Похожая сейчас на ребенка, Симала немного пугала его, и вызывала тревожное изумление своей неисчерпаемостью.
Она и в самом деле была гораздо больше его, - хотя бы по массе событий, хранившихся в её памяти. Каждый из обитателей Хары в конце концов получал знания всех остальных - хотя использовать их было вовсе не просто.
Порой испуганный Лэйми решал, что истощил свой внутренний мир, рассказав ей всё, что только мог, - и каждый раз ошибался, но всё равно, несоизмеримость их жизненного опыта угнетала его. Симала, впрочем, не обращала на неё внимания. Она превосходила всех знакомых ему прежде девушек умом, всегда могла найти новую тему для общения, и от неё он узнал очень много. Чувственная любовь была для неё приятным перерывом в размышлениях, и она предавалась ей весьма увлеченно.
Лэйми не помнил, сколько уже раз он лежал нагим, - как вот сейчас, - а Симала тихонько касалась ногтями его подошв, невольно поджимавшегося живота и других чутких мест, заставляя всё в нем замирать... а потом садилась на нем верхом, сунув пальцы босых ног под его зад и непринужденно двигаясь, отчего стан Лэйми невольно выгибался, словно лук. Опираясь на локти заброшенных за голову рук, задыхаясь, он терял всякое представление о времени, - это длилось, казалось, целую вечность. Ещё большим удовольствием было дарить его подруге...
Впрочем, любовь составляла только часть, - хотя и самую важную - его счастья. Другой, даже более интересной, стала сама Хара и её жители. За этот год он тридцать один раз уходил в Море Снов. Обычно всего на несколько часов, но однажды ему пришлось провести там восемь дней. После того достопамятного первого раза ему больше не удавалось вмешаться, - но даже просто смотреть было безумно интересно. Каждый раз он попадал в совершенно новый мир.
Ещё с большим интересом он слушал рассказы обитателей Хары, чей опыт был несравненно больше. Здесь Лэйми стал очень популярен, ведь рассказчиков вокруг было полно, а слушателей - явно недостаточно.
Разнообразие миров Хары было выше всех представлений, - планеты с двойными солнцами, с тройными и пятикратными. Нашлась даже одна с целым роем маленьких, злых, сине-белых светил. Планеты с кольцами; планеты с роями лун; двойные планеты, полнеба которых загораживала планета-двойник. Планеты с разной силой тяжести, с разным климатом, с разной природой...
Разнообразие культур, как ни странно, было меньше разнообразия начальных условий, - в этом отношении все первобытные миры оказались неотличимо похожи. Лишь с ростом культуры различия возрастали. Но здесь Лэйми пришлось сделать одно, очень неприятное открытие.
Человеческие расы и цивилизации были смертны. Число миров Хары вовсе не оставалось постоянным. Первобытные культуры могли жить очень долго, но стоило им перейти в технологическую стадию, - и они исчезали, самое большее через несколько тысяч лет.
Главной причиной их гибели было вырождение, но Лэйми решил, что причина другая - отчаяние. Люди могли летать к звездам, но ни одна из их культур не развилась до уровня, на котором могла
Конечно, нельзя было исключать, что какая-нибудь из человеческих рас станет сверхрасой, какой стали Манцибурны, перейдет в другие Вселенные и пребудет вовеки. Но шансов на это оставалось всё меньше. Люди возникали везде, вновь и вновь, - но число их планет сокращалось, хотя и очень медленно: должно было пройти ещё семь или девять миллиардов лет, чтобы они исчезли вообще. Сама Вселенная тоже не была вечной, так что обитателей Хары это мало трогало. Особой популярностью у них пользовались миры или места с веселой и бестревожной жизнью, и они всеми силами старались поддержать и сохранить их, - даже не столько ради их обитателей, сколько ради возможности хоть немного отдохнуть от бесконечных рассуждений о прошлом и будущем. Лэйми поступал так же. Он с большим удовольствием узнал, что Паулома оказалась в числе этих мест. Сугха очень приблизилась к ней, но ещё не стала неотвратимой угрозой.
Устав от неохватного разнообразия Хары, он вновь находил утешение в объятиях Сималы. Охэйо повезло меньше. Его отношения с Маулой были просто ангельскими, - она считала чувственную любовь развлечением для животных. А Маула Нэркмер была не из тех, кого можно переубедить, - словами или чем-либо ещё. Но, хотя на Охэйо с интересом смотрело множество других девушек, он сам смотрел только на Маулу. Любовь, на взгляд Лэйми, была престранной вещью. Впрочем, Аннит вовсе не выглядел убитым горем.
Лэйми подумал, что стоило бы навестить его; он бесшумно поднялся, оделся и тихо выскользнул из комнаты. Подходя к комнате друга, он ещё издали услышал, как тот что-то напевает.
Став на четвереньки, Лэйми прополз в узкую горловину. Охэйо, тоже едва одетый, сидел на пятках перед включенным ноутбуком. Маулы рядом с ним не было, - она предпочитала отдыхать в своих покоях.
Аннит удостоил его единственного косого взгляда.
– Привет, Лэйми. Знаешь, за делами я как-то забыл, что у меня было три брата, - старших, к тому же. Я неплохо их помню, - очень интересно сравнивать их с другими юношами анта Хилайа. Многие из них оставили след в семейных архивах. Как оказалось, у меня в роду было много поэтов. Император Мэкхис, например. Правда, в историю он попал по другому поводу: за раз самолично отрубил головы шестистам мятежникам. Отдыхая от сих печальных трудов, он сложил трогательные вирши о бренности бытия, - ты бы их в школе учил, не случись войны. Самое забавное, что стихи он писал совсем неплохие.
Лэйми не раз уже слышал об Императоре Мэкхисе, - хотя он жил две тысячи лет назад. В "Истории Империи" от него осталось только три абзаца с этим достопамятным эпизодом и злосчастным стихом. Охэйо мог рассказать гораздо больше. Старший из его братьев, наследник, не выносил черных глаз, - если таковые попадали в поле его зрения, он их просто выкалывал, полагая, - притом совершенно искренне, - что глаза суть зеркало души, каковая, в данном случае, несомненно, полна чернейшего Зла.
– Должно быть, приятно иметь столь длинную родословную, - насмешливо сказал он.