Последние войны
Шрифт:
Сюжет все равно пришлось бы делать, никуда они в этот день не успели бы. Вот и пришлось стоять на фоне окопов, чуть сгорбившись, чтобы создалось впечатление, будто репортер, выходя на открытое место, подвергается опасности, и его в любой момент могли обстрелять талибы, до которых было буквально рукой подать. Совсем как во времена первой мировой война на западном фронте. На самом то деле до окопов талибов было километров десять. Но Сергей с серьезным видом стал рассказывать о том, что за его спиной буквально несколько минут назад шел бой, сейчас он приутих на какое-то время и вот именно этим
На следующий день, дабы реабилитировать себя, Муни предложил поехать на бывшую Советскую базу, где проходили обучение солдаты афганской армии. Он все еще боялся, что после первой неудачи ему дадут от ворот поворот, и пойдут искать на бирже другого переводчика, благо недостатка в них не было. А пятьдесят долларов в день – умопомрачительные деньги, которые переводчик может заработать разве что переквалифицировавшись в наемного убийцу.
– Валяй, – махнул Сергей, – Сусанин-герой.
Муни не так хорошо разбирался в русском фольклоре, чтобы понять смысл этой фразы, поэтому дивлено уставился на Сергея.
– Все нормально, – сказал Сергей, – поехали.
К базе шла грунтовая дорога, выложенная камнями. Валуны были разных размеров, но их не обтесывали, как на Красной площади, а и по ней ехать не очень комфортно – машину трясет, а эта дорога стала сущим наказанием. На колдобинах машина вздрагивала, как раненное животное. Чувствовалось, что трассу подправляли. В некоторых местах местные дорожники умудрялись положить нечто схожее с бордюрными камнями, а над речушками и арыками высились хлипкие мосты.
Спустя полчаса от такой езды Сергей стал чувствовать, что все у него внутри тела перемешалось, а сердце вполне могло оказаться не в левой части груди, а где-то в другом месте. Его буквально выворачивала наизнанку.
Водитель, краем глаза, замечая, как мучаются его пассажиры, съехал на обочину, но оказалось, что такая идея пришла ему в голову далеко не первому. Видимо, все машины съезжали на обочину. Их следы густо избороздили землю по обе стороны от дороги. Обочина была разъезжена на добрую сотню метров. От этого дорога казалась невообразимо широкой, как центральный проспект какого-то очень крупного города, где установился тоталитарный режим.
Трясти стало поменьше, но на них свалилась новая напасть. Машина поднимала тучи пыли, видимость упала до нуля, машину окружила непроглядная тьма. Где-то далеко впереди пылила еще одна машина. Водитель держал дистанцию не меньше полукилометра и сокращать ее не собирался, потому что в такой пыли и не заметишь, как въедешь в зад впереди идущей машине.
В первые дни Сергей и Игорь спасались от пыли с помощью марлевых повязок, но они быстро выходили из строя, буквально за день, отстирать их не получалось и когда они вновь их надевали, то сразу же чувствовали на губах, а вскоре и во ртах эту противную пыль. Потом они научились завязывать голову и рты пуштунскими платками, а когда пыли не было, то убирали край платка, приоткрывая рот. Афганцы отчего-то любили зажимать этот краешек зубами, совсем как матросы ленточки своих бескозырок, чтобы их не унес ветер.
Когда-то воинскую часть опоясывал высокий забор, но от него почти ничего не осталось, как от построек
Оказалось, что сапог здесь висит вместо мишени и каждое утро афганские солдаты обстреливая его, тренировались в меткости. Видимо, стреляли они не очень хорошо, потому что автоматная очередь могла изорвать этот сапог в клочья, а он все еще висел, но возможно его меняли каждое утро.
В брошенных зданиях гулял ветер, жить в них было нельзя и, вероятно, афганцы где-то неподалеку разбили палаточный городок, там ночевали и готовили себе пищу.
В октябре здесь темнело очень быстро, и когда Сергей с Игорем добрались таки до базы, на нее начали опускаться сумерки. Игорь с тревогой поглядывал на небеса и на нескольких солдат, что бездельничали на площади.
– Скоро темно совсем будет, – сказал он Сергею, – мы тут ничего не снимем. Ничего не видно будет.
– Тогда надо все быстрее снимать, – сказал Сергей, понимая, что времени у них осталось совсем мало.
Он начал подозревать, что никакого репортажа на этой базе снять не удастся. Несколько отдыхающих солдат – для этого слишком мало. Муни бросился к солдатам, чтобы их немного взбодрить, умолял их – пострелять. Солдаты смотрели на него, как на какого-то полоумного, не понимаю, что же он от них хочет, а потом огорошили Муни, сообщив, что учения на сегодня закончились.
Второй прокол за два дня существенно понижал рейтинг переводчика. На бирже труда было полно переводчиков, которые просто желали продать свои знания заезжим журналистам. Над Муни замаячила угроза лишиться своей работы. Он это чувствовал, чувствовал, что эта оплошность может оказаться той каплей, что переполнит чашу терпения его работодателей. Терять такую работу он не хотел. Но как он ни старался, солдаты не хотели имитировать учения перед камерой. Муни подавленно оглянулся, видом своим показывая, что он сделал все, что мог. Еще немного и он, наверное, предложил бы Сергею дать солдатам немного денег, по доллару на брата, или стал бы сам раздавать их, тратя гонорар за прошлый день, а чтобы успокоить себя, приговаривал, что эти расходы еще окупятся.
«Русские пробудут здесь еще несколько дней», – думал он.
« Как же их заставит чуть на камеру поработать?» – мучился Сергей, но солдаты сами пришли ему на помощь.
– Надо к генералу идти, – наконец сказали они.
Мысль была до простоты гениальна. Вообще-то каждый офицер в афганской армии, звание которого было выше лейтенанта, а то и лейтенанты тоже, считали себя генералами и подчиненные к ним так и обращались. Командиру части должны были уже сообщить о том, что приехали журналисты, но отчего-то он к ним не выходил. Видимо, тут проявлялся тонкий восточный этикет. Не он должен был идти на поклон к пришельцам, а они к нему.